Теории метафоры хх века в философии. Метафора как форма выражения философских идей Метафорическая философия как способ выражения мудрости

Московский Государственный Университет им. В. М. Ломоносова

Специализированный Совет Д. 053.05.72 .

на правах рукописи

Полозова Ирина Владимировна

Роль метафоры в философском познании

Специальность 09.00.01 - диалектика и теория познания

диссертации на соискание учёной степени кандидата философских наук

Москва 1993

Работа выполнена на кафедре философии философского факультета Московского Государственного Университета им. В.М. Ломоносова

Научный руководитель - доктор философских наук,

профессор С. А. Лебедев.

Официальные оппоненты:

доктор философских наук, доцент А. В. Кезин кандидат философских наук, А. Б. Толстое.

Ведущая организация - кафедра философии Московского Государственного Технического

Университета им. Н. Э. Баумана.

Защита состоится «Л» 1993г. в 15 часов

на заседании Специализированного Совета Д. 053.05.72 по философским - наукам при Московском Государственном Университете им. В.М. Ломоносова по адресу:

119899, Москва, Ленинские Горы, I корпус гуманитарных факультетов, философский факультет, аудитория £

С диссертацией можно ознакомиться в читальном зале Научной библиотеке им. М.Горького МГУ (I корпус гуманитарных факультетов).

Учёный секретарь Специализированного Совета, кандидат философских наук

В. В. Миронов

Общая характеристика работы.

Актуальность темы исследования обусловлена необходимостью более глубокого понимания природы философского знания и, в частности, анализа его логико-семантических средств. Среди этих средств важное место занимает метафора, изучению которой уделялось до недавнего времени явно недостаточное внимание как п мировой, так и в отечественной философской литературе. Обращение к метафоре позволяет учитывать личностно-экспрессивное начало в философии, являющееся важнейшей компонентой философского знания.

Степень разработанности проблемы. Исследование роли метафоры в философии существенно зависит от определенного

понимания понятия "метафора", ее логико-семантической природы, общего механизма ее функционирования в языке. В настоящее время имеется достаточное количество исследований по данной теме, особенно за рубежом. Начиная с 60-х годов метафора становится одной из наиболее значительных тем западной философии1.

В современном исследовании метафоры можно выделить ряд. направлений. Во-первых, построение моделей метафоры. В настоящее время в англоязычной литературе наиболее распространенной является логико-семантическая (интеракционистская) модель метафоры, трактующая метафору как взаимодействие на уровне смыслов. Ее основоположниками считаются американские философы А. Ричарде и М. Блэк.2

1 Metaphor and thoght. Cambribge, 1979; Metaphor: problems and perspectives. Brighton, 1979: Theorie der Metapher. Darmstadt, 1983.

2 I. A. Richards. The philosophy of Rhetoric. N.Y. 1950 M. Black. Models and Metaphor. Ithaca-London, 1962.

Последующая традиция дополняет и развивает исходные положения концепции, не изменяя основных постулатов (см., например, работы В. Олриджа, М. Хэстера и др.)3. Вторая модель, прагматическая (экспрессивно-личностная) характеризуется введением человеческого, субъективного фактора. Она задает рассмотрение метафоры на уровне прагматики, то есть в связи с употреблением языка (Дж. Серль, Дж.Эптер, Д.Дэвидсон)4. Во-вторых важное место занимает исследование соотношения метафорического и буквального (О.Барфельд, А.Кларк, Дж.Маннс)5. В рамках данного направления осуществляется сравнительный анализ когнитивных возможностей метафоры и понятия. В третьих, изучается действие метафоры в текстах различной природы. Так, наряду с традиционными исследованиями метафор в обыденном языке и поэтической речи существует ряд работ, посвященных метаформ науки (см. раб. Хоффмана Р.)6. Исследуются метафоры в физике элементарных частиц и классической механике, математике и биологии, когнитивной психологии и историографии. Наконец, весьма важным, хотя пока еще разработанным в значительно меньшей степени, является направление изучения метафоры, где последняя исследуется в связи со спецификой философского знания а также с постановкой философских проблем. Здесь можно указать на

s Aldrich V. Visual Metaphor // The Journal of Aestelic Education, 2 no 1, 1968, p.73-86: Hester M. Metaphor and aspects seeing //Journal of Aestetics, 25 no 2 /1966.

4 Searle I.R. Metaphor //Express, and Meaning, pp.76-116, Cambridge, 1979; Davidson D. What Metaphor Meen? // Critical Inquiry, 5 no 1, p.31-47.

5 Barfield O. The meaning of the word "literal" // Metaphor and Symbols, London, I960; Clark A. Metaphor and Literal Language, // Thought, 52 no 207 /1977/, p. 366-380; Manns J. Metaphor and Paraphrase. Br., 1975.

6 Hoffman R. Some implication of metaphor for philosophy of science // The ubiquly of Metaphor. Amsterd., 1985.

ставшие уже классическими работы Лакоффа Дж. и Джонсона М. где метафоры рассматривается как важнейшее средство, задающее структурирование образа мира7. Следует указать на труд Ст. Пеппера "Гипотезы о Мире", в котором метафоры кладутся в основу метафизических систем, определяя, тем самым, философские картины мира8. В данном направлении работали также Д.М.Еммет, Д.Берггрен9. Метафорам в философии посвящены отдельные работы Х.Ортеги-и-Гассета, Ж;Деррида.10

К сожалению, в отечественной литературе данное направление не получило своего освещения, Хотя и у нас существует ряд исследований по метафоре общелингвистического характера. Среди работ отечественных авторов необходимо назвать в первую очередь труды Н.Д.Арутюновой, В.В.Гака, В.В.Петрова, В.Н.Телия, С.С.Гусева11. Их работы посвящены, в основном, генетической функции метафоры, ее воздействия на формирование новых лексических единиц, а также изучению функциональной зависимости метафоры от содержания текста, научного и художественного. Изучение метафор философии остается пока за пределами отечественных исследований.

Говоря о степени разработанности проблемы, следует отметить, что от общей постановки вопроса о значимости метафоры для

7 Лэкофф Д. Джонсон М. Метафоры, которыми мы живём // Теория метафоры. М., 1990, с.387-415

8 Pepper St. World Hypotheses/ California, 1942.

" Emmnet D.M. The Nature of Metaphisical Thinking. London, 1949; Berggen D. The use and abuse of Metaphor / Review of Metaphisics, vol. 16, /1962-63/.

10 Derrida J. White Mythology // Margins of Philosophy. Chicago, 1982; Ортега-и-Гассет X. Две великие метафоры // Теория метафоры. М., 1990, с68-81.

11 см. сборник Метафора в языке и тексте. М., 1988; Арутюнова Н.Д. Языковая метафора Ц Лингвистика и поэтика. М., 1979; Петров В.В. Научные метафоры. Новосибирск, 1985; Гусев С.С. Наука и метафора. Л., 1984 и др.

философии (положительно решенному в работах зарубежных философов) необходимо перейти к более конкретному исследованию, то есть к изучению структуры и функций метафор в системе философии.

Цель и задачи работы: Основной целью диссертации является многоаспектное исследование метафоры в философском познании и творчестве, анализ структуры и функций философских метафор. Достижение цели предполагает решение следующих задач:

Осуществления реконструкции основных подходов к метафоре в истории философии, сопоставление их когнитивных возможностей;

Обоснование значимости метафоры для философии как особого типа знания;

Разработки методологии анализа роли метафоры в философии, выделение основных этапов в подходе к философским метафорам;

Выделение различных уровней философских метафор, выполняющих различные функции в системе философии;

Анализа функций философских метафор.

Теоретическая и методологическая основа исследования.

В качестве теоретической и факту альной основ диссертационной работы служит материал, представленный исследованиями видных зарубежных и отечественных теоретиков метафоры, ряд историко-философских текстов. Методологической основой работы является системно-исторический подход, то есть сочетание исторического и системного методов в анализе метафор в философских текстах.

Научная новита исследования состоит в анализе роли метафоры в философском познании, рассмотрение структуры и функций

философских метафор. Более конкретно новизну диссертации можно сформулировать в следующих положениях:

1. Реконструированы два подхода к метафоре в истории философии: а) традиционный, ограничивающий сферу действия метафоры языком и б) нетрадиционный," трактующий метафору как

Семантическую единицу, как особую форму мышления. Показано, что нетрадиционный подход обладает более высоким эвристическим потенциалом.

2. Доказана значимость метафоры для философии как особого типа Знания. Показывается, что метафора представляет в системе философии полюс, противостоящий логико-понятийному началу и дополняющий его.

3. Разработана методология анализа роли метафоры в философии. Выделено три основных этапа в подходе к философским метафорам: а) "количественный", исследующий метафоры с точки зрения зависимости их частоты от ориентации философской системы; б), "качественный", анализирующий содержание конкретных метафор в зависимости от философской проблематики, исторического контекста философии, особенностей творческой индивидуальности философа; в) системно-иерархический, рассматривающий метафоры в зависимости от их роли и функций в целостной системе философского знания.

4. Показано, что возможно рассматривать все многообразие философских метафор как систему с выделением базисных и производных метафор. Выделено три типа (уровня) метафор в системе философского знания, каждый из которых выполняет специфические функций: а) базисные метафоры; б) метафоры среднего уровня; в)метафоры-иллюстрации.

5. Проанализированы важнейшие функции философских метафор: а) структурирующая, упорядочивающая понятия в рамках философской системы; б) гносеологическая, способствующая образно-интуитивному постижению отвлеченных смыслов; в) иллюстрирующая, дополнительно проясняющая содержание логико-понятийных конструкций.

Теоретическая и практическая значимость исследования.

Выводы и результаты работы имеют значение для методологии философии, так как они тесно связаны с проблемой обоснования. специфики философского знания. Диссертация представляет интерес и для историков философии, так как предлагает нетрадиционную модель описания историко-философского процесса. Результаты диссертации могут применяться в курсах лекций при рассмотрении тем, связанных с природой философии, в качестве обоснования несводимости философии к науке, а также при изложении историко-философской проблематики.

Апробация работы: Диссертация обсуждена на кафедре философии философского факультета МГУ им. М.В.Ломоносова и рекомендована к защите. Результаты диссертации изложены в публикациях: 1) Лебедев С.А., Полозова И.В. "Метафора как средство познания: традиционная и нетрадиционная модели". Вестник МГУ, 1993, №4; 2) "Метафора и природа философского знания" деп. в ИНИОН №48379 от 26.07.93, а также в тезисах к конференции "Философия и методология гуманитарных наук" / Орёл, 1993/.

Структура и основное содержание диссертации. Диссертационная работа состоит из введения, трёх глав, заключения и списка литературы.

Во введении обосновывается актуальность темы, рассматривается степень ее научной разработанности, формулируются цели и задачи исследования, показывается научная новизна, методологическая база и практическая значимость работы.

В первой главе "Генезис и философские основания представлений о метафоре" осуществлен анализ метафоры как формы языка и мысли: рассматривается становление взглядов на метафору в историко-философской традиции, выделяются философские основания наиболее общих подходов к метафоре. Показывается, что от выбора определенной трактовки метафоры существенным образом зависит рассмотрение всех последующих вопросов.

В первом параграфе "Метафора в истории. философии" представлены основные итоги исследований метафоры философами, начиная от появления термина в древнегреческой софистике до теорий метафоры двадцатого века. Исходным пунктом является здесь указание на значимость для дальнейшего понимания метафоры (преимущественно как языковой формы) аристотелевского разделения.поэтики и логики, слов и мысли. Согласно Аристотелю, метафора понималась как форма, находящаяся вне сферы логических законов и принадлежащая только поэтике (риторике). Поэтому, начиная с Аристотеля метафора трактуется как внелогическое явление, находящейся вне сферы человеческого познания. От Аристотеля ведут свою историю две линии в понимании метафоры: "риторическая" и "логическая", объединенные представлением о принадлежности метафоры только языковым структурам. Согласно "риторикам" (Теофраст, Цицерон, Квинтиллиан), метафора является формой языка, осуществляющей в нем ряд значительных функций, в числе которых эстетическая, аксеологическая, номинативная. Основанием

для метафоры "риторики" считают чувственную способность человека. По мнению "логиков", (Т. Гоббс, Дж. Локк, Г. Лейбниц), описывающих метафору с позиций мышления, метафора есть неверное использование слов, уводящее от истины и искажающее картину рациональных построений. Метафора считается особенно непригодной для науки и философии, где ее употребление приводит к бессмыслице. Согласно "логикам", единственно адекватным средством выражения мыслей является буквальный язык, и метафора, как отклонение от собственных выражений, должна быть устранена из языка науки и философии. История философии в понимании метафоры несет на себе печать противостояния "риториков" и "логиков". Показывается, что эти две линии являются, по суги, выражением одной общей позиции, считающей сферой действия метафоры язык.

Доминирование в истории философии традиционной аристотелевской теории метафоры связывается с господствующими представлениями о мышлении, о связи мысли и языка. Так, язык трактовался традиционно как средство для выражения мысли, в качестве высшей интеллектуальной способности выступало абстрактное мышление, роль чувственного познания принижалась. Такие представление способствовали невысокой оценке языковых форм, имеющих основание в чувственном опыте человечества -метафор.

В диссертации отмечается, что уже в Античности зарождаются позиции другого типа, способные представлять достойную альтернативу пониманию метафоры, идущему от Аристотеля. К ним можно отнести философско-семантическую теорию метафоры Гермогена из Тарса. Согласно Гермогену, метафора имеет два уровня своего действия (уровень слов, уровень идей), метафора принадлежит

как языку, так и мышлению. Показывается, что крайняя позиция такого нетрадиционного понимания метафоры была выражена Фр. Ницше, сводившим к метафоре практически все человеческое мышление, указывающим на метафорический характер мысли и всех картин мира. Отмечается, что такие н"етрадицконные концепции "метафоры в истории философии были крайне немногочисленны, так как не соответствовали господствующим представлениям о мышлении и языке.

