Проза второй половины XX века: В.Ф. Тендряков

Советская литература

Владимир Фёдорович Тендряков

Биография

Тендряков Владимир Федорович (1923 - 1984), прозаик.

Родился 5 декабря в деревне Макаровская Вологодской области в семье народного судьи, затем ставшего прокурором. После окончания школы ушел на фронт, был ранен и демобилизован. Жил в кировской области, преподавал в школе военное дело, затем был секретарем райкома комсомола.

В 1945 Тендряков приезжает в Москву, поступает учиться во ВГИК на художественный факультет, но через год переходит в Литературный институт им. М. Горького, который оканчивает в 1951. В студенческие годы начинает писать рассказы.

В 1948 - 53 публикует несколько рассказов в журнале «Огонек» (первый рассказ - «Дела моего взвода»). С 1955 становится профессиональным писателем, отдавая все время литературному труду. Пишет рассказы, повести, романы.

В 1950-е написаны - «Среди лесов», «Не ко двору» (позже кинофильм «Чужая родня»), «Ненастье», «Ухабы», «Тугой узел», «Чудотворная» (позже - одноименный фильм) и др.

В 1960-е выходят - «Тройка, семерка, туз», «Суд», «Короткое замыкание», «Поденка - век короткий», «Кончина», «Апостольская командировка».

Первый большой роман был написан в 1959 - «За бегущим днем», затем - «Свидание с Нефертити» (1964), «Покушение на миражи» (1979 - 82), опубликованный только в 1987.

В 1970-е увидели свет повести «Ночь после выпуска», «Затмение», «Расплата и др. Повесть «Шестьдесят свечей» не разрешалось публиковать в течение 10 лет (была издана в 1980).

Посмертные публикации произведений Тендрякова были осуществлены в 1988 - «День, вытеснивший жизнь», «День седьмой», «Донна Анна» (1969 - 71); «Охота (1971), «На блаженном острове коммунизма» (1974). Умер В. Тендряков 3 августа 1984 в Москве.

Владимир Фёдорович Тендряков, родился 5 декабря 1923 года, в деревне Макаровская Вологодской области. Отец Тендрякова был народным судьёй, который впоследствии стал прокурором. После окончания школы будущий писатель уходит на фронт, где получил серьёзное ранение и был уволен в запас. После демобилизации, он работал в Кировской области военруком в школе. Немного позже его пригласили на должность секретаря райкома комсомола.

В 1945 году Тендряков поступает в московский ВГИК на художественный факультет. Однако спустя год он решил перейти в Литературный университет имени Горького, который окончил в 1951 году. Будучи студентом, Тендряков начинает создавать свои рассказы.

Начиная с 1948 по 1953 годы, автор публикует несколько своих произведений в знаменитом издании "Огонёк". А с 1955 года он вплотную занялся своей творческой деятельностью. Пиком его творчества можно назвать 50 - 60 годы двадцатого века. В этот период писатель создал большинство своих произведений. По некоторым из них даже поставлены фильмы.

Свой первый большой роман, который назывался "За бегущим днём", Тендряков написал в 1959 году. После этого, он создал ещё несколько произведений, которые публиковались большим тиражом, и имели неслыханный успех. Среди них можно отметить "Свидание с Нефертити" и "Покушение на миражи".

Проза второй половины XX века: В.Ф. Тендряков

Ранние рассказы Владимира Тендрякова (1923-1984) стилизованы под очерки - строгое, сдер­жанное слово, скупая описательность, репортажная оголенность конфликта. Все коллизии пря­мо связаны с социальными обстоятельствами, складывающимися в повседневной жизни людей, прежде всего на производстве. Но социальные обстоятельства интересуют Тендрякова не сами по себе, а лишь как условия среды, в которой существует человек. Тендряков был одним из первых, кто обнаружил разлагающее воздействие на человеческую душу норм и порядков, укоренившихся в советской системе хозяйствования, в сфере трудовых отношений (которая считалась самой глав­ной ареной действия законов социализма).

Широкую известность получил рассказ Тендрякова «Ухабы» (1956). Здесь уже проявились характерные особенности творческой манеры писателя - он проводит некий психологический эксперимент, воссоздает острую драматическую ситуацию, требующую от человека делать выбор и принимать решение. В «Ухабах» изначальная ситуация такова: на размытой дождями дороге перевернулся грузовик с пассажирами, один из них тяжело ранен, из всех пассажиров директор МТС Княжев меньше других растерялся, организовал людей и сам тащил носилки с раненым, но когда от него же потребовали выделить трактор, чтоб доставить человека в больницу, Княжев непреклонен. Оказывается, есть две морали. Первая - частная, личная: «Я все сделал, что от меня зависело». Вторая - государственная, безличная: «Никак не могу распоряжаться государст­венным добром не по назначению». Княжев - не исключение, подобным образом рассуждают и председатель сельсовета, и участковый милиционер. Следовательно, речь идет о явлении - об отчуждении того, что считается благом государства, от блага отдельного человека.

И в целом ряде других своих произведений Тендряков продолжает исследование изменений, происходящих в душах людей, которые в своей повседневной жизни, на работе, имеют дело с обстоятельствами не теоретического, а «реального социализма». Если в рассказе «Падение Ивана Чупрова» (1953) автор рисует только в негативных тонах своего героя, рачительного и оборотисто­го председателя колхоза, который в условиях постоянного дефицита шел на всякие противозакон­ные сделки и сам все ниже и ниже опускался, то уже героиня повести «Поденка - век короткий» (1965) Настя Сыроегина, что подожгла свинарник, чтобы скрыть приписки, предстает прежде всего как жертва сложившейся системы имитации работы с ее надуманными инициативами, ду­тыми рекордами, фальшивыми успехами. Наконец, в романе «Кончина» (1968) Тендряков создает монументальный и зловещий образ целого колхозного социума - со своим жестоким и циничным хозяином, в которого превратился получивший в руки почти неограниченную власть ничтожный мужичонка Евлампий Лыков, с кучей опричников и прилипал, со своей системой подавления вся­ческой строптивости, с развалом и разором, который неминуемо следует за подавлением в людях человеческого достоинства. Тендряков показал, как этот противоестественный уклад формировал особый менталитет - смесь холуйства и наглости, рабской приниженности и почти религиозной веры в хозяина. Этот менталитет глубоко проникает в души людей и еще очень долго живет в них после смерти того, кто стал символом системы: «Евлампий Лыков умер, Евлампий Лыков жив. Жив в бабах, которые только что величали его "кормильцем", жив в Пашке Жорове, в бухгалтере Слегове теплится... Лыков стал привычкой, - предупрждает автор. - От своих привычек люди легко и быстро не отказываются - только с болью, только с боем».

Фактически Тендряков создал галерею художественных образов, в которых сосредоточены пси­хологические, духовные болезни и изломы, порожденные «советским образом жизни».

