Поэтика возраста в «Мертвых душах. Поэма н.в

I. Творческая история поэмы Н.В. Гоголя “Мертвые души”. Замысел и проблема его воплощения.

III. Поэтика названия. Контраст “живого” и “мертвого” в поэме.

1. Жизнь и смерть души в христианской традиции, религиозная основа сюжета поэмы.

2. Чичиков – покупатель мертвых душ: тема купли – продажи в поэме. Восстановить и прокомментировать ассоциативный фон образа (апостол Павел, боров/черт, благородный разбойник, Капитан Копейкин, Наполеон и др.).

3. Образы помещиков; прием “художественного обобщения”.

4. Процесс омертвения душ:

Жизнеописание Чичикова;

Предыстория Плюшкина;

- “Повесть о капитане Копейкине”, ее функция в произведении.

IV. Сюжет “путешествия” и мифологизация пространства:

Образ дороги и ситуация “отхода” от намеченного пути; восстановить разные ипостаси хронотопа дороги в «Мертвых душах»;

Тема Страшного Суда в «Мертвых душах» (цветовая семантика, образ огня-пламени, апокалипсические мотивы);

Поэтика финала I тома и мотив движения из преисподней к “райскому миру” (II том).

При подготовке к занятию сделать самостоятельный анализ фрагментов поэмы, связанных с проблемными вопросами семинара.

Литература:

Манн Ю.В. Поэтика Гоголя. Вариации к теме. М., 1996. Гл. 6. Или его же: Поэтика Гоголя: В поисках живой души (любое издание).

Гончаров С.А. Творчество Гоголя в религиозно-мистическом контексте. СПб., 1997. С. 179-228.

Дополнительная литература:

Смирнова Е.А. Поэма Гоголя “Мертвые души”. Л., 1987.

Лотман Ю.М. Пушкин и “Повесть о капитане Копейкине” // Лотман Ю.М. Пушкин. СПб., 1997. С. 266-280.

ПРАКТИЧЕСКОЕ ЗАНЯТИЕ № 8

“ВЫБРАННЫЕ МЕСТА ИЗ ПЕРЕПИСКИ С ДРУЗЬЯМИ” Н.В. ГОГОЛЯ

I. История замысла и публикации “Выбранных мест...” Отклики современников.

II. “Выбранные места...” и замысел “Мертвых душ” (XVIII). Мировоззрение позднего Гоголя.

III. Традиции духовной прозы в “Выбранных местах...”

Образ Слова. Христианские жанры в структуре книги: традиции молитвы (предисловие), исповеди и проповеди.

IV. Философская концепция “русской жизни” Гоголя:

Женщина в современном мире (II, XXI, XXIV);

Современное состояние литературы, предназначение творчества (V, VII, X, XV, XXXI);

Искусство (XIV, XXIII);

Роль Церкви и духовенства; религия (VIII, IX, XII).

V. Тема “Завещания” друзьям и последние письмо “Светлое Воскресение”.

VI. “Выбранные места...” Гоголя и религиозный спор 1840-х гг. Внимательно прочитать “Письма Гоголю” В.А. Жуковского (1847-48) – ксерокопия на кафедре – и определить суть спора Жуковского с Гоголем.

Литература:

Воропаев В. “Сердце мое говорит, что книга моя нужна...” // Гоголь Н.В. Выбранные места из переписки с друзьями (Вступительная статья). М., 1990. С. 3-28. Или: Гоголь Н.В. Собрание сочинений: В 9-ти тт. М., 1994. Т.6. С. 404-418.

Барабаш Ю. Гоголь. Загадка “Прощальной повести”. М., 1993.

Гончаров С.А. Творчество Гоголя в религиозно-мистическом контексте. СПб., 1997. С. 244-260

ЗАДАНИЯ ДЛЯ САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ РАБОТЫ

ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБЩЕСТВО “АРЗАМАС”

I. “Арзамасское общество безвестных людей”. История создания и принципы организации.

Полемика с “Беседой любителей русского слова”.

Члены общества. Арзамасские прозвища: роль баллад Жуковского в «обряде» наделения Новым Именем.

Принцип “Нового Арзамаса” и мифологизация литературного братства.

Ритуалы заседаний. Протоколы: композиция, тематика, литературная игра. Проанализировать 2-3 протокола и 1-2 “Речи” членов общества из сб. “Арзамас”. Т.1.

Роль «Арзамаса» в истории русского романтизма.