Во втором параграфе "Метафора: современное решение проблемы" (теории метафоры двадцатого века) говорится о радикальных изменениях, осуществившихся в понимании метафоры в двадцатом веке. Такие изменения связываются, в первую очередь, со сменой традиционных философских воззрений, в числе которых называются а) появление конструктивистских моделей познания, признание творческого характера мышления; б) утверждение самостоятельной значимости чувственного опыта, появление представлений об априорном чувствовании; в) признание значимости и самостоятельной ценности языковой реальности. Показывается, что дтод влиянием таких изменений был осуществлен выход на новый уровень понимания метафорического процесса. В качестве наиболее важных достижений современных теорий метафоры называются следующие: 1) метафора есть принцип мышления, а не просто фигура языка (А; Ричарде); 2) метафора есть особая форма мысли, не сводимая к рациональным операциям, представляющая собой взаимодействие идей (М. Блэк, А. Ричарде). За метафорой, согласно современным концепциям, стоит особая когнитивно-имагинативная активность, в метафоре присутствует деятельность воображения (Олридж, Ф. Хэнс, П. Рикер). 3) В современных теориях метафоры осуществлен выход на гносеологические проблемы (Лакофф Дж.,

Джонсон М,). Метафора рассматривается как средство организации концептуальных структур, как форма, способная задавать определенную категоризацию мира. В диссертации подчеркивается, что вопрос о гносеологической значимости метафоры мог встать лишь в связи с появлением конструктивистских моделей познания, где объект "не дан, но задан"; В теориях познания конструктивистского типа метафора может рассматриваться как основание сетки категорий, посредством которой задается описание какой-либо отдельной предметной области или мира в целом. 4) В современных теориях признается онтологическое значение метафоры, обнаруженное в рамках философской герменевтики. Согласно герменевтическому пониманию языка как наиболее универсальной реальности, метафора связана с фактом присутствия человека в бытии и характеризует его первичное отношение к миру, непосредственное ощущение человеком бытия. Метафора понимается здесь как фундаментальная языковая форма, соотносящаяся с глубинными потенциальными возможностями реальности, скрытыми нашей повседневной жизнью, связанная с коренными структурами бытия.

Понимание меггафоры предлагается осуществлять исходя из перечисленных положений теории метафоры. Дается краткое определение метафоры, вбирающее в себя ряд наиболее значимых аспектов. Метафора определяется не только как описание какого-либо предмета через другой, не собственный для него термин, но как понимание предмета через идею, характеристики другого предмета или явления, а также познание объекта, происходящее посредством привлечения свойств другого объекта.

Во второй главе "Природа философии и метафора" осуществлено сопоставление сущностных черт философского знания -с одной стороны, и природы метафоры - с другой. Целью данной

главы является показать, что метафора является формой, соответствующей сущности философского отношения к миру.

Вначале производится определение природы философии на основе обращения как к историческому развитию самой философии, так и к ее пониманию в трудах философов. Указывается, что философия в процессе своей истории осуществила себя и как целостное человеческое видение и как науку, соединив в себе два противоположных начала: чувственно-интуитивное и рациональное. Предлагается остановиться на принципиальной двойственности в определении природы философии, Указывается, что пренебрежение какой-либо из сторон философствования может исказить реальную картину. В принципиальной амбивалентности философии убеждает осуществляемое во второй главе обращение к определениям природы философии (Ф. Шеллинг, Г.В.Ф.Гегель, А. Шопенгауэр, М, Хайдеггер, Н.А.Бердяев).

Утверждается, что двойственность природы философии требует, соответственно, двойственности используемых философией средств,. В качестве таких средств предлагается рассмотреть понятие (1) и метафору (2). Понятие, как известно, представляет формальнологическое начало, поэтому в философии понятие символизирует рациональный полюс. Метафора же рассматривается как осуществляющая в философии противоположное, чувственно -интуитивное начало,

Во второй главе также предлагается обоснование утверждение о способности метафоры в полной мере представлять чувственно-интуитивный полюс, являться воплощением человеческого измерения философии. Для этого первоначально уточняется понимание чувственно-шпуитнвного, которое трактуется как воплощение целостного полнокровного образа бытия, предоставленного таким,

как оно открывается человеку. Утверждается, что это начало присутствует в философии наряду с построениями рассудка и выражает непосредственное единство сущего, связь мира и человека. Доказывается, что метафора является средством, способным выразить такое внерациональное отношение человека к миру, потому что в мифе, религии, искусстве, т.е. во всех формах духовной жизни, где преобладает чувственно-интуитивное начало, именно метафора является основным средством языка. Метафора рассматривается в качестве полномочного представителя целостного, синкретичного мировцденйя, несущего в себе сущностные особенности всех чувственно-интуитивных форм (мифо-поэтического начала). Так, для Дж.Вико метафора представляла собой "маленький миф", для И.Канта она являлась "миниатюрным произведением искусства". Согласно Э.Кассиреру. метафора является собственным концептуальным средством мифологии.

Во второй главе дается развернутое понимание "чувственно-интуитивного" начала философии. Оно приводится к четырем основным положениям: а) постижению мира в его действительности, непрерывной разнородности; б) передаче целостного образа бытия в его конкретном единстве; в) утверждению неразрывного единства, глубинного тождества субъекта и объекта; г) осуществлению внутреннего, безусловного познания всего сущего. Доказывается, что все указанные аспекты находят свое наиболее адекватное выражение в метафоре; Так, метафора является средством, способным воссоздать картину действительности, представлять действительность как непрерывную разнородность. Для метафоры не существует границ между понятиями, они видятся условными, легко преодолимыми. Метафора сближает вещи, разделенные рассудком, отнесенные им к различным сферам.

Метафора способна также выражать действительное единство вещей. Посредством рационального мышления можно прийти лишь к абстрактному, бессодержательному пониманию единства (все, целое, единое). Метафора же представляет в философии качественное единство, где, как в искусстве, целое постигается через отдельное явление, каждый отдельный продукт представляет бесконечность. Метафора здесь реализует постижение "Все во всем", где возможно считать заместителем целого любой из фрагментов бытия.

Через метафору в философии реализуется и единство субъекта и объекта, являющееся конституирующим для философского познания. Субъектно-объектное отношение в философии является первичным, ни из чего не выводимым. Метафора является формой, представляющей такое неразрывное единство человека и бытия, т.к. именно метафора позволяет описать мироздание под призмой какого-либо из человеческих качеств ("Мир ¿сть Разум", " Мир есть Воля" и Др.).

Метафора является в философии выражением безусловного внутреннего познания вещей, возможного в силу внутренних связей" познающего и познаваемого. Именно метафора представляет особое интуитивное постижение сущего, которое не может быть рационализировано; Для описания безусловного познания предлагается схема Вл.Соловьева: "вера - воображение - творчество". Метафора представляет все три стадии безусловного познания. "

Вторая глава, таким образом, посвящена обоснованию тезиса, что метафора в философии выражает глубокое, интуитивное постижение сущего, состоящее в видении единства всех вещей, осознании тождества человека с миром.

В третьей главе "Философские метафоры. Структура и функции метафор в философии" вопрос о роли метафоры в философии из

плоскости общей постановки проблемы переходит в русло конкретного ее исследования. Описывается целостная картина

действия метафоры в философии, показывается конкретный характер

функционирования метафор в системе философского знания.

Указывается на отличительные особенности собственно философских метафор, их специфические характеристики. Показывается, что взаимодействие, являющееся сущностью метафоры, в философской метафоре несет своеобразную окрашенность, связанную со спецификой философской сферы. Метафора философии есть взаимодействие с одной стороны -"вечных", постоянных философских "тем" (Универсум, Мир, Человек, Познание) и, с другой стороны, меняющихся социокультурных образов ("контейнеров"," "оболочек"). Философская метафора далее определяется как взаимодействие "вечной" темы и культурно обусловленного "контейнера". Указывается, что философская метафора характеризуется также принципиальной

неоднопорядковостью соединенных в ней объектов: с одной стороны, в метафоре присутствуют наиболее абстрактные идеи, с другой -вполне конкретные образы. Показывается, что такое соединение позволяет с помощью свойств конкретных предметов постигнуть абстрактное философское содержание, осуществить освоение новых смысловых пространств. В силу данного обстоятельства метафора является своеобразным орудием познания философа. Показывается, что многие фундаментальные философские термины обязаны метафоре своим происхождением ("субстанция", "материя", "идея", "акциденция" и др.). Указываются и другие особенности философских метафор, в числе которых их сосуществование с понятием и, в силу этого, условность.

В работе выделяются типы метафор в философии, среди которых важное значение имеют онтологические метафоры, представляющие собой понимание некоторых свойств объектов как самостоятельных сущностей.

В диссертации предлагается три этапа в рассмотрении вопроса о функционировании метафоры в философии. В их числе 1) "количественный", 2) "качественный", 3) системно - иерархический.

Первый этап предполагает рассмотрение проблемы с точки зрения частоты использования метафор в различных философских системах, у отдельных философов, в различные эпохи. Закономерностью такого этапа является установление зависимости количества метафор от определенной ориентации философской системы. При ориентации философа на науку количество метафор в его текстах уменьшается, при тяготении к мифу или поэзии -увеличивается. Если рассматривать историческое развитие философии, то наибольшее количество метафор наблюдается в периоды, когда доминирующей формой духа являлся миф или религия (Античность, средние века), в Новое время при преимущественной ориентации философии на науку, количество метафор уменьшается. Показывается, что слабым местом количественного исследования метафор; является невозможность учитывать неоднопорядковость метафор, различия их по статусу, по степени образности.

Второй, "качественный" этап, есть описание метафор с позиций их содержания, их специфической окрашенности. Здесь ставится вопрос, какие конкретные метафоры используются в философии, распадающийся на три более частных аспекта,: а) исторический, где содержание метафор рассматривается в зависимости от исторического периода существования философии; б) тематический, где

показывается обусловленность выбора метафор определенной проблематикой философии (онтологическая, гносеологическая, этическая); в) персональный, где описываются характерные метафоры, использующиеся отдельным философом (школой), несущие на себе отпечаток творческой индивидуальности философа.

Исторический подход показывает, что метафоры в философии по преимуществу заимствуются из форм духа, господствующих в жизни общества в тот или иной период. Так, Метафоры античной философии имеют мифологическое происхождение, метафоры философии средних веков имеют корни в Священном писании, философия Нового времени заимствует метафоры из науки. В философии распространены также метафоры, обусловленные историческими, социокультурными реалиями. Так, в античности находим метафоры, связанные с жизнью и управлением полиса; в Средние века крайне распространена метафора иерархии, лестницы, имеющая основу в субординационном, иерархическом устройстве феодального общества. В Новое время, характеризующееся возрастанием роли экономико-хозяйственной жизни, появляются экономические метафоры.

Тематический подход представляет собой исследование философских метафор в зависимости от проблематики определенного раздела философии. В диссертации осуществлен в качестве примера анализ метафор гносеологии, задающих.определенное понимание процессов познания, примером персонального подхода является рассмотрение метафор экзистенционализма.

Третий, системно-иерархический этап представляет собой наиболее глубокую стадию исследования проблемы. Здесь осуществляется переход от феноменального описания метафор к более серьезному анализу. Метафоры здесь рассматриваются как

обладающие различным статусом в системе философии. Данный этап состоит в выявлении иерархии метафор, выделении различных уровней метафорического, а также в исследовании специфических функций каждого из слоев метафор в философии.

Выделяется три уровня философских метафор: 1) слой метафор-иллюстраций;

2) слой метафор среднего уровня; 3) слой базисных метафор. Каждый уровень осуществляет свои особые функции и на каждом из них существуют особые отношения с понятием.

Так, метафоры-иллюстрации лежат на "поверхности" философского текста. Здесь они существуют параллельно с философскими построениями; Метафоры первого уровня способствуют пониманию текста, они дополнительно проясняют смыслы рассудочных конструкций.

На втором уровне метафора является уже имманентной формой выражения философских воззрений. Метафора здесь первична по отношению к рациональным описаниям. Метафора на данном уровне осуществляет гносеологическую функцию, осуществляя постижение новых смысловых пространств, недоступных для средств рассудка. С помощью метафоры здесь осуществляется внепонятийное постижение абстрактных смыслов.

Наиболее существенным для философии является третий уровень метафорического. Здесь представлены метафоры, лежащие в основе философских систем и задающие определенный образ мира (например, "Мир есть Огонь", "Мир есть Разум", "Мир есть Воля"). Утверждается, что в основе философии лежат такие базисные метафоры. Они кладутся в основу рациональных построений, т.е. осуществляется проекция сетки категорий, описывающий первоначало ("оболочку" метафоры, например, у Гераклита, Огня) на

образ Мира как целого. Базисная метафора задает, таким образом, способ описания Универсума в философской системе, осуществляя, тем самым, структурирующую функцию.

В третьей главе предоставлено также описание действия в истории философии базисных метафор, среди которых по источнику происхождения выделены природные, антропные и культурные, по характеру действия - метафора-Протея и метафора мозаики. Наибольшее внимание уделяется антропным методам, описывающим бытие по "образу и подобию" человека. В третьей главе рассматривается трансформация таких метафор на протяжении исторического развития философии. Показывается, что исходная метафора "Мир есть Человек", лежащая в основе мифологических, религиозных и предфилософских систем, трансформируется в философии ряд антропных метафор, работающих по принципу "Мир есть человеческая функция". Уподобление здесь носит более скрытый характер. В Античности к описанию мира применяются такие человеческие свойства, как Душа, Дух, Ум, Любовь, Ненависть, Эрос и др. В наиболее классические формулировки такие уподобления отливаются в Новое время, когда возникают базисные метафоры "Мир есть Разум", "Мир есть Чувство", "Мир есть Воля", задающие, соответственно, рационалистическое, сенсуалистическое и волюнтаристическое воззрения.

В заключении диссертации подведены общие итоги исследования, формулируются теоретические выводы.

1) Лебедев С.А., Полозова И.В. Метафора как средство познания: традиционная и нетрадиционная модели / Вестник МГУ, 1993, *4.

1. Метафора, как лингвистическое явление, объект стилистики и явление «духовной величины»

Как говорил Лихтенберг, «всё имеет свои глубины», поэтому в данной проблематике есть много аспектов требующих подробного рассмотрения. Первый аспект метафоры – языковой, так как метафора порождение речемыслительного процесса. Это двухкомпонентная или однокомпонентная структура, базирующаяся на образном отождествлении, как говорит канд.фил.н. И.А. Железнова-Липец, «метафора – свёрнутое сравнение».

Такое определение даёт метафоре БТС: «Употребление слова или выражения в переносном значении, основанное на сходстве, сравнении, аналогии» .
Метафора имеет в своей структуре аналогию, перенос по смежности, сродство абстрактного и конкретного. Например, в поэзии Ш. Бодлера мы можем встретить соединение абстрактного понятия с конкретным, такое сочетание помогает создать особую метафорическую философскую реальность. Неземное и земное, прекрасное и ужасное, где дуализм формирует компаративный троп: «берег Вечности», «берег пропасти», «осень идей», «драгоценности ужаса», «смерть, старый капитан», «алхимия горя», «драгоценный метал воли», «язвимый шпорами надежды», «флейты вздох», «оазис ужаса», «презрев стада людей, пасомые судьбой» одним словом «для смертных сердец божественный опиум». Метафора позволяет считывать философию писателя.

Метафора – результат аналитического процесса поиска соответствий между вещами. Оттого устремлённость к познанию пограничных или потусторонних реальностей часто происходит через механизм метафоры. То, что тяжело для понимания – моделируется.