Есть определенная логика в том, что позже, на рубеже 1960-1970-х годов, Тендряков написал несколько рассказов, обращенных ко временам начала коллективизации. В центре каждого рас­сказа - абсурдная по своей сути коллизия: идет разор великолепного подворья, раскулачивание рачительного хозяина («Пара гнедых»); деревенская дурочка называет себя невестой Сталина, и оттого ее кликушеские вопли нагоняют дикий страх на обывателей («Параня»); в богатой, хле­бородной стране умирают с голоду тысячи людей, которых раскулачили и согнали с насиженных мест («Хлеб для собаки»), Тендряков пытается документально удостоверить социальный абсурд: во-первых, свидетельствами героя-повествователя, мальчика, на глазах которого все это происхо­дило, а во-вторых, своеобразными «документальными репликами» (как их называет сам автор), где надо - со статистическими данными, где надо - с цитатами из официальных источников, которые придают кажущемуся немыслимым абсурду не просто фактическую достоверность, а ве­сомость закономерного явления.

Таким образом, писатель убеждает в том, что вскрытые им в живой современности вопиющие противоречия между нормами человечности", даже простым здравым смыслом и правилами «по­бедившего социализма» не образовались вследствие извращения идеи в процессе ее реализации; они, эти противоречия, присутствовали с самых первых шагов продвижения по новому пути. Значит, они были заложены изначально в самой идее. Подобные выводы были совершенно неприемлемы для официальной идеологии, поэтому «Пара гнедых» и другие рассказы, написанные в 1969-1971 годах, смогли увидеть свет лишь спустя два десятилетия.

(5. 12. 1923 – 3. 08. 1984)

Прозаик, сценарист, драматург. Родился в д. Макаровская Вологодской губернии в семье советских служащих. После окончания средней школы добровольцем ушел на фронт, был комиссован после тяжелого ранения. Учительствовал в школе, был комсомольским работником. В 1945 г. поступил на художественный факультет во ВГИК (Всероссийский государственный институт кинематографии), в 1946 г. перешел в Литературный институт им. М. Горького, в семинар К. Г. Паустовского. После окончания учебы (1951) работал в Вологде и Грязовце корреспондентом журнала «Огонек». Стал печататься в 1940-х гг., но известность ему принесли повести о колхозной деревне 1950-х гг.: «Падение Ивана Чупрова» (1953) и «Не ко двору» (1954). В дальнейшем писатель до конца жизни жил и работал в Москве, был членом правления Союза писателей СССР и Союза писателей РСФСР, членом редколлегии атеистического журнала «Наука и религия». С Вологодской писательской организацией связь не поддерживал, в родной деревне был лишь однажды. Имя Тендрякова присвоено Вологодской юношеской библиотеке.

В. Ф. Тендряков был одним из предшественников «деревенской» прозы, но не стал писателем-«деревенщиком», стремился исследовать различные стороны современной ему действительности. В критической литературе чаще всего выделяют следующие циклы в его прозе: «деревенский», «школьный» и «атеистический». «Деревенский» цикл не был оценен в полной мере – как при жизни автора, так и после его смерти (исключение – произведения, посвященные теме коллективизации). Цикл «атеистический» оказался «неподъемным» и для читателей, и для самого Тендрякова из-за нерешенных, внутренне противоречивых мировоззренческих проблем (по его собственным словам, он «как писатель старался показать, что религию никогда не интересовало и не интересует, в какие условия поставлена человеческая личность, что ее конкретно радует, волнует, тревожит»). «Школьный» цикл принес В. Тендрякову заслуженную славу.

Так, в повести «Ухабы» (1956) показано, к каким трагическим последствиям приводит формальное, бессердечное руководство людьми. В повестях «Чудотворная» (1958), «Чрезвычайное» (1961), «Апостольская командировка» (1969), «Затмение» (1977) дан анализ народно-религиозного сознания в самый неблагоприятный в этом отношении период нашей истории. В рассказе «Донна Анна» (1971, опубликован в 1988) и в повести «Три мешка сорной пшеницы» (1972) главным является столкновение романтического идеала с реальной действительностью.

В «Весенних перевертышах» (1973) рассказано о сложностях «переходного» (от детства к юности) этапа человеческой жизни, поиска себя как личности, автор размышляет о времени, о вечности, о загадке бытия. Главный герой повести Дюшка Тягунов впервые сталкивается с «проклятыми» философскими вопросами: «Что такое жизнь? Есть ли бессмертие? В чем смысл человеческого пути?». Он испытывает неведомые ему ранее эмоции (страницы повести овеяны свежестью и полнотой первой любви), впервые узнает, что в одном и том же человеке необъяснимым образом совмещаются добрые и злые начала. Авторское знание психологии подростка было подлинным и глубоким, сами дети спрашивали учителей: «Откуда Тендряков все это знает? Как сумел проникнуть в наше тайное тайных?» (Из Письма учительницы Горюхиной из Новосибирска.)

В центре повестей «Ночь после выпуску» (1974) и «Расплата» (197 представлен конфликт с совестью на фоне изображенного автором главной изъяна советской школы – отсутствия полноценной духовной основы в воспитании и образовании. Так, учитель литературы Аркадий Памятнов («Расплата») признает, что его воспитательные принципы («Не смей мириться с плохим, воюй с подлостью любыми средствами») терпят крах. Один из его учеников, Коля Корякин, убивает собственного отца.

Особое место в творчестве Тендрякова занимают опубликованные лишь в 1980-е гг. произведения, посвященные теме коллективизации («Хлеб для собаки» – 1970, «Пара гнедых» – 1971, «Параня» – 1971), репрессий («Охота» – 1970), волюнтаризма («На блаженном острове коммунизма» – 1974) и др. Они оказались в ряду «возвращенной» литературы, однако их проблематика в целом не выходила за общие рамки тендряковской прозы. Исключением стал роман «Покушение на миражи» (1982, опубликован в 1987), в котором Тендряков подвел итог своих многолетних нравственно-философских исканий. Первоначальное название романа – «Евангелие от компьютера» – отсылает читателя к его сюжету. Герои, программисты-экспериментаторы, решили ввести в машину всю историю человечества, исключив из нее Христа, однако Богочеловек «воскресает» в программе совершенно необъяснимым образом, «смертию смерть поправ». Эта кульминация достаточно неожиданна для тендряковского текста, в целом весьма далекого от подлинного христианства.

Если «Весенние перевертыши» — повесть, построен-ная логично и очень ясно — не вызывает каких-либо недоумений, замысел Тендрякова в «Ночи после выпуска» далеко не случайно вызвал большие споры в нашей кри-тике. Этому в немалой степени способствует структура вещи — то, что в ней есть две параллельные повествова-тельные линии.