II. “Беседчики” в творчестве арзамасцев:

Жанр эпиграммы: эпиграммы на Шаховского, Шихматова, Шишкова. Причины сатирических выпадов (Вяземский П.А. “Шишков недаром корнеслов” (1810-е), “Кто вождь у нас невеждам и педантам?” (1815); Пушкин А.С. “Угрюмых тройка есть певцов...” 1815; Пушкин В.Л. “Эпитафия” (“Здесь Пушкин наш лежит...” 1816).

Арзамасская галиматья в “Хвостовиане”. Хвостов - объект сатирических нападок; эстетика косноязычия (П.А. Вяземский “Письмо” (“При посылке басен”) 1817, “Притчи”; А.С. Пушкин “Ода его сиятельству гр. Дм. Ив. Хвостову” 1825).

III. Жанр дружеского послания в творчестве арзамасцев (К.Н. Батюшков “Мои пенаты”, “К Жуковскому” (“Прости, Балладник мой...”); А.С. Пушкин “К Батюшкову” (“Философ резвый и пиит”); В.А. Жуковский “К Батюшкову” (Послание) и др.).

Образ адресата в послании.

Традиции “легкой поэзии”.

Эстетизация быта и тема творчества.

IV. В преддверии “Обломова”. Проанализировать образ и мотив “халата” в творчестве поэтов XIX в.: Жуковский В.А. <Речь в заседании “Арзамаса”> (“Братья-друзья арзамасцы!...”), Вяземский П.А. “К халату”; “Жизнь наша в старости - изношенный халат”.

V. Эпистолярное наследие. Арзамасское письмо как литературный феномен: стиль, композиция, адресаты.

Письменное задание: Проанализировать и прокомментировать стихотворение <Речь в заседании “Арзамаса”> (“Братья-друзья арзамасцы!...”) Жуковского: полемика с “Беседой”, “галиматья”, арзамасские прозвища и их мотивировка.

Литература:

Арзамас. Сборник: В 2-х тт. М., 1994 (Вступительная статья В.Э. Вацуро “В преддверии пушкинской эпохи”, тексты арзамасских документов).

Гиллельсон М.И. Молодой Пушкин и арзамасское братство. Л., 1977.

Ветшева Н.Ж. Роль и значение пародийно-мифологического начала в протоколах “Арзамаса” // Проблемы метода и жанра. Томск,1997. Вып. 1.9 С. 52 - 60.

Ветшева Н.Ж. Место стихотворных повествовательных форм в системе арзамасской поэмы // Проблемы метода и жанра. Томск, 1986. Вып. 13. С. 89 - 103.

Иезуитова Р.В. Шутливые жанры в поэзии Жуковского и Пушкина 1810-х гг. // Пушкин. Исследования и материалы. Л., 1982. Т. Х. С. 22-48.

Тодд У.М. III. Дружеское письмо как литературный жанр в пушкинскую эпоху. СПб.: Современная западная русистика, 1994.

НАПОЛЕОНОВСКИЙ МИФ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ 1/3 XIX ВЕКА

I. Этапы становления наполеоновского мифа в русской литературе.

Военная и политическая карьера Наполеона и ее проекция на литературное структурирование бонапартийского “мифа”.

Апологетическая и антибонапортистская формы “мифа”.

Связь литературных трактовок образа и судьбы Наполеона с архаичными мифами о герое-спасителе и герое-губителе.

II. Наполеон в творчестве Пушкина.

Портретные рисунки Наполеона, выполненные Пушкиным в своих автографах (проанализировать по каталогу Р.Г. Жуйковой, прочитать тексты указанных произведений, прокомментировать автоиллюстрации к ним).

- “Воспоминания в Царском Селе”; “Наполеон на Эльбе”; “Принцу Оранскому”; “Вольность”: история создания; историко-литературный комментарий.

Стихотворения “Наполеон”; “К морю”; “Зачем ты послан был и кто тебя послал?”; “Недвижный страж дремал на царственном пороге”. “Герой”. Диалектика художественного мифа. Авторская трактовка судьбы Наполеона.

Деперсонализация образа Наполеона (“Мы все глядим в Наполеоны...”) и идея наполеонизма в “Евгении Онегине” (гл.2), “Пиковой даме”, “Домике в Коломне”.

III. Наполеон в творчестве М.Ю. Лермонтова.

Прозаический перевод 1830 г. Лермонтова стихотворения Байрона “Napoleon’s Farewell” (“Прощание Наполеона”). См. по изданию: Лермонтов М.Ю. Собрание сочинений: В 4-х тт. М., 1965. Т. 4. С. 385-386.