Немногие из нас задумывается о том, как метафора незаменима в повседневном общении. «Стёртые» или «мёртвые» метафоры, метафорические штампы зачастую не замечаются нами, но существуют не только в языке поэзии, но и в быту, в политике, в искусстве. Там, где существует сфера эмоционального восприятия, существует метафора.

Долинин К.А. в «Стилистике французского языка» пишет о метафоре следующее, определяя её более значительным явлением, чем просто украшением: «В искусстве всё значимо, и метафора – не украшение, а средство выразить невыразимое» . Далее, Долинин цитирует Виноградова В.В. (Виноградов В.В. Стиль Пушкина. М., Гослитиздат, 1945, с.89): «метафора, если она не штампована, есть акт утверждения индивидуального миропонимания, акт субъективной изоляции».

Существует много классификаций метафоры. Вопросом её классификации начал заниматься Аристотель. Если рассматривать лингвистический аспект метафоры, нам следует поговорить о её типологии. Вот одна из самых распространённых.

Приведём типологию метафоры Аристотеля, дополненную Тарасовой В.К.. Существуют качественные и относительные компаративные тропы.

1. Качественные компаративные тропы:
– тактильная метафора («И мы кормим наши любезные угрызения совести» Бодлер)
– визуальная метафора («Если страсть, яд, кинжал и пожар / Не вышили ещё своих приятных рисунков, / Банальной канвы наших жалких судеб» Бодлер)
– слуховая метафора («Когда мы вздыхаем, Смерть в наших лёгких / Спускается невидимой рекой глухих жалоб» Бодлер)
– вкусовая метафора («И твой дух не менее горькая бездна» Бодлер)
– качественная комбинированная метафора (стихотворение «Маяки» Бодлера)

2. Относительные компаративные тропы:
– функциональная метафора (основанная на необычном сочетании глагола и существительного)
– метафора по признаку существования (нестандартное сочетание прилагательного и существительного)
– метафора, построенная на пересечении значений двух слов (игра со значением одного и того же слова, напр. «горячее рыдание, что катится / грохочет из века в век», «cet ardent sanglot qui roule d’âge en âge». Глагол «rouler» можно интерпретировать двояко: грохотать и катиться).

Метафора может характеризоваться сразу по двум типам: например, тактильно-функциональная метафора из стихотворения «Падаль» Бодлера («Une charogne»): «червь, что поцелуями съест вас» («la vermine \ Qui vous mangera de baisers»).

В «Стилистике французского языка» Долинина К.А. определяет следующие виды метафор: одночленную (где представлен только образ) и двучленную (содержит две именные группы). Двучленная метафора: обращение, приложение, словосочетание с несогласованным определением – все они являются предикативной конструкцией . Одночленная метафора имеет свои подтипы: глагольная, адъективная, именная . Одночленные и двучленные метафоры бывают сложными и развёрнутыми. Двучленная метафора – это единство абстрактного и конкретного, семантическое противоречие практически всегда заключено в ней. «Многослойность» метафоры – полифония смыслов, важная особенность метафорической конструкции. Развёрнутая метафора моделирует абстрактное понятие через «развёртывающие и конкретизирующие» метафорические детали.

Говоря о структуре метафоры, следует отметить её некое отношение к антитезе. Внутренний антагонизм метафоры засвидетельствовал X. Ортега-и-Гассет в статье «Две великие метафоры» , метафора – «сокращённое противопоставление», т. к. она «работает на категориальном сдвиге» . Противоборство характеров явлений внутри метафоры роднит её с антитезой, но она сложнее обычной антитезы.

Исследуя метафору, необходимо особенно внимательно относиться к её структуре. Железнова-Липец И.А. в своей диссертации «Сравнение и метафора как средство создания художественного образа в русских разновременных переводах поэзии Ш. Бодлера» разграничила понятия метафоры и образного сравнения, сказав: «метафора же представляет собой образное отождествление» , тогда как в сравнении речь идёт об «образном подобии». Исследовательница подчёркивает, что «при анализе тропов необходимо особое внимание уделять их структуре» .

Приведённые выше метафоры из поэзии Шарля Пьера Бодлера помогают нам проникнуть в проблемы бытия, они носят метафизический характер. В статье «Салон 1846» Шарль Бодлер основал свою творческую позицию в тесной связи с использованием метафор: «Я всегда стремлюсь найти в окружающей нас природе примеры и метафоры, которые помогут мне охарактеризовать впечатления духовного порядка». Отсюда следует, что метафора не только факт языка, но и явление «духовного величины» .
Метафора писателя занимается созданием своего собственного поэтического метафорического универсума. Метафора повествует нам об экспрессивных возможностях сознания поэта, об уровне развития его эмоционального интеллекта.

2. Психический аспект метафоры

Если метафора является художественным средством прозаика или поэта, она берёт на себя эмоционально-смысловую нагрузку.

Поскольку метафора – выражение эстетических склонностей писателя, облачённое в двухкомпонентную образную структуру-отождествление – она высветляет психологию чувства поэта. Показателем чего является метафора? Катализатором способностей души, ума, эмоционального интеллекта писателя.

В своей работе «О физиологии эмоционально-эстетических процессов» Салямон Л. С. Пишет о том, что «Словесные сигналы писателя призваны вызывать в центральной нервной системе читателя эмоциональный образ (…) художественное слово прибегает к специальным средствам, использует приёмы гиперболы, метафоры и т п» .

Долинин пишет, что «в каждой поддающейся рациональному истолкованию метафоре можно выделить какое-то общее, действительное для всех ядро значения, за пределами которого лежит область субъективных ассоциаций» .

Метафора – подруга творческого мышления, сосредоточенная на двух явлениях по сходству, она раскрывает логику мыслей писателя, и даже тип репрезентативного восприятия мира человеком: аудиальное, визуальное… кто он, писатель – мы узнаём по образным приёмам.

Метафора – это способ пробудить чувство высказыванием, построенным по аналогии с каким-то другим объектом, это кодирование реакции сознания читателя, таинственный язык, расшифровывающий человеческое сознание и логику дружбы идей, это тайнопись чувства и мысли. Метафора – выражение личности поэта, зеркало сознания и менталитета. Если Бодлер считает, что музыка должна наполнять изнутри образы стихотворения, это отразится и в метафорах: Bienheureuse la cloche au gosier vigoureux.

3. Метафора, как следствие нашего опыта и действий

Американские учёные Джордж Лакоф и Марк Джонсон изучили много теорий метафоры, чтобы создать свою теоретическую базу, для этого достаточно заглянуть в список использованной литературы в конце их книги «Метафоры, которыми мы живём». Главной задачей их книги является доказательство связи метафор с нашей концептуальной системой. Главной идеей – метафора – экстралингвистическое явление, результат нашего опыта, культуры и ежедневных впечатлений. Учёные доказывают, что наши действия и рассуждения метафорически организованы. На примере метафоры, существующей в западной культуре, «Спор-война», Лакоф и Джонсон прослеживают метафорическую «стратегию» ведения обыденного спора, где оппонент – противник, мы – атакуем, завоёвываем позиции аргументами или сдаём их. Всё это представляет собой единую метафорическую модель поведения: «Если ты используешь эту стратегию, он уничтожит тебя» («If you use that strategy, he’ll wipe you out»). «Он расстрелял все мои аргументы» («He shot down all of my arguments»). Когда мы спорим мы «побеждаем и теряем» («win and lose») наши аргументы. Мы можем «планировать и использовать стратегию» («plan and use strategies»), потому что идёт «словесная баталия» («verbal battle»).

Нанизывая метафору, за метафорой, как цепочку доказательств этой идеи, Лакоф и Джонсон приходят к заключению о метафорической концептуальной системе, которая руководит нашими действиями определённым образом. Концепт «спор» невозможно приравнять к концепту «мирной дискуссии», не потеряв особую модель поведения при этом. Если в иной восточной культуре метафорическая модель будет «спор – танец», скорее всего, это будет подмена концепта «спора» на концепт «разговор». Тактика поведения при танце теряет свой агрессивный, военный, захватнический характер. Метафорическая модель будет «дискуссия – танец», где тактика ведения будет соответствовать плавным и равномерным шагам, где будет отсутствовать элемент войны. Т.е. существуют разные метафорические модели в разных культурах, управляющие нашим поведением. Соответствующие культуры формируют соответствующие метафорические модели.

Метафора – концепт, что окружает нас: «metaphor is pervasive in everyday life, not just in language but in thought and action. Our ordinary conceptual system, in terms of which we both think and act, is fundamentally metaphorical in nature» («метафора проникает в повседневную жизнь, не только в язык, но и в мысли, и действия. Наша обычная концептуальная система, в терминах которой мы мыслим и ведём себя, глубинно метафорическая в своей природе», перевод А. Манцевода) .

4. Метафора, как следствие культуры народа

Метафора опосредована культурой того народа, в языке которого она родилась. Культурный фон – одна из наиболее важных составляющих, что создаёт метафорическое выражение. Традиции, заложенные культурой, связаны с человеком, как с социальным существом и определяют манеру его поведения, определяют способ мышления, т. е. контролируют и формируют метафорическую систему. Концептуальная система – зеркало культурного фона. Американские исследователи Лакоф и Джонсон доказали, что западные «пространственные метафоры» («orientational metaphors») находятся в противоречии с буддистскими традициями, которые формируют другие метафоры-модели поведения.

Процитируем Лакофа и Джонсона: «We are not claiming that all cultural values coherent with a metaphorical system actually exist, only that those that do exist and are deeply entrenched are consistent with the metaphorical system» («Мы не утверждаем, что все культурные ценности, связанные с метафорической системой, существуют, только те, что действительно существуют и глубоко закреплены согласуются с метафорической системой», перевод А. Манцевода) .

Существуют различные культуры, где «иметь меньше» – «лучше» («having less is better»), а метафорический концепт «больше – лучше» или «выше – лучше» («more is up») там не функционирует. Запад и Восток имеют очень различающиеся приоритеты и ценности. Далее, Лакоф и Джонсон пишут:

«Relative to what is important for a monastic group, the value system is both internally coherent and, with respect to what is important for the group, coherent with the major orientational metaphors of the mainstream culture» («Касательно того, что важно для монашеской общины, ценностная система внутренне связана с уважением того, что важно для этой группы людей, согласована с большинством пространственных метафор господствующей культуры») .

Пространственные метафоры отличны из-за разных логик мышления разных культур.

5. Метафора, как объект изучения философов, лингвистов и литературоведов

Метафорой интересовались Аристотель, Руссо, Кассирер и Гегель. В последнее время угол взгляда на метафору изменился, и её стали изучать не только как стилистическую особенность автора, но и как ключ к обыденной речи и процессам мышления. Укрепилась связь с логикой. Благодаря тому, что сфера употребления метафоры не только художественно-литературная, Р. Хофман создаёт ряд исследований о метафоре, он пишет о её практичности и о том, что она может быть применена в различных областях: «в психотерапевтических беседах и в разговорах между пилотами авиалиний, в ритуальных танцах и в языке программирования, в художественном воспитании и в квантовой механике» .

Метафора делает во многом человеческую речь богаче, но всё же в некоторых сферах она отсутствует, например, в судебной, там, где невозможно двоякое понимание. Там, где акцентируется эмоциональное воздействие, метафора возможна. Когда при частом употреблении метафора превращается в мёртвую, она становится незаметна в речи. «Рано или поздно, практическая речь убивает метафору» – пишет Арутюнова во вступительной статье к сборнику «Теория метафоры» . Метафора открывает нам тайны процесса смыслообразования, как неконвенциональные метафоры становятся традиционными. «Итогом процесса метафоризации, в конечном счете, изживающим метафору, являются категории языковой семантики. Изучение метафоры позволяет увидеть то сырье, из которого делается значение слова» .

Интересно, что к метафоре в речи относились отрицательно английские философы, представители рационализма, т.к. Томас Гоббс считал, что в речи слова должны передавать прямое значение слова, в этом суть языка, которой мешают метафоры. Джон Локк также осуждал «заблуждения рассудка» и двойные смыслы.

Фридрих Ницше, напротив, в своей работе «Об истине и лжи во вненравственном смысле» (1873) считает что метафора – единственный ключ к пониманию воображения, т.к. процесс познания метафоричен. «Что такое истина? Движущаяся толпа метафор, метонимий, антропоморфизмов, - короче, сумма человеческих отношений…; истины - иллюзии, о которых позабыли, что они таковы, метафоры, которые уже истрепались и стали чувственно бессильными»

X. Ортега-и-Гассет считает, что метафора помогает уловить «объекты высокой степени абстракции» . Дело в том, что наше сознание, процессы происходящие в нём и наше представление о мире тесно связаны, они определяют нашу нравственность и законы морали, по которым мы живём. Искусство и политика также определяются нашей концепцией мира. Ортега заключает, что «все огромное здание Вселенной, преисполненное жизни, покоится на крохотном и воздушном тельце метафоры» . Что само по себе является метафорой.

Вскоре (1923-1929гг.) появляется книга Кассирера, посвящённая исследованию символических форм в культуре: Cassirer E. Die Philosophie der Symbolischen Formen. В этой книге есть глава «Сила метафоры», где Кассирер исследует дологическое мышление и первичные формы представления о мироздании, мифологическое мышление. Понятие метафоры Кассирер не разграничивал с метонимией и синекдохой.

Символы, используемые в религии, искусстве и мифологии предоставляют доступ к сознанию. Однако все способы мышления Кассирером к метафоре не сводятся. Он делил их на два вида мыслительной деятельности: метафорическое (мифо-поэтическое) и дискурсивно-логическое мышление. Арутюнова пишет, что произошла очень важная вещь: «Из тезиса о внедрённости метафоры в мышление была выведена новая оценка ее познавательной функции. Было обращено внимание на моделирующую роль метафоры: метафора не только формирует представление об объекте, она также предопределяет способ и стиль мышления о нем» .

М. Минский в работе «Остроумие и логика когнитивного бессознательного» открывает связь аналогии и метафоры. Он создаёт теорию фреймов. Аналогии, по его мнению, позволяют нам увидеть одно явление «в свете» другого. Это «позволяет применить знание и опыт, приобретенные в одной области, для решения проблем в другой области» . Таким образом, метафора позволяет формироваться непредугаданным межфрейдовым связям между различными объектами. Осуществляется концептуализация понятия по аналогии с другой системой понятий.

У.О. Куайн писал, что «нет ничего более фундаментального для мышления и языка, чем наше ощущение подобия» . Ощущение подобия порождает метафоры.