В «Весенних перевертышах» Тендряков решает ост-рейшие этико-философские проблемы и акцентирует размышления скорее над жизнью, как таковой, чем над теми ее формами, которые рисуются в повести; автор без всякого нажима совмещает эти размышления с лепкой отдельных реалистических характеров. «Ночь после выпуска» посвящена той же этической теме, что и «Перевертыши», и ставится в ней тот же кар-динальный вопрос о добре и зле и большой сложности этих понятий и о смысле подлинной человечности. Но невозможно, думается, игнорировать и то, очевидное на мой взгляд, обстоятельство, что В. Тендряков прибегает здесь к иным художественным принципам реализации своего этико-философского замысла. Упрекать автора «Ночи после выпуска» в том, что характеры здесь недо-статочно раскрыты и нарушено их психологическое прав-доподобие, — бить мимо цели, оставляя без внимания тот факт, что Тендряков и не стремился к полнокровному реалистическому решению образов: его интересовало исключительно исследование определенного явления, а не полнота мотивировок и живопись портретов.

Автор намеренно, а вовсе не в силу какого-то худо-жественного просчета обращается к условности и схеме, намеренно превращает действующих лиц в голоса (или, если угодно, «маски»), лишь бегло набрасывая их психологические портреты. Предельно заостряя проблему, он намеренно приносит в жертву (или, точнее, подчиня-ет) характеры изображаемых людей философским тези-сам.

Шесть выпускников одной школы, отправившись по-сле выпускного вечера в городской сквер на высоком берегу реки, прорезающей город, начинают спор по во-просам житейской этики, вызванной решением ребят сказать друг другу на прощание «всю правду». Взаимное обсуждение, начатое скорее как игра, быстро переходит в острый и беспощадный суд друг над другом, и в част-ности над Генкой Голиковым — красивым, статным и как будто «образцовым» вожаком молодежи.

«Первая ученица» Юля Студенцова, получившая по всем предметам лишь пятерки, но внезапно выступившая на вечере с обвинением школе в том, что она не научила ее жизни; Вера Жёрих, добрая и доброжелательная, но прямолинейная и бестактная; Генка Голиков, убежденный в совершенстве своих поступков и обожании товарищей, — живые и убедительные люди, как, впро-чем, и Сократ Онучин, не расстающийся с гитарой и довольно близко знакомый с преступным миром городка. Говоря о схематизме образов, я не хочу сказать, что столкнувшиеся в очень остром разговоре друг с другом молодые люди «неправдоподобны»: важно понять другое — автор, на мой взгляд, не стремился лепить полно-кровные реалистические характеры. Они скорее намече-ны, чем тщательно обрисованы. Тендряков убеждает чи-тателя в том, что поступки Генки, внезапно раскрываю-щегося перед читателем из суждений, высказанных о нем его товарищами, были не только неблаговидными, но подчас и крайне противоречивыми. Когда всеобщий лю-бимец встает перед нами в реальных пропорциях его да-леко не всегда безупречного поведения, мы верим автору так же точно, как верим ему и в том, что и другие участ-ники добровольного суда в свете высказываний товари-щей предстают далеко не такими, какими казались по-началу. Рисунок автора, таким образом, вполне реали-стичен, но это не традиционный реализм тщательной и всесторонней обрисовки образов, притом именно потому, что все внимание писателя направлено на доказатель-ство через различных героев повести общих положений— зыбкость границ, отделяющих «доброе» от «зло-го», многозначность человеческой личности, безотноси-тельность (для автора) понятия человечности.

Дело не в том, что Юлечка Студенцова оказывается на поверку товарищеского суда не только образцовой ученицей, но и девушкой, склонной к некоторому — пусть неосознанному — ханжеству и излишней самоуверенно-сти, не в том, что Генка сочетает в себе много превос-ходных человеческих качеств с отталкивающими и до-стойными осуждения и т. д., а в том, насколько трудно провести черту под тем, каков тот или другой человек, не проверив его в различных, чаще всего трудных для него обстоятельствах.

Все шестеро приятелей встают друг перед другом в новом для каждого из них свете, когда они узнают друг о друге не только хорошее, но и плохое. Оказав-шись под рентгеновскими лучами взаимной проверки, когда перед ними неожиданное и суровое испытание, одноклассники выдерживают испытание, точно приобретя новую стойкость, а может быть, и жизнеустойчивость. Как должен поступить человек противоречивый и, как показывает автор, глубоко скомпрометированный теми поступками, которые из тайных стали явными, когда он вынужден самой жизнью сделать решительный выбор? Бывшие одноклассники, на время разобщенные взаим-ной проверкой и ее результатами, оказываются в конце концов едиными, когда решается вопрос о жизни и смер-ти одного из шести — Генки. Все бывшие школьники встают на защиту Генки, которому угрожает вполне ре-альная опасность погибнуть от руки бандита.

«Юль-ка... Я чувствовал, чувствовал, ты помнишь?» — пытается Игорь, лучший друг и товарищ Ген-ки по школе, объяснить то страшное, что раскрылось в результате обсуждения поступков Генки.

«Глядя в сторону, Юлечка ответила тихим, усталым голосом: — Не лги... Никто из вас ничего не чувство-вал...».

Но именно в этот момент, когда все точки поставлены над i и все как будто встало на свои очень неприглядные места, рождается противоположное — происходит пере-вертыш. Ната Быстрова, больше всех обвиненная Ген-кой, грубо, жестоко открывшего перед всеми ребятами мучительную страницу ее жизни и поведения, заявляет о своем решении предупредить Генку о грозящей ему опасности.

В повести есть один, на мой взгляд, существенный просчет, нарушающий ее эстетическую стройность. «Игра» шестерых молодых людей, которая стихийно вы-ливается в суд над каждым из шестерых, — в структуре повести одна из двух сюжетных линий. Вторая, с нею в смысловом плане явно связанная, — разговор шести педагогов школы в учительской после окончания выпуск-ного вечера. Здесь разговор «начистоту» тоже переходит в суд — сначала над старой учительницей Зоей Владими-ровной, а затем и над другими представителями педагогического коллектива. Параллелизм подчеркивает наро-читость подобной композиции. Но два суда и два параллельных спора в данном случае размывают цельность философского замысла. Композиция раздваивается: раз-вивая тему «перевертышей», то есть говоря о том, как хорошее зачастую переходит в людях в плохое, как зыб-ки границы между добром и злом, но как в то же время нужна зоркость для борьбы со злом, Тендряков ослаб-ляет силы своей художественной аргументации парал-лельным разговором о советской школе и о воспитании молодежи, о различных методах преподавания в ней раз-личных учителей. Связаны ли эти темы? И да, и нет, поскольку совершенно очевидно (о чем говорилось выше), что Тендряков не стремился раскрывать те или дру-гие причины возникновения зла, а лишь констатирует противоречивость, свойственную людям, и ставит вопрос о том, в чем подлинная человечность, подлинный, а не абстрактный гуманизм.

Писатель

«Если люди будущего захотят узнать, как и чем мы жили в середине XX века, то без книг Тендрякова они этого не поймут». Камил Икрамов

«Слушай, будущий читатель: ты вместе со своим временем должен быть умнее и прозорливее меня, заранее жду твоих сомнений, огорчительно, если не смогу их услышать. Не пророк здесь вещал - пытался вдумываться всего-навсего человек, кому не чуждо самое распространенное человеческое - способность ошибаться». Владимир Тендряков

Владимир Тендряков родился 5 декабря 1923 года в деревне Макаровская Верховажского района Вологодской области.