Наполеоновский цикл Лермонтова. Поэтика. Образ Наполеона.

“Наполеон” (1829), “Наполеон” (Дума. 1830); “Эпитафия Наполеона” (1830), “Св. Елена” (1831), “Воздушный корабль” (1840), “Последнее новоселье” (1841).

Изображение Отечественной войны 1812 г. в стихотворениях “Поле Бородина” (1831), “Два великана” (1832), “Бородино” (1837).

IV. Сделать сравнительную характеристику мифологизации образа Наполеона в творчестве Пушкина и Лермонтова.

Литература:

Вольперт Л.И. Пушкин в роли Пушкина. М., 1998. С. 293- 310.

Граф Федор Васильевич Ростопчин “ La verite sur l’incendie de Moscou” (“Правда о пожаре в Москве”. Париж, 1823), - см.: Охлябинин С.Д. Из истории российского мундира. М., 1996. С. 320-329.

Жуйкова Р.Г. Портретные рисунки Пушкина. Каталог атрибуций. СПб., 1996. С. 511 - 240.

Муравьева О.С. Пушкин и Наполеон (пушкинский вариант “наполеоновской легенды”) // Пушкин. Исследования и материалы. Л., 1991. Т. 14. С. 5-32.

Томашевский Б.В. Пушкин: В 2-х тт. Изд. 2. М. 1990. Т. 1. С. 51-62.

Реизов Б.Г. Пушкин и Наполеон // Реизов Б.Г. Из истории европейских литератур. Л., 1970. С. 51-65.

Лермонтовская энциклопедия. Статьи к указанным текстам.

Шагалова А.Ш. Тема Наполеона в творчестве М.Ю. Лермонтова // Ученые записки МГПИ им. Ленина. 1970. Вып. 389. С. 194-218.

Дополнительная литература:

Манфред А.З. Наполеон Бонапарт. М., 1986.

Сидяков Л.С. Заметки о стихотворении Пушкина “Герой” // Русская литература. 1990. № 4.

Как понять, что в действительности хотел сказать Николай Гоголь

Текст: Наталья Лебедева/РГ
Коллаж: ГодЛитературы.РФ/

Фотопортрет Н. В. Гоголя из группового дагерротипа С. Л. Левицкого. Автор К. А. Фишер/ ru.wikipedia.org

Николай Васильевич Гоголь по праву считается одним из самых загадочных писателей русской литературы. Многие тайны его жизни и творчества до сих пор не раскрыты исследователями. Одна из таких загадок — судьба второго тома «Мертвых душ». Почему Гоголь сжег второй том, да и сжигал ли он его вообще? Но кое-какие тайны «Мертвых душ» литературоведы все-таки смогли раскрыть. Чем так примечательны «русские мужики», почему игра в вист стала «дельным занятием» и какую роль в романе играет муха, залетевшая в нос Чичикова? Об этом и не только историк литературы, переводчик, кандидат филологических наук Евгения Шрага рассказала на Arzamas.

1. Тайна русских мужиков

В первом абзаце «Мертвых душ» бричка с Чичиковым въезжает в губернский город NN:

«Въезд его не произвел в городе совершенно никакого шума и не был сопровожден ничем особенным; только два русские мужика, стоявшие у дверей кабака против гостиницы, сделали кое-какие замечания…»

Это явно лишняя подробность: с первых слов понятно, что действие происхо​дит в России. К чему уточнение, что мужики русские? Такая фраза уместно прозвучала бы разве что в устах иностранца, описывающего свои заграничные впечатления. Историк литературы Семен Венгеров в статье под названием «Гоголь совершенно не знал реальной русской жизни» объяснял ее так:

Гоголь действительно поздно узнал собственно русский (а не украинский) быт, не го​воря уже о быте русской провинции,

Поэтому такой эпитет для него был дей​ствительно значимым. Венгеров был уверен: «Задумайся Гоголь хоть на одну минуту, он бы непременно зачеркнул этот несуразный, ровно ничего не гово​рящий русскому читателю эпитет».

Но тот не зачеркнул - и неспроста: на самом деле это характернейший для поэтики «Мертвых душ» прием, который поэт и филолог

называл «фигурой фикции», - когда нечто (а нередко очень многое) сказано, но фактически не сказано ничего, определения не определяют, описания не описывают.