Поэзия, художественная литература, по преимуществу, имеют дело с метафорами. Автор художественного текста, например, поэт, обладает иным взглядом на мир, если это хороший поэт, он не мыслит шаблонно. Его художественные средства должны быть свежи, чтобы пробудить в нас неожиданные чувства, а мысль – заставить работать. Гарсиа Лорка писал по этому поводу: «Всё, что угодно, - лишь бы, не смотреть неподвижно в одно и то же окно на одну и ту же картину. Светоч поэта - противоборство». Поэт направляет свои шаги к истине через борьбу с обыденным языком, он ломает привычное, чтобы через новое и нестандартное почувствовать новое знание о мире: «Когда прибегают к старому слову, то оно часто устремляется по каналу рассудка, вырытому букварем, метафора же прорывает себе новый канал, а порой пробивается напролом» .

Арутюнова трактует метафору не столько как «сокращённое сравнение», как её объясняли многие исследователи (Аристотель), но «сокращённое противопоставление». Речь идёт о категориальном сдвиге понятия, противоборстве идей в рамках одной метафоры. А. Вежбицкая и Ортега-и-Гассет осветили данный характер метафоры в своих работах: «Сравнение - градация - метафора» А. Вежбицкой и Ортега-и-Гассет «Две великие метафоры». Правда и ложь могут находиться в рамках одной метафоры, рождая новый смысл.

Метафорическое выражение более эффектно, когда понятия более дистанциированы. Установление далёких связей характеризует метафору.

Арутюнова приходит к следующим выводам, относительно метафоры:

«Метафору роднят с поэтическим дискурсом следующие черты: 1) слияние в ней образа и смысла, 2) контраст с тривиальной таксономией объектов, 3) категориальный сдвиг, 4) актуализация «случайных связей», 5) несводимость к буквальной перефразе, 6) синтетичность, диффузность значения, 7) допущение разных интерпретаций, 8) отсутствие или необязательность мотивации, 9) апелляция к воображению, а не знанию, 10) выбор кратчайшего пути к сущности объекта» .

6. Метафора и символ

Нам известно, что основу метафоры, равно как и символа составляет образ. Образ обладает двойной структурой – планом выражения и планом содержания. И метафора, и символ обращаются к образу, вследствие чего, есть исследователи, что не различают при характеристике стиля автора символ и метафору. Понятия «метафорический образ» и «символический образ» часто уравниваются, отождествляются. Метафора и символ обладают рядом близких признаков, из-за чего многие критики их сливают воедино. Однако Арутюнова считает, что с точки зрения семиотики, «метафора и символ не могут быть отождествлены» .

Критерий метафоры и символа – их стихийное возникновение. Метафора и символ являются объектами интерпретации, т. е. трактовки явления. Однако, по словам Арутюновой, если метафора основана на категориальном сдвиге, символ характеризуется стабилизацией формы. Символ проще, его структура проще.
Также, Арутюнова разграничивает символ и метафору следующим образом: «Схематизация означающего в символе делает его связь со значением менее органичной. Это кардинально отличает символ от метафоры, в которой отношения между образом и его осмыслением никогда не достигают полной конвенционализации» .

Исследовательница упоминает, что символам «не свойственна двусубъектность метафоры» .

Более того, метафора часто задействована при обозначении чего-либо конкретного и абстрактного, а символ тяготеет к «вечном и неземному», только абстрактному. Символ понимается как откровение. Арутюнова утверждает, что «символ часто имеет неотчетливые трансцендентные смыслы» , в нём можно найти «ощущение запредельности». Метафора конкретизирует и расширяет понятие о реальности, символ уводит от реального прочь. Символ, как правило, обозначает общие идеи.

Далее Арутюнова пишет о ещё одном очень важном, «причем фундаментальном» различии между символом и метафорой:
«Если переход от образа к метафоре вызван семантическими (то есть внутриязыковыми) нуждами и заботами, то переход к символу чаще всего определяется факторами экстралингвистического порядка» . Символ тяготеет к символике. Символом может стать кто-то или что-то для кого-то. До символа можно возвыситься, к нему можно подняться. Метафора не может стать чем-то для кого-то, она – языковой факт, выражение.

7. Отношения метафоры со сравнением, метаморфозой и метонимией.

Нам известно, что формальным разграничением сравнения и метафоры является употребление союзов «как, подобно, будто, словно». Это могут быть предикативы «подобен, напоминает, схож». Когда данная связка исключена из сравнения, данный образный приём превращается в метафору. Подобие преобразуется в тождество, т.е. меняется логика отношений двух объектов. Можно говорить о лаконичности структуры метафоры. Метафора основана на сокращении лексических единиц, сравнение расширяет метафору. «Если в классическом случае сравнение трехчленно (А сходно с В по признаку С), то метафора в норме двухчленна (А есть В)» .

Арутюнова указывает на то, что «метафора выражает устойчивое подобие, раскрывающее сущность предмета, и, в конечном счете, его постоянный признак» .

Далее, Арутюнова пишет о необходимости разграничения метафоры и метаморфозы. Она цитирует отрывки из статьи «О поэзии Анны Ахматовой» Виноградова В.В., который создал книгу «Поэтика русской литературы» (1976): «В метафоре нет никакого оттенка мысли о превращении предмета. Наоборот, “двуплановость”, сознание лишь словесного приравнивания одного “предмета” другому - резко отличному - неотъемлемая принадлежность метафоры. Вследствие этого следует обособлять от метафор и сравнений в собственном смысле тот приглагольный творительный падеж, который является семантическим привеском к предикату (с его объектами), средством его оживления, раскрытия его образного фона» . Метаморфоза – отсветы мифологического типа мышления, это древний способ мировосприятия. Метаморфоза предоставляет нам преобразованный мир в результате.

«Метаморфоза - это эпизод, сцена, явление; метафора пронизывает собой все развитие сюжета. Проникновение в область семантики свойственно метафоре, но не характерно для метаморфозы, которая, указывая на частное совпадение субстанций» .

Очень интересным и крайне сложным случаем для изучения метафоры и метаморфозы является их гибрид – автометафора, уникальное явление авторской стилистики. «На «перекрестке» метафоры и метаморфозы возникает автометафора - метафорическая самоидентификация поэта, проливающая некоторый свет на психологию творчества» .

При объяснении различий между метафорой и метонимией Арутюнова ссылается на Р. Якобсона, который осуществил исследование, посвященное данной теме в работе «Два аспекта языка и два типа афатических нарушений».

Главное отличие – метонимия не может быть подобно метафоре употреблённой в предикате, так как она тяготеет к субъективной позиции. Семантическая сочетаемость также разграничивает понятия метафоры и метонимии. Метонимия определяет целое по его части. Метафора стремится к развёртыванию смысла. Арутюнова приходит к точному заключению о том, что «метафора - это, прежде всего, сдвиг в значении, метонимия - сдвиг в референции» .

В обращении, однако, они могут сливаться в одну фигуру. Так, например, при обращении «эй, шляпа!» одновременно происходит и метафорическая характеристика, и перенос по свойствам.

8. Кассирер. Сила метафоры

Эрнест Кассирер обращается к вопросам связи мифологического мышления и языкового, где духовные представления играют ведущую роль. Учёный ищет точку начала развития языка и мифа. Он находит её, и называет ничем иным, как метафорическим мышлением. Кассирер отмечает, что «именно метафора создает духовную связь между языком и мифом» . Кассирер ссылается на Шеллинга и Гердера и говорит о том, что мифология считалась «продуктом» языка. ««Базисная метафора», лежащая в основе любого мифотворчества, считалась собственно языковым явлением, подлежащим исследованию и интерпретации» . Кассирер даёт нам понять, что употребление метафор и привычка к метафорическому мышлению куда более древнее, чем миф, что персонификация и одушевление были рождены не поэтическим языком, а обыденной речью. Это «было необходимо для роста нашего языка и сознания. Было невозможно освоить внешний мир, познать и осмыслить его, постигнуть и назвать его реалии без этой базисной метафоры, этой универсальной мифологии, этого вдувания нашего собственного духа в хаос предметов и воссоздания его по нашему образу» . Пытаясь разгадать тайну связи мифа и метафоры, Кассирер обращается к Вернеру и его магии слов, к табуированию секретных смыслов: «В своем эволюционно-психологическом исследовании происхождения метафоры Вернер в высшей степени убедительно показал, что в этом виде метафоры, в замене одного понятия другим, решающую роль играют вполне определенные мотивы, коренящиеся в магическом мировоззрении, особенно некоторые типы табуирования слов и имен» .

Т.е. мифологическое мышление и язык с самых истоков находятся в единстве связей, их обособление происходит поэтапно. «Они являются различными побегами одной и той же ветви символического формообразования, происходящими от одного и того же акта духовной обработки, концентрации и возвышения простого представления» .

9. Иванюк: проблема метафоры и художественного текста

В своей книге «Метафора и литературное произведение» (1998) Иванюк Б.П. исследует различные аспекты метафоры: прагматический, историко-типологический и структурно-типологический. Исследователь заинтересован формой стихотворения-метафоры и подробно разбирает его типы: стихотворение-сравнение, стихотворение-символ, стихотворение аллегория. Рассматривается произведение как художественное целое в контексте метафоры, а также метафорический тип целостности произведения. Материалом для практического исследования послужила поэзия 19 века.

Учёный отчётливо понимает, что тема не новая, но «несмотря на огромный, предъявленный человечеству опыт исследования метафоры, она остается даже для диахронического коллективного ума непреодолимым объектом рефлексии: актуализация ее виртуальных свойств лишь отодвигает мысленный горизонт ее внутренней содержательности» .

Метафоричность обладает образопорождающей функцией, от того проблема изучения сознания всегда тянула за собой исследование метафорического мышления, затрагивается процесс «самоидентификации сознания».

Иванюк ставит вопрос о возникновении целой области научного знания – метафорологии, говорит о необходимости соединения усилий и достижений различных дисциплин для развития метафорологии, чья цель – понять процессы метафорического мифотворческого мышления. Иванюк приводит следующие аргументы в пользу значимости новой дисциплины: «Косвенным свидетельством признания роли метафоры в разных жизнепроявлениях сознания могут служить такие ее определения, как “базисная” (Э.Мак Кормак), “ориентационная”, “онтологическая” (Дж.Лакофф и М.Джонсон), “терапевтическая” (Д.Гордон) и т.д. Иначе говоря, метафора давно приобрела право быть объектом не только собственно филологических интересов, и ее комплексное изучение обусловило близкую вероятность формирования самостоятельной дисциплины – метафорологии» .

Вследствие своей заинтересованности изучения метафоры через литературное произведение, автор монографии предлагает свою методологию, он пишет о главном условии при анализе метафоры – «остранённости»: «Исследование метафоры через призму произведения предполагает особое, остраненное отношение к этой истории, отношение, при котором, во-первых, предшествующий опыт ее осмысления интегрируется в мнемоническом образе метафоры, равновеликом всему теоретическому объему этого понятия в его современном, состоявшемся понимании, а во-вторых, возникает априорный, проективный образ метафоры как объекта познания, содержащий в себе контурный прогноз ее оптимальных возможностей и значений» .

Далее, Иванюк рассуждает об эвристической пользе такого познания, в котором задействовано и метафорическое, и научное мышление в сопоставлении: «Сопоставление позволяет сформироваться пониманию того, что “опрощенный”, как бы вновь ставший “вещью в себе” объект-метафора создает вокруг себя поле виртуальности, обусловливающее возможность интенсифицировать содержательность метафоры до выявления ее типологического сходства с произведением» .

Метафора и художественное произведение представляют собой нерасчленимое целое метафорического смысла.

10. Метафора – путь к ирреальному (по материалам Эммануэля Адатт)

В книге Emmanuele Adatte Les Fleur du mal et Les Spleen de Paris. Essai sur le dépassement du réel (1986) есть раздел, посвящённый стилистике. В пятой главе, которая представляет собой описание «эстетических техник ухода от реального», есть подраздел «аналогии». Он представляет для нас особый интерес, так как многие французские исследователи, в том числе Emmanuele Adatte и Dominique Rince, представляют метафору как орудие аналогии. Аналогии – «ассоциации образов» , говорит Адат, и тут же берётся объяснять метафору. Так, например, «отрывок из поэмы в прозе Бодлера «Тирс» можно интерпретировать как прекрасную метафору эстетического приёма, который мы назовём аналогией .

J-P Richard в книге «Poesie et profondeur» (1955) определяет аналогию следующим образом: «Закон универсальной аналогии можно интерпретировать как вид вечного приглашения к путешествию: он предлагает воображению следовать через чувственную сеть соответствий» .

Emmanuele Adatte пишет о том, что «увидеть в чём аналогия позволяет Бодлеру миновать детерминизм реальности несложно» . Эммануэль Адатт говорит о том, что «поэмы основанные на аналогии наиболее отмечены счастьем, т.к. в них скольжение из одного мира в другой в непрерывном преобразовании творца» .

Поэма Бодлера «Маяки», которую отечественные литературоведы трактовали бы как системы метафор, Emmanuele Adatte называет «примером аналогии» . «Маяки Бодлера» представляют собой метафоры или аналогии, ведущие к постижению абстрактной сущности страдания и «смерти на берегу Вечности». Берег Вечности отрицает земную смерть, метафоры снова выводят нас к познанию ирреального.

Книга французского исследователя Dominique Rincé Baudelaire et la modernité poétique (1984), посвящённая Бодлеру и поэтической современности, имеет раздел «Аналогии, символы и соответствия», где автор связывает их воедино. Доминик Ринсэ трактует метафору как инструмент соответствий или аналогий. Ринсе уделяет внимание философии Сведенборга и Лаватёра, где соответствия между различными сущностями рассматривались как ключ к бытию. Ринсэ объединяет «абстрактный концепт аналогии» и «поэтические понятия “символ” и “соответствия”» .

Итак, подводя итоги нашим размышлениям, можно сказать, что метафора, это лингвистическое, эмоциональное, культурное и стилистическое явление, изучавшееся ни одну сотню лет во многих странах. Разные учёные её по-разному трактуют. Кто-то как орудие аналогии, кто-то как самостоятельное художественное средство, кто-то рассматривает её как факт психики, опыта и культуры. Много работ посвящено разграничению и сопоставлению символа и метафоры, поскольку метафора – символическая структура.

Разграничение метафоры со сравнением, метаморфозой и метонимией так же занимало умы учёных. Некоторые моменты остаются спорными до сих пор, например, автометафора – скрещение метонимии и метафоры, иногда очень сложное для литературного анализа. Истоки метафоры и её связь с мифологическим мышлением, рассмотренные Кассирером, помогают лучше понять нашу концептуальную систему. Метафора – путь к ирреальному, как рассказал об этом Эммануэль Адат.