«Я родился в глухой вологодской деревне, которая и сейчас-то глуха - сто четыре километра от железной дороги», - писал он позднее. Его отца Федора Васильевича Тендрякова, как партийного работника, часто перебрасывали из района в район, из одной области в другую. Он был народным судьей, потом стал прокурором. За сравнительно короткий срок семья проживала в Вельске, Вологде, Грязовце и Опарине, где в 1930 году Владимир пошел в первый класс, а также в Каргополе и Вожеге.

Его детство прошло в деревне. «Закрываю глаза и вижу: на высокой горе, под горячим солнцем, стоит деревня Макаровская - для меня начало всех начал», - позднее писал Тендряков. Там он впервые научился плавать «по-собачьи, здесь набрал первую кружку земляники, поймал с моста на удочку первого пескаря». Дочь писателя Мария Тендрякова вспоминала, о том, что с первых дней ее осознанного существования отец рассказывал ей о местах, в которых он вырос. Это были картины его детства - лес, полный грибов, изумрудная трава, река с таинственными омутами, ледяными ключами и водоворотами. Макаровские мальчишки ловили в ней рыбу - на самодельные удилища с леской, сплетенной собственноручно из конского волоса. А о грибной «охоте» Тендряков позднее писал: «Люблю собирать грибы. Люблю душную тишь леса, запах корневой влаги, запах земли и прелой листвы, тонкий, невнятный, какой-то недоказуемый запах самих грибов. Люблю палые желтые листья на жесткой приосенней траве, литую дробь черники на кочках, румяное полыхание брусники, и в моем сердце каждый раз случается легкий обвал, когда глаза нащупывают бархатный затылок затаившегося гриба». Рассказывал он дочери и о коллективизации, о голоде, об умиравших под тощими плетнями сосланных на север: «Врагам народа» украдкой выносили куски хлеба, подкармливали, кто мог себе это позволить. Сами жили впроголодь. Заготовленные с лета грибы… были не романтикой, а шансом перезимовать. Наловленная и зажаренная на костре рыбешка - не просто развлечение, но лакомство, пир для вечно голодной детворы».

Именно эти детские впечатления стали основой автобиографического рассказа «Хлеб для собаки», в котором писатель непредвзято изобразил жизнь небольшого поселка, и в котором прошли первые годы его жизни. Герой его рассказа, десятилетний мальчик, каждый день видел раскулаченных крестьян, сосланных с лишением гражданских прав и конфискацией имущества, не добравшихся до места ссылки и брошенных умирать в привокзальном березовом скверике на глазах у жителей поселка. Взрослые обходили это место стороной. О своих сверстниках автор писал: «Никакие ужасы не могли заглушить нашего зверушечьего любопытства. Окаменевая от страха, брезгливости, изнемогая от упрятанной панической жалости, мы наблюдали…Уже взрослым я долгое время удивлялся и гадал: почему я, в общем-то впечатлительный, уязвимый мальчишка, не заболел, не сошел с ума сразу же после того, как впервые увидел куркуля, с пеной и хрипом умирающего у меня на глазах. Наверное, потому, что ужасы сквера появились не сразу, и у меня была возможность как-то попривыкнуть, обмозолиться». Первым потрясением в жизни Тендрякова была картина, когда одетая в опрятное, хоть и поношенное, пальто женщина, разбила банку с молоком и, опустившись на колени, черпала его деревянной ложкой из грязной копытной ямки на дороге. Воспоминания об этом времени позднее также легли в основу романа «Свидание с Нефертити» и рассказов «Пара гнедых», «Хлеб для собаки», «Параня».

В 1938 году семья Тендряковых переехала в Кировскую область, в поселок Подосиновец. Соседка Л. И. Залесова, жившая в одном доме с ними вспоминала: «Семья Тендряковых приехала в Подосиновец в 1938 году из Вологодской области. Отец работал прокурором района до начала войны, затем был мобилизован в армию и обратно не вернулся. Мать Татьяна Петровна, была домохозяйкой, была очень трудолюбива. На грядках, что были даны им около квартиры, она первой в Подосиновце начала выращивать помидоры, кабачки, тыквы и даже небольшие арбузы. Трудолюбивыми были воспитаны и сыновья».

Уже став известным писателем, Тендряков не терял связи с местами, где прошло его детство, бывал там часто, а в письме в кировскую областную библиотеку писал: «Подосиновцу я обязан своим формированием. Именно через Подосиновец я, насколько мог, познакомился с жизнью деревни. Подосиновец с его реками Юг и Пушма, с его живописными холмами (или как там зовут угорами), с его затерянными среди лесов починками заставил меня полюбить природу, ценить ее и в меру своих сил отображать в своей работе. Словом, Подосиновец если официально и не может считаться моей родиной, то уж во всяком случае, является родиной, как человека, как-то научившегося мыслить и воспринимать, если хотите, как писателя».

Его школьным учителем русского языка и литературы был человек, ставший впоследствии известным кировским писателем, Аркадий Александрович Филев. На экзамене за сочинение он поставил Владимиру Тендрякову тройку, потому что текст содержал одиннадцать ошибок. Это была единственная тройка в его аттестате. Годы спустя, поздравляя своего друга и учителя с пятидесятилетним юбилеем, Владимир Тендряков с благодарностью написал: «Я помню день, когда в нашем классе появился стриженый ежиком молодой учитель литературы. Помню, как со снобизмом самоуверенного школяра и чтобы прощупать «слабину», пробовал надерзить, и при этом учитель осадил меня. Помню окончание экзаменов, разговор в подосиновской роще, о будущем. Помню твои слова о высокой профессии писателя. А тогда я мечтал о другом, я хотел стать художником. Это было, кажется, за два дня до начала войны…».

Друг и одноклассник Владимира Тендрякова Анатолий Ушаков вспоминал: «Владимир Тендряков был каким-то особенным учеником. По литературе в аттестате, как ни странно, стояла «тройка» … Все педагоги прочили ему будущее художника. Володя уходил на берег чистой лесной Пушмы и рисовал пейзажи дешевыми акварельными красками. Часами мог мечтательно смотреть вдаль, о чем-то думать или вырисовывать на бумаге могучие корни вывороченного половодьем пня. Нам, его сверстникам, это занятие казалось пустяковым. Но Володю мы уважали за начитанность и искусство портрета. Когда загремели военные залпы, мы, вчерашние школьники, ушли на передовую…».