Другой пример этой поэтики - описание главного героя. Он «не красавец, но и не дурной наружности, ни слишком толст, ни слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так, чтобы слишком молод», «человек средних лет, имеющий чин не слишком большой и не слишком малый», «господин средней руки» , лица которого мы так и не увидим, хотя он с удовольствием смотрится в зеркало.

2. Тайна радужной косынки

Вот как мы впервые видим Чичикова:

«Господин скинул с себя картуз и размотал с шеи шерстяную, радужных цветов косынку, какую женатым приготовляет своими руками супруга, снабжая приличными наставлениями, как закутываться, а холостым - наверное не могу сказать, кто делает, бог их знает…»

«…Я никогда не носил таких косынок», - продолжает повествова​тель «Мерт​вых душ». Описание строится очень характерным гоголевским обра​зом: интонация всезнайки - «я прекрасно знаю все про такие косынки» - резко меняется на противоположную - «я холост, ничего такого не носил, ничего не знаю». За этим привычным приемом и в таком привычном изобилии подробностей хорошо спрятана радужная косынка.

«Проснулся на другой день он уже довольно поздним утром. Солнце сквозь окно блистало ему прямо в глаза, и мухи, которые вчера спали спокойно на стенах и на потолке, все обратились к нему: одна села ему на губу, другая на ухо, третья норовила как бы усесться на самый глаз, ту же, которая имела неосторожность подсесть близко к носовой нозд​ре, он потянул впросонках в самый нос, что заставило его очень крепко чихнуть - обстоятельство, бывшее причиною его пробуждения».

Интересно, что повествование переполнено развернутыми описаниями всеоб​щего сна, и только это пробуждение Чичикова - событие, о котором рассказывает подробно.

Чичиков просыпается от залетевшей в нос мухи. Его ощущения описаны почти так же, как шок чиновников, прослышавших о чичи​ковской афере:

«Положение их [чиновников] в первую минуту было похоже на положе​ние школьника, которому сонному товарищи, вставшие поранее, засу​нули в нос гусара, то есть бумажку, наполненную табаком. Потянувши впросонках весь табак к себе со всем усердием спящего, он пробуждается, вскакивает, глядит как дурак, выпучив глаза во все стороны, и не может понять, где он, что он, что с ним было…»

Странные слухи всполошили город, и этот ажиотаж описывается как пробуж​дение тех, кто до того предавался «мертвецким снам на боку, на спине и во всех иных положениях, с захрапами, носовыми свистами и прочими принадлежно​стями», всего «дремавшего дотоле города». Перед нами воскрешение мертвых, пусть и пародийное. А вот на городского прокурора все это так подействовало, что он и вовсе умер. Смерть его парадоксальна, так как в каком-то смысле яв​ляется воскресением:

А. А. Агин. «Мертвые души». Чичиков и Коробочка. 1846/ www.nasledie-rus.ru

Противопоставление сна и пробуждения связано с ключевыми мотивами романа - смерти и оживления. Толчком к пробуждению может стать самая ничтожная мелочь - муха, табак, странный слух. «Воскресителю», в роли кото​рого выступает Чичиков, не нужно обладать какими-то особенными доброде​теля​ми - ему достаточно оказаться в роли попавшей в нос мухи: сломать привыч​ное течение жизни.

5. Как все успевать: секрет Чичикова

Чичиков уезжает от Коробочки:

«Хотя день был очень хорош, но земля до такой степени загрязнилась, что колеса брички, захватывая ее, сделались скоро покрытыми ею, как войлоком, что значительно отяжелило экипаж; к тому же почва была глиниста и цепка необыкновенно. То и другое было причиною, что они не могли выбраться из проселков раньше полудня».

Итак, после полудня герой с трудом выбирается на столбовую. Перед этим он, после длительных препирательств, купил у Коробочки 18 ревизских  душ и закусил пресным пирогом с яйцом и блинами. Между тем проснулся он в де​сять. Как же за два с небольшим часа Чичиков все успел?