В первую очередь, конечно, метафора – это лингвостилистическое явление. Говоря о метафорике художественного текста, следует сказать, что писатель моделирует свою метафорическо-философскую картину мира, согласуя с собственной эстетикой, опытом, интеллектом, философией, создавая каждый раз «психологический словарь» ощущений.

Жан-Поль Сартр в эссе «Бодлер» цитирует следующее рассуждение Шарля Бодлера о метафоре и аналогии: «Что такое поэт (я употребляю это слово в самом широком смысле), если не переводчик, не дешифровщик? У выдающихся поэтов не встретишь такой метафоры, такого эпитета или сравнения, которые не вписывались бы с математической точностью в данные обстоятельства, потому что эти сравнения, метафоры и эпитеты черпаются из неисчерпаемой сокровищницы вселенской аналогии и потому что их неоткуда больше почерпнуть» .

Далее Сартр приводит цитату из Новалиса – «Человек есть источник аналогий во Вселенной» . Можно заключить, что все метафорические прозрения и находки берут своё начало из идеи великого океана всеобщей аналогии. Шарль Пьер Бодлер развивает мысль о значении воображения, как креативной силы: «Именно благодаря воображению человек постиг духовный смысл цвета, контура, звука, запаха. На заре истории оно создало аналогию и метафору… Воображение – это царица истины, а одной из областей истинного является сфера возможного. Поистине, воображение соприродно беспредельному»

Моделирование метафорического смысла – безграничная область экспериментов поэта с сочетаемостью слов, столкновением смыслов, фонетической сеткой метафоры, психологическим эффектом, символичностью, интертекстуальностью, с метафорическими деталями, смыслообразующими рифмами, внутренними рифмами, метафоричными эпитетами, со всем арсеналом того, что может произвести в нашем сознании запланированную поэтом реакцию и отослать нашу мысль в направлении того, что символизирует метафора.

Александра Манцевода

Список использованной литературы:

1 Adatte Emmanuele. Les Fleur du mal et Les Spleen de Paris. Essai sur le dépassement du réel. Librairie José Corti, 1986, 187 p.
2 Hoffman R. Some implications of metaphor for philosophy and psychology of science. - In: The ubiquity of metaphor. Amsterdam, 1985, p.479.
3 Lakoff George and Johnsen Mark. Metaphors we live by. London: The university of Chicago press, 2003, 193 p.
4. Richard J-P. Poesie et profondeur. Editions du Seuil, 1955, 258 p.
5 Rincé Dominique. Baudelaire et la modernité poétique. Presses universitaires de France, 1984, 128 p.
6 Бодлер Ш-П. Салон 1846. Статьи об искусстве. http://bodlers.ru/salon-1846-goda.html
7 Большой толковый словарь русского языка. / Сост. и гл. ред. С.А. Кузнецов. – СПб. : «Норинт», 1998. – 536 с.
8 Долинин К.А. Интерпретация текста. - М.: Просвещение, 1985. – 288 с.
9 Долинин К. А. Стилистика французского языка. Л., «Просвещение», 1978. – 344 с.
10 Железнова-Липец Ирина Аркадьевна. Сравнение и метафора как средство создания художественного образа в русских разновременных переводах поэзии Ш. Бодлера: автореф. дис. канд. фил. наук. Казань, 2011. – 26 с.
11 Иванюк Б.П. Метафора и произведение (структурно-типологический, историко-типологический и прагматический аспекты исследования). – Черновцы: Рута, 1998. – 252 с.
12 Ницше Ф. Об истине и лжи во вненравственном смысле (1873). http://bookucheba.com/pervoistochniki-filosofii-knigi/istine-lji-vnenravstvennom-8171.html
13 Салямон Л. С. О физиологии эмоционально-эстетических процессов. – В сб.: Содружество наук и тайны творчества”. М., Искусство, 1968., 303 с.
14 Сартр Жан-Поль. Бодлер. Пер. с франц. Корсикова. Москва.: УРСС, 2004. – 184 с.
15 Теория метафоры: Сборник: Пер. с анг., фр., нем., исп., польск. яз. / Вступ. ст. и сост. Н. Д. Арутюновой; Общ. ред. Н. Д. Арутюновой и М. А. Журинской. - М.: Прогресс, 1990. - 512 с.

О РОЛИ МЕТАФОРЫ В ФИЛОСОФСКОМ ЯЗЫКЕ ОПИСАНИЯ СОЗНАНИЯ

Р.А. Мигуренко

Томский политехнический университет E-mail: [email protected]

Анализируется влияние естественного языка на формирование и решение проблемы сознания, роль метафоры в научном познании, описании сознания и его мифологизации, зависимость моделей сознания от языка описания.

Ключевые слова:

Естественный язык, моделирующий язык, язык описания, метафоричность языка, сознание, мифотворчество.

Для описания такого феномена как сознание используются не только философские категории и понятия, не только научная терминология специальных дисциплин, предметом которых является сознание, но и возможности естественного языка. Участие в описании сознания естественного языка создаёт специфически философскую проблему, суть которой состоит в необходимости создания такого языка описания сознания, который был бы адекватен своему предмету. Парадокс заключается в том, что сам предмет специфичен и с большим трудом поддаётся описанию посредством понятий и категорий. Для тех же случаев, когда требуется интеграция в единой концептуальной структуре естественно-научного и социо-гумани-тарного описания сознания, существует проблема логической связи между используемыми категориями и понятиями. В условиях междисциплинарного подхода к проблеме сознания логически корректная связь понятий, принадлежащих разным типам исследования, - задача для философии сознания актуальная. Высказывает мысль, что язык междисциплинарного общения может быть ситуационно меняющимся, т. е. как строго логическим, так и метафорическим .

Философия, соединяющая в себе рациональное и чувственно-интуитивное начала, вынуждена использовать логические и символические формы познания. Формально-логическое, рациональное начало предстаёт в понятии, с интуитивным началом связана метафора. Приоритет в философском языке описания сознания принадлежит метафоре, так как другого, более мощного способа уловить и содержательно определить объект такой высокой степени сложности не существует.

По вопросу о том месте, которое занимают метафоры в познании, позиции определились. Согласно одной, - чем менее развита теория, тем образнее её язык. Сфера применения метафор - неразвитые теории, развитые теории имеют строгий и специальный язык описания. Метафоры используются тогда, когда дисциплина или теория находятся на стадии формирования. Вторая позиция заключается в следующем: существование теории «на грани метафоры» свидетельствуют о том, что весь возможный потенциал строго логического мышления задействован и необходимы средства иного

плана, т. е. понятия, в основе которых - образы, символы . Общим в этих двух позициях является признание того, что метафора является своеобразным индикатором состояния науки. Можно указать ещё на одну позицию, суть которой в том, что в процессе познания периоды, когда мир мыслей оказывается богаче тех языковых резервов, которыми располагает данная область знаний и возникает потребность в соответствующей метафоре, естественны. «Метафоры нужны нам, потому что в некоторых случаях она оказывается единственным средством выразить то, что мы думаем, поскольку имеющиеся в наличии языковые ресурсы... оказываются неадекватными для выражения наших мыслей» .

Однако, решая одну проблему, метафорические средства выражения наших мыслей, создают другую - проблему их адекватного понимания. При этом, однозначного критерия «метафоричности» не существует - то или иное языковое выражение воспринимается как метафора только в определённом контексте. Наиболее зависима от контекста «прагматическая» метафора, «гносеологическая» метафора менее зависима от социо-культурного контекста. Относительно устойчивой к смене контекста является «онтологическая» метафора, поскольку она ближе всего к сознательному содержанию сознания.

Метафоричность языка обусловлена предметом познания. Чем сложнее предмет исследования, тем метафоричнее язык его описания. В качестве примера можно назвать квантовую механику. Метафоричность квантовой теории - от бессилия рационального мышления и языка: нет у неё адекватного сложности мира языка описания, и появился комплекс специальных метафор для описания квантовых объектов и процессов. Этот пример можно усилить ссылкой на то, что её метафорический язык стали использоваться в философии сознания. В философии сознания квантовые метафоры служат описанию объекта, который квантовому миру не принадлежит, квантовым объектом не является, законам квантовой механики не подчиняется. Цель использования квантовых метафор в философии сознания - описание феномена сознания в иной парадигме.

Метафоры в философии сознания, как свидетельствует её история, играли ведущую роль всегда.

Дж. Локк, негативно относившийся к метафоре, фактически благодаря ей, создал новоевропейскую модель сознания. Можно назвать не только общеизвестную метафору «сознание - чистая доска», но и ряд других: «хранилище идей», «приёмная ума», «китайский фонарик» и др. Не смог описать философ свои представления о сознании строго логическим языком, и не потому, что склонен был к художественному слову, а потому, что к этому предмет обязывал.

По поводу неизбежности символических форм выражения наших представлений о сознании М. Мамардашвили утверждает: в рамках любого сознательного опыта сознание всегда как минимум на один порядок выше, чем содержание, составляющее этот опыт. Но «если сознание всегда на один порядок выше порядка элементов содержания, составляющего опыт сознания, то у нас нет другого способа говорить об этом более высоком порядке, как говорить о нём косвенно, символически» .

Метафоры сознания выражают не только то, как мы говорим о сознании, но и то, как мы его понимаем. Они не только структурируют наши восприятия и мышление, но и наши представления о самом сознании. В этом смысле метафоры сознания раскрывают те или иные аспекты основного понятия. Поскольку философское знание о сознании имеет комплексный характер, для развития своего содержания философия сознания привлекает разноплановую информацию. Философский словарь описания сознания включает в себя понятия различного рода: понятия научные, собственно философские понятия и понятия обыденного языка. Их связь с метафорой различна: научные понятия пытаются избегать какого-либо сходства с нею, философским понятиям это даётся с большим трудом, понятия обыденного языка в отношении сознания по преимуществу являются метафорами.

Считается, что обогащение словаря описания сознания, изменение категориального аппарата философии сознания свидетельствует о росте знаний об этом феномене. Однако определённый смысл есть в вопросах : Лучше ли мы понимаем сознание, углубляется ли наше знание о нём в процессе замены одной метафоры на другую? Что, кроме социо-культурного контекста, изменилось в наших знаниях о сознании с заменой метафоры Нового времени («китайский фонарик») на современную (компьютерную) метафору?

Метафоры сознания в сфере психотерапевтической практик выполняют не онтологическую и не гносеологическую роль, а используются в прагматическом аспекте. Здесь они конструируются, поскольку опыт говорит о том, что метафоры сознания могут быть конструктивными и деструктивными - в зависимости от того, решают ли они те или иные психологические проблемы или создают их. В этой сфере, замечает А.В. Хитров, не пытаются теоретически определить природу сознания с помощью метафор; здесь решается вопрос не о том,

насколько метафора адекватна сознанию как объекту исследования, а о том, как эффективна она в «практическом применении» в отношении сознания. Однако практическая «работа» метафор сознания наводит на мысль, что сознание как объект исследования создаётся его описанием (метафорическим или понятийным) . Эта идея в разных вариациях устойчиво функционирует на просторах проблемного поля философии сознания и является базой для сомнений в отношении решения проблемы сознания.

Так, А.Г Максапетян утверждает о существовании в естественных языках любой культуры особых моделирующих зон (метафорико-метафизических баз), которые представляют собой первичные, т. е. буквальные, однозначные, языки описания неких систем (онтологий). Механизмом метафоризации является произвольная экстраполяция первичного языка описания одной онтологии на другую. В результате признаки действительные для системы проецируются на иную или иные системы. Метафизическое использование однозначного языка в качестве моделирующего приводит к утрате буквального терминологического смысла, первичный язык наделяется новыми смыслами - превращается в метафорический язык. Выбор моделирующего языка и метафорическое творчество определяется носителем первичного языка .

Переход от одного смыслового уровня к другому оказывается возможным, поскольку метафора обладает необходимыми специфическими свойствами - прерывностью, спонтанностью, непредсказуемостью. Основываясь на этих свойствах, И.В. Полозова описывает метафорический механизм, утверждая сходство между метафорой и квантовым скачком и используя аппарат квантовой теории для осмысления природы метафоры. Основанием для такого сравнения послужила принадлежность метафоры и сознанию, и бессознательному. Иначе говоря, метафора рождается и функционирует в сфере туманности - там, где «факт сочетается с мыслью».

Метафора А.Г Максапетян - результат экстраполяции первичного, однозначного языка описания на окружающий мир, явление культурно-социальное, объективно субъективный феномен. Метафора И.В. Полозовой - явление скорее природное, физическое. Представление о метафоре как семиотическом механизме моделирования мира посредством экстраполяции и дальнейшей глобализации языка описания и голографическая модель метафоры в сочетании с идеей тождественности метафоры и квантовых явлений, углубляя понимание метафоры, ещё более мифологизируют этот феномен. Мифологизируют в том смысле, что рациональность в этих теориях сливается с мифом и в этом слиянии мифологическое (психология «знание, не нуждающееся в доказательстве») преобладает. При этом и развенчать миф - доказать неадекватность предлагаемой версии, её не тожде-

ственность объекту - затруднительно, т. к. и интерпретатор мифологического текста является носителем «знания, не нуждающегося в доказательстве».

Поиск «чистых» логических и символических форм толкования сознания приводит к выводу: философские дефиниции сознания метафоричны, а символические формы описания сознания выполняют функцию дефиниций; что по своему статусу и логические, и символические способы описания сознания принципиально равнозначны (если применять к ним критерий - наличие осмысленности). Однако синтетический характер философского языка придаёт описаниям сознания логически-

противоречивый характер. Когда наша мысль наталкивается на непростой факт, образуется «зона туманности». Назовём её зоной потенциального мифотворчества, исходя из того, что язык «туманности» - это язык метафор, язык «маленьких мифов», предрасполагающий к многочисленным интерпретациям.

Философия сознания, не решив проблему объективного определения сознания, не установив границы и структуру сознания, объективно производит интерпретации субъективного, мифологического свойства и в отношении сознания, и в отношении его феноменов.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Суркова Л.В. Сознание в квантовом мире: новый диалог философии и науки // Вестник Московского университета. Сер. 7. Философия. - 2007. - № 6. - С. 50-68.

2. Петров В.В. Научные метафоры: природа и механизмы функционирования // Философские основы научной теории. - Новосибирск: НГУ, 1985. - С. 196-220.

3. Мамардашвили М.К., Пятигорский А.М. Символ и сознание.

М.: Школа «Русская культура», 1999. - 216 с.

4. Хитров А.В. Джон Локк, Лоренс Стерн и метафоры сознания в философской психологии XVIII в. // Философия сознания:

классика и современность / Вторые Грязновские чтения. - М.: Издатель Савин С.А., 2007. - С. 45-54.

5. Максапетян А.Г Языки описания и модели мира (постановка вопроса) // Вопросы философии. - 2003. - № 2. - С. 53-б5.