В июле 1941 года ушел на фронт отец, а в ноябре и сам Владимир Тендряков - добровольцем. Когда в 1980-х годах в школе была организована встреча выпускников военных лет, Владимир Федорович приехать не смог, но прислал письмо. Он писал: «Дорогие друзья! Я, действительно, один из тех, кто окончил вашу школу за несколько часов до войны. 21 июня 1941 года мы, десятиклассники, собрались на выпускной вечер, он окончился после полуночи, т. е., 22 июня. А в 4 часа полетели первые бомбы на наши города. Сейчас считается, что всего каких-нибудь 5 - 10 процентов уцелело мужчин 1923 - 1924 годов рождения. К ним относимся и мы, беспечно праздновавшие 21 июня свой выпускной вечер. Поэтому с первых дней войны судьба раскидала нас по разным фронтам, разным воинским частям. Три года я сидел за одной партой с Анатолием Варцовым, он убит. Где-то под Сталинградом, в то время, в тоже находился там, убит Виталий Ушаков… Горячо надеюсь, что ваше поколение не станет пересчитывать по именам павших в бою одноклассников. Будьте счастливы! Ученик 1941 года Владимир Тендряков».

Тендряков окончил школу младших командиров в звании сержанта-радиста, был начальником батальонной радиостанции. Он участвовал боях под Сталинградом, там получил первые раны. Позднее он написал: «За все время на фронте я ни разу не был в рукопашной, всего раз или два по случаю выстрелил в сторону противника, наверняка никого не убил, зато вырыл множество землянок и окопов, таскал пудовые катушки и еще более тяжелые упаковки питания радиостанции, прополз на животе несчитанные сотни километров под взрывами мин и снарядов, под пулеметным и автоматным огнем, изнывал от жары, коченел от холода, промокал до костей под осенними дождями, страдал от жажды и голода, не смыкал глаз по неделе, считал счастливым блаженством пятиминутный отдых в походе. Война для меня, маменькиного сынка, неусердного школьника, лоботряса и белоручки, была, прежде всего - тяжелый и рискованный труд, труд до изнеможения, труд рядом со смертью. И никогда не ведал, что преподнесет мне новая минута...».

В 1943 году под Харьковом он был тяжело ранен осколком снаряда и после полугода лечения в госпиталях его демобилизовали. Тендряков вернулся в родные края. Пятьдесят километров от станции до поселка он шел пешком в солдатской шинели с рукой на перевязи. «Кругом таяло. Пела капель. И воздух был какой-то особенно родной. Надышаться не мог», - писал он спустя годы. Некоторые факты его военной биографии были отражены в романе «За бегущим днем», в «Рассказах радиста», новеллах «Костры на снегу», «День, вытеснивший жизнь», «День седьмой», «Донна Анна», в эссе «Люди или нелюди». Также Тендряков Тендряков описывал события, произошедшие с ним во время войны, в автобиографии: «Вскоре после начала Отечественной войны по мобилизации как лейтенант запаса был взят в Красную армию мой отец. Вслед за ним по призыву пошел и я в ряды РККА в декабре 1941 года. По прибытию в г. Киров на формировочном пункте был отправлен я в дивизионную школу младших командиров, которая сначала находилась в самом г. Кирове - а потом, следуя за шефствующей над ней частью, переехала в г. Череповец. По окончанию школы я был выпущен младшим сержантом-радистом. В июле месяце 1942 года наша часть была брошена на фронт за реку Дон, в районе г. Калача. Спустя некоторое время мне пришлось попасть из одной части в другую. В составе этой части я участвовал по ликвидации фашистской группировки в Сталинграде. После чего наша часть была переброшена на Степной фронт (Украина), где я 21 августа 1943 года в наступлении под городом Харьковым был ранен осколком снаряда в левую руку. Пролежав некоторое время в госпитале на станции Алексеевка, я был эвакуирован в госпиталь Пензенской области на станцию Почелма, где и пролежал до 17 января 1944 года. ВЭК этого госпиталя признала меня инвалидом третьей группы, и я был отпущен на дальнейшее лечение по месту жительства. Последнее время работаю военным преподавателем при Подосиновской средней школе».

Лист автобиографии Владимира Тендрякова

После демобилизации Владимир Тендряков работал преподавателем военного дела в родной школе. Позднее он вспоминал о том времени и о своем бывшем учителе Аркадии Александровиче Филеве, который за время совместной работы стал ему другом: «…в общении с ним, вместе с ним, мы делали свои первые шаги в литературе…Там мы организовали свой маленький литературный кружок, который назывался «Голубой абажур». Конечно, мы в этом названии были плагиаторами, назвали свой кружок по типу «Зеленой лампы».

А потом Филев, ставший секретарем райкома партии, убедил Тендрякова перейти на работу в райком комсомола. Позднее Владимир Тендряков говорил: «И я постоянно с благодарностью о нем вспоминаю, но скорее как о своем товарище, нежели об учителе». Спустя 25 лет он написал Аркадию Филеву: «Помню берега реки Юг, закаты над селом Шoлга, осеннюю могилку твоего школьного учителя на тихом, знойном, пропахшем земляникой деревенском кладбище, и первые страницы твоего романа. Первые страницы, первые шаги. Опять общие - твои и мои. И в те дни я впервые приобщился к литературной профессии, стал твоим критиком. Помню, и ты помнишь, - голубой абажур из линялого шелка, он дал название маленькому литературному обществу, самому маленькому и скромному, какие только бывали среди любителей литературы. «Голубой абажур» - вечера над страницами рукописи, рассуждения о мастерстве, о долге литератора, и о будущем, о будущем, о таинственном, заманчивом будущем - твоем, моем, о будущем страны пусть это покажется кому-то выспpeнным! И, конечно, помнишь, кто был твоим первым иллюстратором - один, неудачливый художник. Неудачливый! Ты в том повинен, ты убил во мне художника, заразив литературой. Тебе я обязан, что заболел хронической и тяжелой болезнью, называемой - писательство. Кто знает, добрался бы я до письменного стола? Я считаю себя удачником, что встретился с тобой, что шагаю с тобой бок о бок целых четверть века...».

Именно тогда он начал пробовать себя в литературе. Первую повесть «Экзамен на зрелость» Владимир Тендряков написал, когда ему было всего 21 год. Ее прочитал Николай Атаров и отзыв его был таким: «Повесть написана человеком, абсолютно не представляющим, что такое литература. Никакой школы. Полное отсутствие технических навыков. Ужасный язык… Но за всеми несуразицами и промахами - редкая наблюдательность, неподдельная искренность, живая душа». Вскоре издательство «Молодая гвардия» заключила с молодым автором договор на публикацию повести.

В первую послевоенную осень Тендряков подал документы на художественный факультет ВГИКа. На экзамене он представил пять акварелей - и они понравились приемной комиссии. Позднее он говорил: «Почему я не стал художником? Наверное, это ясно - по причине своей недостаточной даровитости. Как это потом на меня повлияло? Наверное, это во многом мне помогло. Пообщавшись с художниками, я, наверное, стал несколько иначе видеть мир. Когда я пришел сдавать экзамены по живописи, то вдруг все начали останавливаться около моего холста. Глядели, рассматривали, потом на меня смотрели. И каждый, отходя, произносил: «Яичница с луком». Это о моем натюрморте. И через некоторое время я вдруг увидел, что действительно написал «яичницу с луком», что наложил на свой холст какие-то дикие цвета, причем очень быстро. Я эту свою картину написал за каких-то полчаса. А надо было писать много-много дней. После этого я вдруг начал видеть те цвета, которых никогда раньше не видел. Мне перестали нравиться яркие цвета, а закаты стали казаться пошлыми. Зато серенькие дни стали казаться удивительно лиричными. То есть я стал несколько иным, и это мне, наверное, помогло. Это не значит, что все это я сумел употребить в литературе. Но кое-что все-таки дало пищу для литературной работы».