Это не единственный пример вольного обращения Гоголя со временем. От​правляясь из города NN в Маниловку, Чичиков садится в бричку в «шинели на больших медведях», а по дороге встречает мужиков в овчинных тулупах - погода явно не летняя. Приехав к Манилову, он видит дом на горе, «одетой подстриженным дерном», «кусты сиреней и жел​тых акаций» , березы с «мелко​листными жиденькими вершинами», «пруд, по​крытый зеленью» , по колено в пруду бредут бабы - уже без всяких тулупов. Проснувшись на следующее утро в доме Коробочки, Чичиков смотрит из окна на «просторные огороды с капустой, луком, картофелем, свеклой и прочим хо​зяйственным овощем» и на «фруктовые деревья, накрытые сетями для защиты от сорок и воробьев» - время года опять поменялось. Вернувшись в город, Чи​чиков вновь наденет своего «медведя, крытого коричневым сукном». «В медве​дях, крытых ко​ричневым сукном, и в теплом картузе с ушами» приедет в город и Манилов. В общем, как сказано в другом гоголевском тексте: «Числа не пом​ню. Месяца тоже не было».

Обложка первого издания поэмы «Мертвые души», выполненная по рисунку Н. В. Гоголя

В целом мир «Мертвых душ» - это мир без времени. Времена года не сменяют друг друга по порядку, а сопровождают место или персонажа, становясь его до​полнительной характеристикой. Время перестает течь ожидаемым образом, застывая в уродливой вечности - «состоянии длящейся неподвижности» , по словам филолога Михаила Вайскопфа.

6. Тайна парня с балалайкой

Чичиков приказывает Селифану выезжать на заре, Селифан в ответ чешет в за​тылке, а повествователь рассуждает, что это значит:

«Досада ли на то, что вот не удалась задуманная назавтра сходка с своим братом в неприглядном тулупе, опоясанном кушаком, где-нибудь во ца​ревом кабаке, или уже завязалась в новом месте какая зазнобушка сер​дечная и приходится оставлять вечернее стоянье у ворот и политичное держанье за белы ручки в тот час, как нахлобучиваются на город сумер​ки, детина в красной рубахе бренчит на балалайке перед дворовой челя​дью и плетет тихие речи разночинный, отработавшийся народ? <…> Бог весть, не угадаешь. Многое разное значит у русского народа почесыва​нье в затылке».

Такие пассажи очень характерны для Гоголя: рассказать уйму всего и прийти к выводу, что ничего непонятно, да и вообще говорить не о чем. Но в этом очередном ничего не объясняющем пассаже обращает на себя внимание парень с бала​лайкой. Где-то мы его уже видели:

«Подъезжая к крыльцу, заметил он выглянувшие из окна почти в одно время два лица: женское в чепце, узкое, длинное, как огурец, и мужское, круглое, широкое, как молдаванские тыквы, называемые горлянками, из которых делают на Руси балалайки, двухструнные, легкие балалайки, красу и потеху ухватливого двадцатилетнего парня, мигача и щеголя, и подмигивающего и посвистывающего на белогрудых и белошейных девиц, собравшихся послушать его тихострунного треньканья».

Никогда не предугадаешь, куда заведет гоголевское сравнение:

сравнение лица Собакевича с молдавской тыквой внезапно переходит в сценку с участием нашего балалаечника.

Такие развернутые сравнения - один из приемов, с помо​щью которых Гоголь еще больше расширяет художественный мир романа, вно​сит в текст то, что не поместилось даже в такой вместительный сюжет, как пу​тешествие, то, что не успел или не мог увидеть Чичиков, то, что может и вовсе не вписываться в общую картину жизни губернского города и его окрестно​стей.

Но Гоголь на этом не останавливается, а берет появившегося в развернутом сравнении щеголя с балалайкой - и снова находит ему место в тексте, причем теперь уже значительно ближе к сюжетной реальности. Из фигуры речи, из сравнения вырастает реальный персонаж, который отвоевывает себе место в романе и в итоге вписывается в сюжет.

7. Коррупционная тайна

Eще до начала событий «Мертвых душ» Чичиков входил в комиссию «для по​строения какого-то казенного весьма капи​тального строения»:

А.А. Агин. «Мертвые души». Манилов с супругой. 1846/ www.nasledie-rus.ru

Это упоминание «гражданской архитектуры» в целом вписывается в гоголев​ский избыточный стиль, где определения ничего не определяют, а в противо​поставлении запросто может не хватать второго элемента. Но изначально он был: «гражданская архитектура» противопоставлялась церковной. В ран​ней редакции «Мертвых душ» комиссия, в которую вошел Чичиков, означена как «ко​миссия постройки храма Божия».