6. Полозова И.В. Глубинные основания метафоры // Вестник Московского университета. Сер. 7. Философия. - 2004. - № 3.

Поступила 19.11. 200S г.

УДК 101.1:316.7

СИСТЕМООБРАЗУЮЩАЯ РОЛЬ СИНЕРГЕТИКИ В ПРОЧТЕНИИ ТЕКСТА И ИНТЕРПРЕТАЦИИ СМЫСЛА

Т.В. Конюхова

Томский политехнический университет E-mail: [email protected]

Рассматриваются отдельные аспекты применения синергетического подхода к прочтению и интерпретации смысла текста в современном информационно-коммуникативном контексте. Показана двойственная природа текста. Раскрывается применение бифуркационного механизма к исследованию расширения диапазона эмерджентный интерпретаций текста в нелинейной модели прочтения.

Ключевые слова:

Прочтение текста, модели, семиосфера, бифуркационный механизм, смыслопорождение, полисмысловое явление, эмерджентный, синергетика, постмодернистский дискурс.

В современном научном знании применение междисциплинарных методов исследования к изучению различных феноменов и явлений является общепринятой тенденцией. Одной из причин такого положения вещей можно назвать ризомность и принципиальную неопределенность любого знания в постмодернистском дискурсе. Различные науки все больше оказывают влияние друг на друга, что и определяет размывание границ между ними, их взаимопроникновение и даже интеграцию в некоторых аспектах, заимствование и применение схожих методов, концепций и подходов. Подобное

взаимовлияние позволяет формировать комплексные теории на основе использования методологии междисциплинарной направленности и изучать различные объекты. Одной из таких методологий является синергетика.

Синергетика, как одно из ведущих направлений на данном этапе эволюции современной науки, играет системообразующую роль главной основы новой и во многом революционной концепции познания. Она репрезентует «естественно-научный вектор развития нелинейных динамик в современной культуре» . Интегрируясь с различ-

ФИЛОСОФИЯ МЕТАФОРЫ

Андрей Вознесенский

Вл. НОВИКОВ.

«Новый мир» №8, 1982.

Т янутся друг к другу слова, предметы, понятия, радуются своему внезапному сходству. Встретившись, расстаются - с грустью или с болью. Расстаются навсег­да, но тяга к сближению передается дру­гим словам, предметам, понятиям - новые возникают союзы, новые звучат диалоги. Мир строится непрерывно. Таков основ­ной закон поэтики Вознесенского, такова эмоциональная логика его образов. Мета­форическое изобилие стихов Вознесенско­го - факт очевидный, но еще не очень по­нятый хотя бы потому, что оценки он вы­зывает полярно противоположные. Попро­буем в интересах ясности прислушаться к аргументам тех, кто метафоричность не одобряет.

Честно говоря, иной раз начинает ка­заться, что для многих тут все дело в тер­мине, в самом слове «метафора», восприня­том в качестве какого-то жупела, какого-то синонима вычурности и нарочитости. Древнее слово это стало казаться модной новинкой - может быть, потому, что оно лет двадцать назад особенно полюбилось поэтам, которые, похитив его у кабинетных филологов, выпустили, как птицу, из клет­ки академического стиля на вольные стра­ницы своих книг. «Метафора - мотор фор­мы»,- написал Вознесенский в 1962 году, размышляя о поэзии Гарсиа Лорки. Кому-то этот лозунг оказался неприятен, кому-то просто непонятен - и потому враж­дебен. Я не считаю, что понятие «метафо­ра» нуждается в защите и оправдании, но не хочу отгораживаться и от тех читате­лей, которые с подозрением относятся к моторам и формам. Рискуя впасть в про­светительскую наивность, спешу успокоить их: загадочное слово «метафора» во многом сходно по смыслу с простым рус­ским словом «сравнение». Говоря о мета­форичности Вознесенского, непременно вспомнят:

Мой кот, как радиоприемник,

зеленым глазом ловит мир.

В строгом педантичном смысле это срав­нение: названы обе составляющие образ части, между ними есть союз «как» и т.д. Вообще говоря, для поэзии нашего века мелочные технические различия между сравнением и метафорой становятся все менее важными, поэтому в академической науке возник составной термин метафора-сравнение, а некоторые теоретики просто считают метафору частным случаем срав­нения.

Зачем все эти терминологические трюиз­мы? Затем, чтобы продолжить их трюизмом философским «все познается в сравнении », а потом перейти к вещам ме­ нее очевидным.

Мир, состоящий из разнородных, не соотнесенных друг с другом предметов, называется хаосом. Сравнение - первый шаг навстречу гармонии. Между котом и ра­диоприемником гораздо больше различий, чем сходства. Они не были похожи до тех пор, пока в комнату не вошел человек. Это третий, и, может быть, важнейший, элемент художественного сравнения. Его-то иногда не замечает читатель, допуская ошибку не теоретическую - душевную. Потому труд­но согласиться с теми: кто считает метафоричность Вознесенского чрезмерной. Нужна ли умеренность в той работе, которую Блок определял словами «безличное - вочеловечить»? А в деле «вочеловечива ния» метафора - одно из самых мощных средств.

Да и существует ли вообще неметафорическая поэзия? Может быть, дело в том, что одни пользуются набором готовых ме­тафор, а другие еще и создают новые? Не является ли метафорой и сам стих? Во вся­ком случае, его изобретатель обладал богатым воображением, раз он решился бес­конечность жизни и речи уподобить крат­кому мигу - строке.

Метафора по-гречески означает перенос, перенесение признака с одного предмета на другой. Метафора Вознесенского - это чаще всего вознесение, рывок от традици­онно низкого к высокому.

Суздальская богоматерь,

сияющая на белой стене,

как кинокассирша

в полукруглом овале окошечка!

Острый взгляд? «Хищгый глазомер»? Но ведь эти качества просто так никому не даются: они входят в состав таланта толь­ко в сочетании с жаждой идеала. Обна­ ружить чисто геометрическое сходство окошка кассы с формой нимба может, на­верное, каждый человек. Но точно выра­ зить эмоциональное следствие этого сход­ства - дело другое. Здесь соблюдена ду­шевная мера гармонии, ведь сравнение по­лучилось обоюдовозвышающее: кассирша уподобилась Богородице , а та в свою оче­ редь ожила, заговорила.

Но не так легко, наверное, читателю на­строить свое зрение сообразно метафорическому световому потоку. Иначе откуда бы взялось столько недоразумений?

Сколько было тьмы непониманья...

При появлении «Параболической балла­ды» кто-то упрекнул Вознесенского в воспевании окольно-параболических путей и недооценке прямой линии. «Треугольная груша» долгое время служила дежурным символом заведомой бессмыслицы, хотя в самом стихотворении «груши треугольные» пояснялись рифмой «души голые» - какие еще нужны комментарии? «Антимиры» ут­вердили за автором стойкую репутацию негативиста, строящего свой мир не то на потусторонних, не то на нигилистических основаниях Это при всем множестве сти­хов, совершенно недвусмысленно рисую щих земные радости, выражающих жизневосприятие безмерно счастливого чело­века!

Тут какое-то циклопическое зрение, убежденная однобокость. А может быть, и душевная лень, нежелание сделать малей­шее усилие - перевернуть медаль и по­смотреть, что там, с другой стороны. Этим объясняю и странные претензии к тем сти­хам Вознесенского, где он оплакивает не­рожденные поэмы или рассказывает, что ему не пишется. Неужто непонятно, что на самом-то деле таким способом изображает­ся рождение поэзии, процесс писания ри­суется? Только через противоположность. «Не» (как и «анти») - знак метафорично­сти особого рода. Попросту говоря, знак отрицательного сравнения - приеме, весьма распространенного в русском фолькло­ре (загляните в Киршу Данилова - такие роскошные «антимиры» найдете), да и у классиков популярного («Не стая воронов слеталась..,». «Не ветер бушует над бо­ ром...»).

Не в поучение - в порядке обмена читательским опытом хочется сказать: не на­до отвлекаться на мелочи, тратить эмоции на изучение химического состава сора, из которого порой растут стихи. Не надо от­колупывать краску с полотна.

Я нашел тебя на свалке.

Но я заставлю тебя сиять.

А сияние - только на стыках, на пере­сечениях, в сравнениях всего со всем. Воз­несенскому все слова нужны, все вещи, реалии, темы. Про иных поэтов можно за­ранее сказать: такое-то слово для него не­характерно, на такую-то тему он писать не ­станет. Но не про Вознесенского. По тематике и словарю он универсалист, энциклопедист. А где установка на энциклопедизм, на полноту обзора - там отсутствие в ху­дожественной системе любой темы (самой приземленной), любого слова (самого гру­бого) было бы просто ложью. Вот почему для Вознесенского употребление в стихах слова «унитаз» не является непристойно­стью, а те, кто таковую здесь усматрива ет, просто стихи не по назначению употреб­ляют. Не что за предмет назван, а с чем он сравнивается - вот логика поэзии

Метафора-волшебные очки. - Не надо рассуждать, зачем они, из чего сделаны, нравственна или безнравственна их материальная оправа. Примерите взгляд поэта, сравните его со своим собственным. У каж­дого ведь живого, пишущего ли стихи, нет ли, есть свои метафоры мира:

Есть в душе у каждого, не всегда отчетливо,

тайное отечество безотчетное.

Колебание этих тайных струн в душе чи­тателя есть необходимое условие контакта с поэтическим миром Вознесенского. Оно, естественно, ее может на сто процентов, зеркально повторить тот импульс, которым стихи рождены. Поэзия не телеграф, она не способ передача информации, а резо­нанс, возникающий при взаимном духов­ном напряжении поэта в читателя.

Первая возможная ошибка при читатель­ской работе с метафорами Вознесенского - буквальное восприятие элементов, об­разующих сравнение. Вторая - рассудочная расшифровка метафоры. Ясно, что при оп­ределенной степени культурной осведомленности можно подыскать какие-то значе­ния и для кота-радиоприемника, и для гло­буса-арбуза «в авоське меридианов и ши­рот», и для виолончельности дубового ли­ста, и для математической метафоры « 2 = 1 > 3 000 000 000», и для «душевной аллергии». Можно, но не нужно. Надо по­нять общий закон метафорического строя, а строй этот эмоционален, и постигнуть это можно только эмоциональным трудом. Тут не помогут ни логическое манипулирование, ни эрудиция, ни выколупывание ремини­сценций и перекличек. Тут, наверное, все зависит от душевной мобильности, от куль­туры чувствования - культуры безотчет­ного.

Вот «Старый Новый год», известное сти­хотворение. О чем оно, зачем оно? В России год начинается дважды, и получается

с первого по тринадцатое

пропасть между времен.

Каждому понятна логическая сторона та­кой метафоры. Но это только вход в стихотворение. А дальше поэт предлагает эту «пропасть между времен» представить, по­чувствовать, пережить. Он нам демонстри­рует свободный полет своего чувства:

вместо метро «Вернадского»

кружатся дерева

сценою императорской

кружится Павлова-

и приглашает лететь рядом. Если читателю не приходилось прежде испытывать подобные ощущения, - мечтать на подобные те­мы, то полета, по всей видимости, не полу­чится независимо от образовательного цен­за. Но со второго-третьего раза может по­лучиться- через год через десять лет, все равно. Метафора - рычаг, поднимающий душу ввысь, а поэт- учитель, инструктор, обучающий навыкам внутренней свободы:

- Мама, кто там, вверху, голенастенький,-

руки в стороны - и парит?

- Знать, инструктор лечебной гимнастики.

Мир не может за ним повторить.

Повторить иногда бывает трудно. Я срав­нил бы еще чтение Вознесенского с биатлоном: подобно лыжнику-стрелку, читатель должен пройти трассу стиха на высокой «певчей скорости», успевая на ходу попасть взглядом во все мишени-метафоры. Каж­дый промах взгляда - потеря, а подолгу у мишеней задерживаться нельзя: пока бу­дешь глубокомысленно мусолить отдель­ную метафору, потеряешь смысл интона­ции, ощущение речевой естественности. Это тренировка душевной техники, отзыв­чивости на радость и на боль.

Часто говорят о том, что метафоры и ритмы Вознесенского сконструированы, смонтированы, не рождены непосредственным эмоциональным порывом! Но сделанное в искусстве, если оно сделано хо­рошо, сразу становится живым, «рожден­ным» (смотри об этом у Овидия - история Пигмалиона). Художественное творчест­во - это всегда сочетание сознательного конструирования и безотчетных прозрений. Сколько затрачено того и другого - это интимная тайна художника. Сомножители творческой работы не известны никому, даже самим поэтам (вспомните, сколь наивна была попытка Э. По объявить своего «Ворона» плодом холодного конструирова­ния),- известно только произведение.

А что касается обнаженности приемов, то за ней у Вознесенского стоит чаще все­го обнаженность чувства:

Можно и не быть поэтом,

но нельзя терпеть, пойми,

как кричит полоска света,

прищемленного дверьми!

Отчетливость метафорических линий - форма откровенности. Эти линии - набух­шие вены на натруженных руках поэзия. Для Вознесенского метафора не только средство живописания, но и способ автопортретирования, лирического самопозна­ния. Авторское «я» строится на многократ­ном сравнения себя с самыми разными людьми. С Мэрлин Монро и рыбаком, с Пушкиным и Гоголем, с Маяковским и Вы­соцким, с загорским монахом и футболистом, с камергером Резановым и студент­кой Светланой Поповой, с одинокой жен­щиной, потерявшей любимую кошку, и администратором гостиницы, с Пастернаком и настоятелем Полисадовым. (А чем неканоничны переводы стихов Микеланджело? Тем прежде всего, что в каждом «я» сравнение автора с переводчиком.) Это все ли­ ца, а не маски. Поэт не играет во всех этих людей, не притворяется ими, а ищет с каж­дым общее - с каждым разное, для каж­дого открывает новое место а своей душе. И несходства не стыдится, не скрывает его - оно ровно в такой же степени цен­ но и значимо, как сходство:

Такое же - и вес другое

В этом отношении любопытно сравнить поэзию Вознесенского со столь же многонаселенными поэмами и стихами Евтушен­ко. У того совершенно иной способ общения с героями. Евтушенко рвется к ото­ждествлению себя со всеми и всех с собой. Малейшего сходства ему достаточно, что­бы заявить: «Я - это ты», неумолимо тре­буя ответного признания. Поэтический иде­ал Евтушенко можно представить в виде пиршественного стола, где вместе с автором восседают в одном ряду и Стенька Ра­зин, и Пушкин, и декабристы, и строите­ ли Братской ГЭС, в борцы за освобожде­ ние Африки и Латинской Америки. Все поют общие песни, все связаны одним чув­ством.