Автопортрет

Учеба в институте кинематографии разочаровала Тендрякова, и уже через год он перешел в Литературный институт имени Горького. Его приняли без экзаменов на семинар Константина Паустовского. Его однокурсник, а ныне проректор литературного института Александр Рекемчук вспоминал: «Тогда, в сорок шестом, большинство принятых по творческому конкурсу студентов были недавними фронтовиками: Владимир Тендряков, Юрий Бондарев, Евгений Винокуров, Григорий Бакланов, Эдуард Асадов - впоследствии именитые писатели… Володя Тендряков в гимнастерке, выгоревшей почти добела, будто именно в ней прошагал он сюда от стен Сталинграда». Позднее Владимир Тендряков писал, что в то время он «по по-северному окал, по-деревенски выглядел да и невежествен был тоже по-деревенски». Стипендия в Литературном институте была совсем небольшой, в три раза меньше, чем в технических вузах. Общежитие института размещалось в подвале того же здания. Соседями Тендрякова по комнате в общежитии были Наум Коржавин и Расул Гамзатов. Позднее Владимир Тендряков писал: «Это, должно быть, самый маленький институт в стране; на всех пяти курсах нас, студентов, шестьдесят два человека, бывших солдат и школьников, будущих поэтов и прозаиков, голодных и рваных крикливых гениев. Там, где некогда Маяковский играл на бильярде, у нас - конференц-зал, где пьяный Есенин плакал слезами и рифмами - студенческое общежитие, в плесневелых сумрачных стенах бок о бок двадцать пять коек. По ночам это подвальное общежитие превращается в судебный зал, до утра неистово судится мировая литература, койки превращаются в трибуны, ниспровергаются великие авторитеты, походя читаются стихи и поется сочиненный недавно гимн».

В этом общежитии в ночь с 20 на 21 декабря 1947 года произошло событие, потрясшее Владимира Тендрякова и оставившее глубокий след в его памяти. Рассказывал Александр Рекемчук: «Ночью в этот подвал вошли люди с Лубянки и арестовали студента, поэта Наума Коржавина. Есть стихотворение, оно достаточно известно, оно называется «16 октября». В нем написано о том, как 16 октября 1941 года население Москвы бежало из города при приближении немецких войск. Массовое бегство, исход, а в Кремле оставался у руля товарищ Сталин. Признаться, это стихотворение нам казалось в ту пору даже несколько апологетическим по отношению к Сталину. Но оказалось, что не всем это кажется. Наум Коржавин был арестован именно за это стихотворение. В три часа ночи пришли люди в общежитие и сказали ему: «Собирайся!». Конечно, в маленьком помещении трудно было кому-то сохранить сон в этой обстановке, хотя некоторые делали вид, что спят. Его провожали двое - Владимир Солоухин и Владимир Тендряков… Когда он шагнул к Тендрякову, тот отшатнулся. Он был настолько чист умом и сердцем, он так верил в справедливость этой жизни, что казалось, вероятно, ему, что даже если арестовали человека, товарища, наверное, на нем есть какая-то вина». Спустя годы арест Наума Коржавина стал основой сюжета повести «Охота», которая была опубликована уже после смерти Владимира Федоровича в журнале «Знамя» в июльском номере 1988 года.

Со временем Владимир Тендряков стал одним из лучших студентов Константина Паустовского, который в письме Эммануилу Казакевичу даже называл его первым из молодых писателей. Тендряков писал больше всех на своем курсе и раньше всех начал публиковать свои произведения. Первый его рассказ «Дела моего взвода» напечатали в «Альманахе молодых писателей» уже в 1947 году. Позднее в интервью он говорил: «Я стыжусь своего рассказа «Дела моего взвода» и старательно прячу его. Рассказ «Дела моего взвода» написан очень плохо, написан человеком, который впервые взял в руки перо. Нечаянно написав, я нечаянно вдруг его напечатал». Этот и другие рассказы, написанные в период учебы в институте и вскоре после его окончания - «В гору», «Её оружие», «Среди лесов», Тендряков позднее не стал включать в собрание сочинений именно потому, что всегда был необыкновенно требователен, прежде всего, к себе самому. Эта требовательность осталась у него на всю жизнь. Уже став известным писателем, на встрече со студентами, отвечая на вопрос, в чем он видит опору нравственности, Владимир Тендряков уверенно сказал: «В критическом отношении к самому себе».

На каникулы Владимир Тендряков приезжал в Подосиновец. Однажды он приехал не один, а с Владимиром Солоухиным и Григорием Поженяном. Анатолий Ушаков вспоминал: «Вчетвером мы организовали в клубе литературный вечер «Начинающие писатели», торжественно восседали за столом, покрытой красной скатертью. Я читал стихи Солоухина и Поженяна, а потом прямо по рукописи только что начатую Тендряковым повесть «Среди лесов». Причем автор усиленно суфлировал мне в спину… Как только друзья уехали, Владимир сразу же взялся за дела. Работал он адски, как одержимый, порой по двадцать часов в сутки. Упрямый, на полпути не останавливался. Спал иногда всего по четыре часа. Глава не получается -. идет в лес. Бродит, думает, ищет. Наконец нашел. Садится и пишет быстро-быстро… Его «творческая лаборатория» помещалась над хлевом, в чердачке, где спину нельзя разогнуть. Там топчан, столик маленький, точно из детского садика и такой же маленький стульчик для посетителей. Частенько я сидел на нем. Здесь ночами мы разбирали рукописи его новых глав, спорили с героями, друг с другом».

После окончания Литературного института в 1951 году троих его выпускников - Владимира Тендрякова, Владимира Солоухина и Александра Рекемчука пригласили работать внештатными корреспондентами журнала «Огонек». Александр Рекемчук вспоминал: «Это было очень кстати, даже можно сказать, что нам несказанно повезло, ибо попасть в прессу было тогда практически невозможно, и мы там работали. Так что проза началась с «огоньковских» очерков. Хотя Тендряков, конечно, раньше - он же пришел как прозаик в Литинститут… Нам там поручали писать очерк на какую-то тему. Посылали, предлагали, куда ехать. Сибирь, там, скажем, Кузнецкий металлургический комбинат, или на Украину, в Красный Лиман, на Север... Производственный очерк. Рабочие будни. Но это - «Огонек», это миллионный тираж в то время! Мы даже стали известными сначала, как очеркисты «Огонька». А потом пошла уже проза».