Вознесенский же предпочитает с каж­дым говорить с глазу на глаз. Лицом к лицу. Делясь с читателем духовными ре­ зультатами этих встреч, их интимно-чело веческую сторону он открывает не полно­ стью. Для него существует некая тайна диалога, как тайна исповеди.

Что лучше? Не знаю. Наверное, эти две системы равноценны, равноправны, и время вызывает их к жизни попеременно. Но разницу важно понимать. В лирического героя Вознесенского нельзя смотреться как в зеркало, подставляя буквальным образом читательское «я» на место авторского, вы­искивая в стихах те мысли в чувства, ко­торые можно полностью принять за свои. Нет, здесь надо не приравнивать, а срав­нивать: себя с поэтом, поэта с собой. Ли­ цом к лицу. Неправда, что таким спосо­ бом «лица не увидать», что «большое ви­дится на расстоянье». С дистанции лучше познаются размеры - это дело другое, но суть, выражение лица надо читать вблизи.

Лирический герой Вознесенского челове­чески конкретен, определенен. Стремясь понять все и всех, он не заявляет авансом всепонимания и всепринятия. Любя Пикассо, не скажет, что ценит также и Шишкина. Ценя в женщине красоту, не поспешит оговориться, что на первом плане для него вес же душевные качества. У него очень свои почва и судьба. И он не стесняется своей московской послевоенной почвы, не стесняется быть современником себя са­ мого. А тем, кто эту почву «читает недостаточной. Вознесенский скажет дружески:

Любимые современники,

у вас века другого нет…

Не так просто, откровенно говоря, зара­ботать право, не становясь на котурны, выступить от имени столетия, как это сде­лано автором в «Монологе XX века». Это стихотворение - как картина с двойным светом. Если прочесть, не обратив внима­ния на название, его можно принять за мо­нолог самого поэта (строго логически, «мой век» - так век о себе говорить не может). Здесь опять метафора, сравнение, совпаде­ние-несовпадение века и поэта. За оратор­ской декламацией в тенях смыслового сме­щения рождается философский подтекст.

Культура вечности складывается из уси­лий тех, кто был верен своему веку. Споря с ним, ненавидя его, тревожась за века последующие, но никогда свой век не пре­давая.

Почва, судьба... Не превращаются ли эта слова в некую догму, когда за ними подра­зумевают строго обязательный вариант био­графии: испытания, невзгоды, трудности? А громкий успех, напряженно-интересные встречи, жадный взгляд миллионной ауди­тории - это не судьба? Отсюда ведь тоже кое-что открывается. Что же до трудно­ стей, испытаний и даже мучений, так поэ­тическая профессия всегда дарует их в из­бытке.

Своей профессии Вознесенский никогда не стыдится, не притворяется даже в шут­ку непоэтом. Поэзия - доминанта характе­ра, суть судьбы, смысл жизни:

Ни в паству не гожусь, ни в пастухи,

другие пусть пасут или пасутся.

Я лучше напишу тебе стихи.

Они спасут тебя.

Из Мцхеты прилечу или с Тикси

на сутки, но зато какие сутки!

Все сутки ты одета лишь в стихи.

Они спасут тебя.

Ты вся стихи - как ты ни поступи,-

зачитанная до бесчувствия.

Ради стихов рождаются стихи.

Хоть мы не за «искусство для искусства».

Эл стихотворение построено на бесстрашно -прямом сравнении поэзии с женщиной - или женщины с поэзией. Элементы сравнени я не вполне совпадают, между ними остается смысловой зазор, «сквозняк про­ странства». «Ты» приобретает еще одно значение - жизнь . Поэзия и жизнь раз­ дельны, но поэт не чувствует между ними границы. Блок говорил о нераздельности и н еслиянности жизни я искусства - эта формула антирассудочна, «ее можно только пережить , почувствовать. Вознесенский дал свой эмоциональныйвариант этой идеи на сегодняшнем языке.

Поэзия служит жизни по свободному выбору, ничего не обещая заранее. Иначе это будет не служение, а служба. «Ради стихов рождаются стихи», и именно по­ этому произведения Вознесенского не внеш­не, а по сути связаны с самыми важными болезненными вопросами сегодняшнего человечества. Поэта властно тянет к «устью предчувствий», он пробует пере­жить разные варианты будущего плане­ты, в том числе я варианты самые беспо­ щадные. Именно пережить, предчувство­вать, а не предвидеть, поскольку разум часто пасует, когда мысль обращается к трагическим крайностям. Чувство смелее, оно вторгается и в те пределы, о которых «страшно подумать». Апокалиптические фантасмагории Вознесенского - это при­вивка боли себе и читателю. Сделана став­ка не правду чувства: только оно, развер­нувшись во всей полноте, может опроверг­нуть худшие прогнозы. Нужны существенные коррективы к самому идеалу челове­ ка. Homo sapiens должен развиться еще и как homo sensibilis - человек чувствую­ щий. Так я определил бы складывающую­ся у Вознесенского модель гуманистической стратегии. Недаром он решительно отредактировал Декарта, предложив фор­мулу «чувствую - стало быть, сущест­ вую».

Это не проповедь расслабленной чувст­вительности, а устремленность к новым возможностям, новым цветам и оттенкам того сложного спектра, который являет собой бытие человека. Здесь еще очень много непознанного, недочувствованного, сулящего новые горизонты и для разума. Космос чувства - это равновесие радости и боли. Пока баланс этих сообщающихся сосудов сохраняется - мир неистребим.

Сравнение, соотнесение радости и бо­ ли - сквозная тема поэтической работы Вознесенского, начатая еще в «Мастерах», развернутая во множестве сюжетов и об разов и наиболее отчетливо обобщенная метафорой соблазн . О радости и боли Вознесенский не рассказывает, он вводит их в читателя через стих. Не называет, а вызывает. Здесь опять-таки таится причи­ на недопонимания и недовольства. Кто-то боится боли, кто-то не умеет радоваться. Так что у «инструктора лечебной гимна стики» работы всегда будет достаточно:

Среди ангелов-миллионов,

даже если жизнь не сбылась,-

соболезнуй несоблазненным.

Человека создал соблазн.

Чувство - не замена разума, а его про­водник в сложных, кажущихся тупиковыми ситуациях. Метафора - не замена мысли, а энергетическое поле, в котором думает­ся по-новому, обновляются и самые спо­ собы мышления. Вот реплика Вознесенско­го в экологической дискуссии:

Поглядишь, несметно разрастается зло,-

слава Богу, мы смертны, не увидим всего.

Поглядишь, как несмелы табунки васильков,

слава Богу, мы смертны, не испортим всего.

Две взаимоисключающие мысли не унич­тожаются, поскольку они стоят не прямо друг против друга, а немного боком. Это не «тезис и антитезис», а сравнение мыслей. Сами мысли здесь выступают как материал, итог их взаимодействия чис­ то художественный, эмоциональный. Трак­ товать итоговый смысл каждый читатель волен по-своему, но одно ясно: выход у человечества есть, хотя найти его трудно. Что могут стихи? Даже если только рас­ крепостить ищущее сознание - уже нема­ ло.

Чувство выступает для Вознесенского и тем критерием, который диктует меру про­ стоты или сложности разговора с читате­ лем. Вообще говоря, поэтов сложных или простых, по-моему, не существует: и сложность и простота - инструменты, вы­бираемые в соответствии с интуитивно ощущаемой творческой задачей. Но по­ скольку Вознесенского даже в последнем энциклопедическом словаре сопровождает мета усложненности, хочется сказать и о вполне доступной поэту «неслыханной про­ стоте». Ну вот хотя бы:

Ты меня на рассвете разбудишь,

проводить необутая выйдешь.

Ты меня никогда не забудешь.

Ты меня никогда не увидишь.

Заметим только, что и простота у Вознесенского своя, «неслыханная» в том смысле, что мы ее не слыхали у кого-ни будь другого. Приведенные строки не эле ментарны, это не копия обыденной речи. Слова «не забудешь» и «не увидишь» не могут стоять рядом в обыкновенном раз­ говоре, они слишком полярны. Здесь опять метафоричность, сравнение слов - знаков счастья и беды. А естественность интонации, свободное звучание стиха, «впа дающего в речь»,- это попросту безотказ ное свойство работы Вознесенского и в «простых» и в «сложных» вещах. Оно да­ же перестает порой ощущаться читателя­ ми, принимается как должное. Иллюзия. типичная для тех, кто никогда не пробо­ вал заговорить стихами. Может быть, для понимания поэзии каждому нужно хотя бы чуть-чуть попытаться побыть поэтом? Не знаю, но очень тревожно слушать раз­ говоры о том, что высокий уровень стиха ничего не значит, что стихи и поэзия - ве­ щи разные. По-моему, это безответствен­ ная схоластика, поскольку вне стиха, вне музыки мастерства поэзии не существует. С «Треугольной груши» и до сих пор Вознесенский сопрягает, связывает стихи с прозой, взвешивая их сравнительные воз­ можности, строя на их сходстве и контра­ сте свою концепцию мира. К каким итогам он пришел?

Классификатор скрупулезный,

поди попробуй разними -

стихами были или прозой

поэтом прожитые дни?

Разъять все-таки можно - не в букваль­ном смысле, а аналитически. И тогда мож­но заметить ход взаимовлияния: стих Воз­несенского настраивает по прозе свою ре­чевую органику, а проза перенимает у стиха метафоризм, лаконичность высказывания. Это ощущается не только в повести о Пастернаке «Мне четырнадцать лет...», но и, скажем, в маленькой новелле «Судьба поэта », помещенной в качестве скромного вреза к журнальной публикации стихов Высоцкого. Это не мемуары, не критика - слишком велик субъективный элемент, всюду неизменное сравнение персонажей с самим собой и со своей биографией. Че­ тырнадцать лет - это и «вечный» возраст Пастернака, и возраст автора в пору пер­ вой встреча с учителем. А в раздумьях о трагически запоздавшем признании талан­ та Высоцкого звучит момент исповеди: «Неужто умереть надо, чтобы люди поня­ли и поверили?» Что ж. тем отчетливее личная заинтересованность в тех, о ком пи­ шет Вознесенский, внятнее то, что он хо­ чет сказать читателю…

Рецензионная традиция требует пример­но в четвертом абзаце с конца заговорить о недостатках, пожелать автору преодоле­ния противоречий.

Вспоминаю одну из постоянных автоме­тафор Вознесенского:

Века Пушкина и Пуччини

мой не старше и не новей.

Согласитесь, при Кампучии -

мучительней соловей.

История русской поэзии показывает, что советовать соловьям, тем более направлять их развитие - дело не очень плодотворное. Не хочу повторять традиционных ошибок. А потому не желаю автору «Соблазна» и «Безотчетного» расставаться с теми про­тиворечиями, и страшными и прекрасны­ми, из которых он делает свой стих и свой свет.

МЕТАФОРА В ИСТОРИИ ФИЛОСОФИИ

Термин “метафора” является древнегреческим по происхождению. Он произведен от глагола “metajerw” (“переносить”) и означает в переводе “перенесенное слово”, “слово в переносном значении” и был введен в состав словаря риторики и философии одним из учеников софистов Горгия и Продика – Исократом (436-338 до н.э.), известным афинским оратором, публицистом и учителем красноречия.

Первая философская трактовка метафоры была предложена Аристотелем (384-322 до н.э.), древнегреческим философом, сформулировавшим классическое определение метафоры в трактате “Поэтика”. Понимание Аристотеля оказало наибольшее влияние на представления о метафоре в течение последующих веков и определило отношение к ней философов. Понимание метафоры Аристотелем тесно связано с основными положениями его философского учения. Аристотель осуществил жесткое разделение риторики и логики, слитое еще у софистов, которые нередко пользовались в процессе логических доказательств чисто риторическими приемами, играя на многозначности слов, на неопределенности значений. Для Аристотеля же логика и поэтика представляют собой абсолютно различные сферы.

Метафора же была отнесена Аристотелем исключительно к сфере риторики и поэтики. В своей работе “Поэтика” Аристотель дает определение метафоре, где трактует ее как феномен своеобразной замены слов, как обмен, осуществляющийся на уровне лексики. Для Аристотеля “метафора – это несвойственное имя, перенесенное с рода на вид, с вида на род, или с вида на вид или по аналогии”. С метафорой, согласно Аристотелю, мы имеем дело, если вещи придается имя ей не принадлежащее, а перенесенное от какой-либо другой вещи. (Поэтика 1457 г.)

Аристотель заложил основу и для другой важнейшей черты в понимании метафоры, пронесенной через всю историю риторики и философии и состоящей в том, что основой метафоры признается принцип сходства или подобия. Аристотель считал, что основанием для возможного переноса слов из одной области в другую является сходство между предметами. По Аристотелю “придумывать хорошие метафоры – это значит хорошо подмечать сходства”.

ТЕОРИИ МЕТАФОРЫ ХХ ВЕКА

Осуществившиеся в ХХ веке изменения в философии, состоящие в отступлении от линии классического рационализма и появлении ряда иррационалистических учений (философия жизни, экзистенциализм), исходящие из признания в качестве основы мира начал, неподвластных логике, привели к существенному изменению представлений о метафоре. Такое появление новых, нетрадиционных взглядов на метафору является, по нашему мнению, прямым следствием изменения фундаментальных философских представлений. Изменение отношения к метафоре во многом связано также и с «лингвистическим поворотом», означающим, что, в отличие от классической философии, где язык не представлял особой философской проблемы, а понимался только как оболочка, в которой воплощается чистое мышление, философия ХХ века обратилась к языку как таковому. Язык вышел в центр философского анализа, он предстал неотделимым от человеческого сознания и опыта. В ХХ веке изменилось и соотношение позиций по отношению к метафоре: доминирующая линия «риториков» – «логиков», задающая отношение к метафоре на протяжении всей истории философии и идущая еще от Аристотеля, стала вторичной, и, наоборот, позиция, являющаяся менее влиятельной, связанная с именами Вико, Руссо и Ницше, стала определять новое понимание метафоры. Следует, правда, отметить, что в ХХ веке наряду с новыми воззрениями были достаточно сильны и взгляды позитивизма, продолжающего традицию «логиков», и новое, нетрадиционное понимание метафоры длительное время сосуществовало наряду с традиционной, позитивистской моделью. Вплоть до 50-х годов ХХ столетия были весьма влиятельными модели метафоры, созданные под влиянием позитивистских настроений.

В нетрадиционных теориях метафоры, которые стали преобладать во второй половине ХХ века, был совершен выход к новому уровню понимания метафорического процесса. Ими был сделан серьезный шаг от изучения феномена языковой метафоры к рассмотрению стоящих за ней более глубоких процессов сознания. Метафора стала рассматриваться в тесной связи с процессом сознания, и, более того, в отношении к постановке гносеологических и даже метафизических проблем. Такое новое открытие метафоры осуществилось, прежде всего, в англоязычной философской литературе и было тесно связано с именами А. Ричардса, М. Блэка, М. Бирдсли, Дж. Лакоффа, М. Джонсона и других теоретиков, а также с именем глубокого французского философа П. Рикера.