Владимир Тендряков писал в основном очерки о проблемах жизни села. Некоторые очерки превращались в рассказы и повести. И уже начиная с первой повести «Падение Ивана Чупрова», написанной в 1953 году, все его произведения затрагивали проблему нравственного выбора человека. Писатель пытался понять, насколько верны вечные формулы «ложь во благо» или «цель оправдывает средства». Тема эта тревожила Тендрякова, он возвращался к ней в своих произведениях в течение всей жизни многократно. На встрече со студентами МГПИ имени Ленина в 1980 году он сказал: «Кажется, никто не может возразить против правила «не лги, не лжесвидетельствуй». Но представьте себе, будет ли нравственным, когда врач умирающему больному скажет в лоб: «Ты не будешь жить, ты скоро умрешь». Этим самым он к физическим страданиям человека прибавит еще страдания духовные. И любой врач с более тонкой духовной конституцией непременно скажет своему больному: «Ты еще подожди, ты, может, еще будешь жить». Что он делает в строгом понимании слова? Он врет. Безнравственна ли эта ложь? Нет, не безнравственна... Или возьмем другой пример из педагогической, скажем, деятельности. Учитель завышает отметку ученику, ставит отметку, не соответствующую его знаниям. Плохо? Да, обычно это плохо. А если ученик совершенно не уверен в себе? И учитель, как истинный педагог, хочет воспитать в ученике уверенность в себе. Может он пойти на такую ложь? Наверное, может и имеет право. Понимаете, искусство жить не укладывается ни в какие трафареты. И поэтому рецепта - как быть нравственным - я вам сказать не могу. Я сам его ищу. И о своих поисках пытаюсь рассказывать другим».

Первые серьезные шаги Владимира Тендрякова в литературе были связаны с журналом «Новый мир». Там в 1956 году был опубликован первый его большой роман «Тугой узел», журнальный вариант которого назывался «Саша вступает в жизнь». При написании романа Тендрякову пригодился опыт работы секретарем райкома, были использованы впечатления от поездок по Кировской и Вологодской областям. В 1954 году в журнале «Новый мир» была напечатана повесть «Не ко двору». Валентин Овечкин писал о повести: «Это не шаг, а прямо бросок вперёд. Писатель повернулся лицом к острым конфликтам, пошёл бесстрашно навстречу сложным жизненным противостояниям, стал в них по-хозяйски разбираться - и вырос как художник на две головы».

Леонид Жуховицкий, выступая на вечере памяти Тендрякова в ЦДЛ, говорил: «Он буквально сразу стал знаменит. Причем знаменит до такой степени, что когда тогдашние большие честные писатели собрали … редколлегию, чтобы выпустить первый бесцензурный сборник в литературе, это был сборник «Литературная Москва», из писателей молодых взяли в редколлегию именно Тендрякова».

По-настоящему Владимир Тендряков впервые заявил о себе как большой писатель в повестях «Чудотворная» в 1958 году и «Тройка, семёрка, туз» в 1960 году. Но в газете «Правда» появилась разгромная статья, в которой Тендрякова упрекали в том, что он «несправедливо обвинил советского человека». Открыто выступить в защиту писателя осмелился только Николай Чуковский, заявивший: «Для меня ясно, что Тендряков очень большой писатель, идущий своим путём». Роман «Свидание с Нефертити» впервые был опубликован в журнале «Москва» в 1964 году. Эта книга стала для писателя переломным событием. Жизнь ее героя Фёдора Материна во многом была похожа на биографию самого Владимира Тендрякова: окончание школы перед самой войной, тяжелое ранение под Харьковом, деревня в послевоенные годы, учеба в институте. Роман получился полемичным. Тендряков столкнул своих героев в серьезном конфликте. В 1960-е годы и позднее почти все произведения Тендрякова вызывали гнев цензуры. В 1966 году Главлит запретил печатать повесть «Находка» в журнале «Новый мир», поскольку эта повесть «очерняла советский образ жизни».

В мае 1965 года Владимир Тендряков был командирован газетой «Правда» в Иркутск. Целью было знакомство с проблемами Байкала и Баргузинского заповедника. Строительство байкальского целлюлозного комбината в то время подходило к концу и между учеными и проектировщиками велись яростные споры о влиянии промышленных стоков на озеро. Приезд Тендрякова стал событием в литературной жизни Иркутска. К нему потянулись иркутские литераторы с рукописями и книгами. Маршрут поездки проходил через Улан-Удэ вдоль восточного побережья Байкала с многочисленными остановками и интересными встречами. В Улан-Удэ жил друг Тендрякова по Литературному институту бурятский поэт Цыден-Жап Жимбиев. Его произведения Тендряков переводил на русский язык. Бурятский Союз писателей запланировал насыщенную программу. Предполагалось, что Владимир Тендряков посетит передовые колхозы и промышленные предприятия, встретится с ударниками труда и интеллигенцией, запланированы были визит к староверам с целью антирелигиозной пропаганды и авторский вечер в театре. Поездка должна была проходить в сопровождении инструктора обкома партии, корреспондента местной газеты и представителя Союза писателей. Из предложенной программы Тендряков оставил только посещение буддистского монастыря рядом с Улан-Удэ и поездку на Байкал, категорически отказавшись от парадных поездок, от встреч в обкоме и от сопровождения. Природа берегов Байкала настолько потрясла его воображение, что он говорил: «Вот это я бы нарисовал! Бросил живопись не потому, что рука покалечена, с рукой справился бы, тут другое. Страдаю от нетерпения. Чувствую, вижу глубже, чем могу передать на холсте. Но желание рисовать есть, все еще живет во мне. Хотя понимаю, что тут Бог мне недодал...».

Рисунок Тендрякова

Рисунки Тендрякова. Пушкин. "Буря мглою небо кроет". 1975

Владимир Тендряков всю жизнь искал истоки нравственности. «Я сам хочу жить и хочу, чтобы другие люди жили. А это возможно только при нравственных отношениях. Иначе жизнь становится тяжким бременем», - говорил он. И сам он полностью соответствовал своим строгим нравственным канонам. В 1966 году он подписал открытое письмо двадцати пяти деятелей науки, литературы и искусства против реабилитации Иосифа Сталина. В 1970 году состав редколлегии журнала «Новый мир» был переформирован правлением Союза писателей СССР. Александр Твардовский в знак несогласия с этим решением ушел с поста главного редактора. В. Тендряков К. Симонов, В. Каверин, Б. Можаев, Ю. Нагибин, М. Исаковский, Е. Евтушенко, А. Вознесенский выступили с письмом в защиту А. Твардовского. В том же году Владимир Тендряков и Александр Твардовский добились вызволения Жореса Медведева из психиатрической больницы, куда он был помещен насильственно.

Владимир Тендряков поднимал сложные и неоднозначные вопросы веры и безверия в повестях «Чудотворная», «Чрезвычайное», «Апостольская командировка», «Затмение», а также в последнем романе «Покушение на миражи», опубликованном только в 1987 году, уже после его смерти. Школьный цикл Тендрякова - «Весенние перевертыши», «Расплата», «Ночь перед выпуском» принес ему заслуженную славу. В «Весенних перевертышах» автор размышлял о сложностях перехода от детства к юности, о времени и вечности. Много споров вызвала повесть Тендрякова «Ночь после выпуска» о воспитании чувств подростков и о роли школы в этом процессе, о том, что школа, дав ученикам знания, не учит любви и добру. Тендрякова беспокоил главный недостаток школьного образования - отсутствие духовной и нравственной основы в воспитании.

Рисунки Тендрякова. Чехов. "Детвора"

Жена Владимира Федоровича журналистка Наталья Григорьевна Асмолова-Тендрякова говорила: «Если посмотреть на все его вещи - на повести, на новеллы, на романы - нигде в них нет конца, нет точки. Всегда открытый конец. Потому что это продолжение того же его разговора. Его разговора с собой бесконечного, его разговора с собеседником... Во всех его вещах вы найдете этот его бесконечный диалог-поиск».

На встрече со студентами он говорил: «Да как может писатель писать бесконфликтно? Мне-то хотелось бы, и надеюсь, что так и получается, чтобы после моих произведений, не принимали мое, а думали над моим». Тендряков и в жизни любил интересные дискуссии. Он писал: «Оглядываясь назад, я теперь чаще вспоминаю даже не тех, с кем когда-то жался под артобстрелом в одном окопе, жил койка в койку в студенческом общежитии или колесил по экзотическим командировкам, а тех, с кем приходилось содержательно беседовать. Надо сказать, мне везло на собеседников». У него, действительно, были необыкновенно интересные собеседники. В писательском поселке Красная Пахра, в доме Тендряковых часто бывали Камилл Икрамов, Владимир Войнович, Вениамин Смехов, Зиновий Гердт, Роман Кармен, Белла Ахмадулина, Наум Коржавин, Юрий Трифонов, Динара Асанова, Александр Твардовский, Андрей и Сергей Капицы, Алексей Леонтьев. Вениамин Смехов в книге «Театр моей памяти» писал: «Вот математик, вот виднейший психолог, вот поэт и художник - ожесточенная полемика, хоккейный темп схватки. Я не преувеличиваю, я один из многих свидетелей. Как все похоже у крупных личностей! Судите сами. Вблизи, то есть лицом к лицу, все его качества - жадная пытливость, широта интересов, яркая речевая самобытность, беспощадность в работе, раблезианский аппетит к новым знаниям - все оборачивается для очередного собеседника атакой на его интеллектуальные рубежи. Любая беседа через пять минут грозит превратиться в корриду…Голос Тендрякова высок и звонок. Когда он нашел слабину в твоих рядах, противник - берегись! Не только мысль и слово заиграют в раскаленном воздухе - у него будто какой мячик клокочет в гортани и победно взрывает интонации - вверх! еще выше! - и ты уже тревожно дышишь, ища паузу, а паузы нет, фанфары речи не знают отдыха... То с левого, то с правого фланга являются веселые помощники - цитаты из Достоевского, из Леонтьева, из Моэма, из Библии. Каскады статистики - то нашей, то западной, то нынешней, а то и дохристианской... Батюшки-светы, жмурится собеседник! Отступать пора, да некуда... Коррида в разгаре. Взмывают полотнища новых аргументов...». Ему были интересны люди - и современники и давно ушедшие. Получив в подарок от П. Л. Капицы книгу очерков о Ломоносове, Франклине, Резерфорде, Ланжевене «Жизнь для науки», Владимир Федорович написал автору: «Но поблагодарить мне хочется не только за подарок, но и за то, что познакомили меня с прекрасными людьми... Читал о них, и мне становилось немного стыдно за себя - видел изъяны своего характера, ловил себя, что еще недостаточно чуток к другим, что часто суетен и мелочен. Зависть не к их великому уму - что есть, то есть, через себя не перескочишь, - зависть к их великой человечности».

С необыкновенной теплотой отзывались о Тендрякове люди, которым довелось с ним близко общаться. Александр Рекемчук вспоминал, что это был «удивительный, бескомпромиссный, максимальный, жесткий и очень добрый к людям человек». Александр Асмолов говорил: «Он учил меня быть человеком, живущим поверх барьеров и презирающим формулу конформизма «чего изволите». Вениамин Смехов так писал о Владимире Тендрякове: «И профессиональная замкнутость кабинетного одиночки. И хмурая отчужденность, антипатия к публичности, к эстрадной показухе. И горы читаемой литературы. И неумение «вырасти» в общественного деятеля - покровителя себе подобных. И горячее любопытство к событиям планеты. И поиски ответов на сегодняшние проклятые вопросы - во вчерашней истории».

Владимир Тендряков всегда и во всем оставался верен себе. Наталья Григорьевна Асмолова-Тендрякова рассказывала: «Говорили, что он играет не по правилам. Я убеждена, что он этих правил просто не знал. Он жил, как он жил». Тендряков никогда не изменял своим принципам в литературе. Многие его произведения публиковались, но было и то, что он писал в «в стол». Литературовед и педагог Татьяна Успенская-Ошанина рассказывала в интервью о том, как Владимире Федорович показывал ей свои рукописи, лежащие стопкой, и говорил: «Вот это все не напечатано, и мне безразлично, будет это напечатано или не будет… Почти безразлично, но я ни одной строчки здесь не буду менять, а будет так, как я написал!».

Вениамин Смехов писал: «Он вычеркнул из своей конституции право на отдых. Множество эпизодов, любые на выбор - ну, нельзя вспомнить Тендрякова расслабленным, благодушным, «каникулярным». Утренние бега по холмам и перелескам вокруг писательского поселка - работа на износ».

3 августа 1984 года Владимир Федорович Тендряков после традиционной для него утренней пробежки по лесу, вернулся на дачу, встал под холодный душ и упал. Он скончался от инсульта. После его смерти вдова писателя Наталья Григорьевна опубликовала около двухсот печатных листов художественных произведений Тендрякова, написанных им «в стол»: «Параня», «Донна Анна», «Покушение на миражи», «Чистые воды Китежа» «Пара гнедых», «Хлеб для собаки», «На блаженном острове коммунизма», «Охота», «Люди или нелюди». И еще примерно столько же ждут своего часа.

Юрий Нагибин писал: «Известие о внезапной смерти здоровяка Тендрякова меня ошеломило. Значит, это может произойти в любой момент, без предупреждения, без крошечной отсрочки на прощание, слёзы, на какие-то итоговые признания. Тендряков прожил чистую литературную жизнь… Строгий моралист, он считал себя вправе судить всех без разбору. При этом он умудрился не запятнать себя ни одной сомнительной акцией, хотя бы подписанием какого-нибудь серьёзного письма протеста. Очень осмотрительный правдолюбец, весьма осторожный бунтарь. Но было в нём и хорошее, даже трогательное. Тем не менее, он был настоящий русский писатель, а не деляга, не карьерист, не пролаза, не конъюнктурщик. Это серьёзная утрата для нашей скудной литературы».

Владимир Тендряков был похоронен в Москве на Кунцевском кладбище.

Текст подготовила Елена Побегайло