Наиболее важными достижениями современных теорий метафоры в философском отношении являются, по нашему мнению, следующие:

I. Указание на метафорический характер мышления . Согласно сторонникам новых воззрений, метафора является не просто языковым явлением, как традиционно предполагалось прежде, но она представляет собой форму мышления. В современных теориях утверждается, что метафоры языка являются производными от более глубоких процессов, происходящих в мышлении. Так, А. Ричардс (1898-1979) – английский философ, литературовед, лингвист, родоначальник интерактивного подхода к метафоре пишет: “Метафорична сама мысль, она развивается через сравнение, и отсюда возникают метафоры в языке”.

Представители нетрадиционной позиции понимают под метафорой не столько внешнюю форму языка, сколько стоящие за ней глубинные структуры мысли. Фигуры, обороты языка рассматриваются ими как внешнее проявление фундаментальных смысловых процессов.

Рассмотрение метафоры как формы мысли стало возможным, по нашему мнению, с появлением более широких воззрений на мышление, которое стало пониматься не только как формально-логическое, но и как обладающее творческим характером. С другой стороны, понимание метафоры как мыслительной формы в немалой степени способствовало изменению привычных взглядов на сознание, разрушению сложившихся стереотипов.

В рамках новой модели метафора преимущественно понимается как взаимодействие идей. Приведем здесь характерные цитаты: “Метафора – есть взаимодействие внутри одного слова двух мыслей о двух различных вещах” (А. Ричардс). “Тайна метафоры кроется в соединении, во взаимодействии двух мыслей, бьющих в одну точку. Значение метафоры – результат такого взаимодействия” (М. Блэк). Подобные теории получили название интерактивных моделей метафоры (от interaction (англ) – взаимодействие) – господствующее направление в теории метафоры ХХ века, трактующее метафору как взаимодействие идей

Согласно А. Ричардсу, действие метафоры осуществляется по следующему принципу: в метафоре различимы две идеи: первая характеризуется как “содержание” (“tenor”), другая же предстает как своего рода “оболочка” (“vehicle”). “Содержанием” называется подразумеваемая идея, “оболочкой” же является идея, которая призвана выражать данное содержание. Значение метафоры в результате является итогом одновременного сосуществования “оболочки” и “содержания”, оно возникает только в их взаимодействии. При этом предполагается, что “оболочка”, не является просто выражением содержания, которое остается неизменным, но “оболочка” и “содержание” дают в своем взаимодействии значение гораздо более богатое, чем каждый из этих компонентов в отдельности. Кроме того, может различаться роль “оболочки” и “содержания”: главным субъектом метафоры, в зависимости от ситуации, может быть как тот, так и другой компонент.

В противовес традиционным воззрениям, согласно которым метафора является своего рода сравнением и основывается прежде всего на сходстве, А. Ричардс показывает, что в метафоре сходство предполагается далеко не всегда. Значение метафоры, напротив, является результатом особого взаимодействия различных контекстов. “Свести вещи в неожиданном и поражающем единстве” – для эффекта метафоры, согласно Ричардсу, это не менее значимо, и часто более существенно, чем наличие между вещами сходных черт.

М. Блэк, крупнейший представитель нетрадиционной модели, предлагает рассмотрение метафоры как особого рода фильтра . По аналогии с закопченным стеклом, рисующим нам совершенно определенную картину звездного неба, М. Блэк трактует и метафору. Он задает вопрос: “Нельзя ли считать метафору таким же стеклом, а систему общепринятых ассоциаций фокусного слова сетью прочерченных линий?”. М. Блэк утверждает, что мы как бы “смотрим” на главный субъект сквозь метафорическое выражение, или, по-другому, главный субъект “проецируется” на область вспомогательного субъекта.

М. Блэк утверждает, что постижение метафоры не есть просто способ сравнения объектов. Напротив, мы используем одну целостную систему характеристик (например, в метафоре “человек есть волк” – характеристики волка), чтобы отфильтровать или организовать наше понимание какой-либо другой системы (“человек”). Взаимодействие предполагает демонстрирование одной системы признаков с помощью другой, чтобы создать новую концептуальную организацию или новую перспективу видения объекта.

Идея о том, что метафора представляет собой особую форму мысли, обыгрывалась в различного рода теориях взаимодействия, исследующих механизм действия метафоры. Представителями данных теориях был сделан вывод, что мыслительная деятельность, стоящая за метафорой, есть, по преимуществу, деятельность воображения . Метафора стала пониматься как продукт особой, когнитивно-имагинативной активности.

Теории взаимодействия, активно привлекающие деятельность воображения, были предложены, например, современными англоязычными философами, в числе которых В. Олридж, М. Хэстер, П. Хэнс. Действительно, исследование процессов, стоящих за метафорой, показало, что в осуществлении метафоры воображение играет важнейшую роль. Поэтому центральная идея М. Блэка о том, что при создании метафоры какая-либо система используется как фильтр или экран, через который воспринимается другая система, некоторыми англоязычными авторами была проинтерпретирована в терминах “аспектного видения” Л. Витгенштейна (1889-1951). Смысл данной теории “аспектного видения” в том, что действие метафоры осуществляется по принципу гештальт-переключения, позволяющего увидеть некую конфигурацию как какой-либо предмет. “Аспектное видение” состоит в том, что одно и то же заданное построение (типа “утка-кролик”) может быть увидено первоначально как одна вещь, а затем как другая. Эта деятельность понималась Л. Витгенштейном как включающая игру воображения. По его мнению, человек воспринимает в данном случае лишь формальную конфигурацию, но для того, чтобы представлять какой-либо один аспект (например, утку) или другой (кролика), необходима активность воображения.

Вывод, который необходимо сделать, познакомившись с современными моделями метафоры, состоит в том, что мыслительная деятельность, стоящая за метафорой, естьимагинация, деятельность воображения. Причем воображение следует рассматривать прежде всего не со стороны психологических характеристик, но под призмой его семантического значения.

Герменевтический подход в теории метафоры был осуществлен французским исследователем П. Рикером (р. 1913). Рикер предложил герменевтическую модель метафоры – модель, опирающуюся на идеи философской герменевтики и связывающую метафору с наиболее глубоким взглядом на мир, скрытым нашей повседневностью П. Рикер утверждает, что не может быть адекватной теории метафоры без учета процессов воображения и ощущения, но, вместе с тем, он настаивает на семантическом, а не психологическом понимании этих процессов. Поставив задачей усовершенствовать теорию метафоры и опираясь на семантическое понимание воображения, П. Рикер выделяет три этапа осуществления метафорического процесса:

Первый этап представляет собой некое схематизированное измерение. На данном этапе Рикер трактует воображение как своего рода “видение”, влияющее на логическое сближение различных идей.

Вторым этапом воображения является его изобразительное измерение. П. Рикер показывает, что для осуществления предикативной ассимиляции появление образов становится просто неизбежным, т.к. новые связи будут прочитываться именно в них. Он полагает, что изображение и воображение представляют собой конкретную среду, наподобие текучих потоков образов, в которой и сквозь которую можно увидеть сходства; через образы, кроме того, осуществляется сближение идей и изменение логических расстояний. По Рикеру, воображать – значит проявлять связи через изображения. П. Рикер показывает, что именно образы приводят метафорический процесс к конкретному завершению. Значение метафоры здесь позволяет прочитать себя на образе.

На третьем этапе теории метафоры П. Рикера, где происходит упразднение обыденной референции, присущей буквальному языку, воображению также отводится крайне важная роль. Функция воображения заключается здесь в том, чтобы задать приостановке буквальных смыслов конкретное измерение.

Современные исследователи, в связи с этим, заняты поиском наиболее оптимального определения метафоры. Можно назвать целый ряд таких определений, между которыми, вместе с тем, наблюдается некоторое сходство. Так, в различных теориях метафора определяется либо как сходство между областями «темы» и «носителя» (А. Ортони, А. Тверски), либо как взаимодействие между данными областями (М. Блэк, Р. Стернберг), либо как атрибуция черт из области носителя в область темы (Д. Гентнер, Д. Лакофф и М. Джонсон), либо как утверждение включенности в некоторый класс (С. Глаксберг). Следует также заметить, что основное число определений метафоры является семантическим по своему характеру в противовес прагматическим определениям, лишающим ее всякого когнитивного значения и считающим метафорическое значение или бессмыслицей, или заменой прямого значения в прагматических целях (Д. Дэвидсон).

В основе современного изучения метафоры, кроме того, лежит гипотеза, выдвинутая американскими исследователями Д. Лакоффом и М. Джонсоном, согласно которой метафора, рассматриваемая как осмысление одного явления в терминологии, присущей другим явлениям, является важнейшим способом создания языковой картины мира. Понимаемые таким образом метафоры, которые получили название концептуальных, рассматриваются в качестве глубинных оснований, формирующих представления человека о действительности.

В результате новейших исследований, посвященных метафоре, были описаны ее важнейшие функции , среди которых следует назвать: функцию создания сходства между двумя различными областями объектов (С. Глаксберг), функцию обеспечения способа понимания новой малоизученной области (Г. Родигер), а также функцию формирования особых межличностных отношений между говорящим и слушающим (Т. Коэн).

Последний этап исследования метафоры, начавшийся в последние 20-30 лет ХХ века, является междисциплинарным : он характеризуется рассмотрением метафоры не только с точки зрения лингвистики и философии, но также психолингвистики, когнитивной лингвистики, нейропсихологии и других наук. Следует отметить, что практически все исследователи (лингвисты, философы, психологи) сходятся в том, что метафора представляет особые когнитивные схемы, которые раньше считались присущими только поэтическому языку, и которые являются центральными для функционирования языка и речи.

Для изучения метафоры и ее познавательной ценности важную роль играет привлечение данных психологии . В психологических исследованиях метафора рассматривается как отличительная особенность человеческого интеллекта в сравнении с искусственным (Б. Бек; во многих направлениях современной психологии экспериментально подтверждается высокий когнитивный статус метафоры. Психологи также осуществляют поиск нейрофизиологического субстрата метафорического мышления.

Представляет большой интерес позиция Л. Марка и М. Борнстайна, рассматривающих в качестве основы метафоры явление синестезии , под которым понимается врожденная способность к пересечению потоков информации, получаемой человеком от различных органов чувств (умение “слышать цвета”, “видеть звуки”). Более того, метафоры в психологии начинают рассматриваться как отражение связей нейронных структур, сформировавшихся у целых поколений человеческого общества (Э.Р. Маккормак), что позволяет соотнести их с архетипической основой психики, в свое время открытой К.Г. Юнгом. Важным моментом исследования метафор является также установление их связи с работой преимущественно правого полушария (Р.Е. Гаскел). В психологии изучение метафор проводится также в соотношении с областью бессознательного и в связи с лечением психически больных (Р.Х. Браун, Р.М. Биллоу, Дж. Россман).

В связи с признанием высокого когнитивного статуса метафоры были осуществлены исследования, в результате которых была достаточно полно освещена ее роль в области познания, и, в основном, в сфере науки. Современные философы, среди которых большинство англоязычных, изучают функционирование метафор практически во всех фундаментальных и прикладных науках: математике (Р. Джонс), физике элементарных частиц (М. Хэссе), Р. Хоффман, биологии (Грубер), психологии (Д. Брунер, Д. Грудин, Э. Кохран), социологии (Р. Браун), историографии (Уайт), палеонтологии (С. Гоулд).

Результатом изучения научных метафор было выделение их важнейших функций (Р. Хоффман), описание соотношения метафор с моделями и аналогиями (Р. Харе), утверждение значительных эвристических возможностей метафоры в ситуации научного поиска (Г. Кулиев), а также конституирующей роли метафоры по отношению к научным теориям (Г. Гентнер).

Последнее десятилетие ознаменовалось появлением своего рода итоговых работ, рассматривающих феномен метафоры максимально полно, от освещения общего механизма ее действия до анализа конкретного ее использования в текстах различной природы (научных, художественных, политических). Здесь следует назвать прежде всего труды А. Гоутли “Язык метафоры” и Р. Гиббса “Поэтика Сознания”.

Следует отметить, что параллельно с научным (лингвистическим, нейропсихологическим) анализом метафоры и опирающимися на него исследованиями лингвистической философии происходило освоение метафоры представителями философии постмодернизма. В соответствии с тезисом о неизбежной поэтичности всякого мышления постмодернизм отстаивает идею о сущностной метафоричности любого, в том числе и философского, и даже научного языка. В рамках постмодернистской традиции, например, в работе “Философские маргиналии” Ж. Деррида, были предприняты попытки представить философию как особый литературный жанр и описать ее метафоры.

в отечественной философской литературе (как академической, так и постмодернистской) метафора изучалась явно недостаточно. Отечественные исследования метафоры были во многом вторичными, они проводились в рамках теоретических положений, сформулированных англоязычными авторами, среди которых наибольшее значение имели теория взаимодействия Ричардса – Блэка и теория Лакоффа и Джонсона о способности метафор структурировать образ реальности. Кроме того, в работах отечественных авторов, среди которых необходимо назвать прежде всего труды Арутюновой Н.Д., Гака В.В., Телия В.Н., преобладал интерес не столько к концептуальной, сколько к языковой метафоре. В качестве оригинальных работ, посвященных метафоре, следует назвать, прежде всего, исследования Лотмана Ю.М., который рассматривал метафору и другие тропы в связи с целостной природой творческого мышления. Некоторые исследователи, например, Петров В.В., Гусев С.С., Кулиев Г.Г., внесли свой вклад в изучение функционирования метафор в науке, который состоял в исследовании ими важнейших функций научных метафор, а также освещении роли метафор в формировании научной терминологии и в ситуации совершения научных открытий. К сожалению, в отечественной литературе почти не было сколько-нибудь значительных исследований, посвященных роли метафор в философии.

Кроме того, в отечественной литературе до сих пор фактически нет работ, представляющих междисциплинарное исследование метафоры и интегрирующих в себе результаты различных наук. Здесь можно назвать лишь труды Налимова В.В., рассматривающего присутствие метафор в науке как требование сформулированного Н. Бором принципа дополнительности. Одной из немногочисленных попыток привлечь для осмысления природы метафоры результаты современной науки является работа «Введение в лингвосинергетику» Герман И.А. и Пищальниковой В.А., в которой предлагается понимание метафоры с привлечением понятийного аппарата теории самоорганизации сложных систем.

madrace.ru ›filosofiya - m etafori/kurs- filosofs kaya…