В основу этого эпизода чичиковской биографии легла хорошо известная Гого​лю история постройки храма Христа Спасителя в Москве. Храм был заложен 12 октября 1817 года, в начале 1820-х годов была учреждена комиссия, а уже в 1827-м обнаружились злоупотребления, комиссию упразднили, а двоих ее членов отдали под суд. Иногда эти числа служат основанием для датировки событий биографии Чичикова, но, во-первых, как мы уже видели, Гоголь не очень-то связывал себя точной хронологией; во-вторых же, в конечном варианте упо​минания о храме сняты, действие происходит в губернском городе, и вся эта история свертывается до элемента стиля, до «гражданской архитектуры», по-гоголевски ничему уже не противопоставленной.

Литература и библиотековедение

Описание у Г. Напоминает какой-л справочник. Прав был Венгеров – русского быта Г не знал. Коробочке разве плохо живется? А крестьянам Собакевича? Путешественнику Радищева здесь делать нечего: Манилов – делает хуже только себе. Приказчик – Манилов – крестьяне. Плюшкин разорил собственных крестьян?

Поэтика «Мертвых душ»: особенности жанра, функции автора, роль характерологической детали.

1т. МД – композиционная схема – путешествие (особенно важно это в ½ тома), первые 5 глав – статические очерки, нанизываются на фабулу путешествия. Далее – построение усложняется. В МД представлен кумулятивный сюжет (от лат. cumulare — накоплять, нагромождать, усиливать) представляет собой «нанизывание» однородных событий и/или персонажей вплоть до катастрофы (пафос мб как трагич, так и комич).

Каждый очерк включает в себя эпизод, кот изображает определенный уклад – громадная панорама русской жизни (ср. «Путеш из П в М» А. Радишева – «передвижная камера ужасов» - молодой помещик продает своего старого слугу, кот вынес его на плечах из боя и спас ему жизнь! А он его продает как вещь! Это ужасно с любой т.з.).

Описание у Г. Напоминает какой-л справочник. Прав был Венгеров – русского быта Г не знал. Коробочке разве плохо живется? А крестьянам Собакевича? Путешественнику Радищева здесь делать нечего: Манилов – делает хуже только себе. Приказчик – Манилов – крестьяне. Плюшкин разорил собственных крестьян? Одна пара сапог на всю прислугу, зимой («бессапожная дворня»), но Плюшкина сам под предлогом проверки, приходит на кухню и наелся щей с кашей. Он даже одет хуже них. Их можно идентифицировать! По половым призн, а его нет! «Мужик?! Нет, баба?!» (Чич). Г. Никогда не выступал против кр права – «Свой своего продает» (Т.Бульб) – это о предательстве, а не о продаже! Михайловский – «если мужика секут, пусть и меня секут», для Г. Не так – русского мужика надо сечь: труд, дисциплина.

Тем не менее, панорама у Г – обличительная, но что же она обличает?! Явно, совсем не то, что обличал Радищ. И вся русская демократическая (сатирическая) традиция предшествовавшая Г. Что же Г обличает? Он прямо говорит. Пушкин слушает 1т МД – «Смеялся, смеялся, загрустил, и сказал – «Боже, как грустна наша Русь» и такова реакция была большинства читателей. В чем же дело, думает Г. Ведь не злодеи мои герои? – ПОШЛОСТЬ . Все герои без искл. Как будто затхлый погреб, тьма и пугающее отсутствие света. Все лица пошлы до едина. Не спрашивай – ответ тебе дадут другие тома.

Есть, конечно, у Г и изображение эксплуатации, угнетения, злоупотребления, от кот страд люди, мин доза – в конце – 8 и 9 гл. Повесть о капитане Копейкине должна напомнить власть имущим, что нельзя поступать с людьми несправедливо, потому что люди за это мстят.

Что же такое пошлость? – обыкновенность, заурядность, банальность (еще в словаре Пушк, Даля). Значит Г использ в новом значением. – Пошлость = бездуховность (слова этого у Г. Нет, тк. Его еще нет в языке, но есть «мерт душа», кот не он придумал, но использ оч энергично) Пошлость – синоним «мертвая душа», бездуховность, бессмысленность сущ-я. О том, о чем гов Радищ – для Г это вторично, т.к. это есть порождение бездуховности. Логично.

Ницше говорил о сверхчеловеке – «по ту сторону добра и зла», у Г – человек «по эту сторону добра и зла», т.е. чел кот еще не дорос до различения добра и зла ! (Ср, тема взятки. В «Рев» еще есть нравственное сознание – нужно вывернуться, чтобы хоть как-то оправдать взятку, неустройство в городе, а здесь, в мире мд – выворачиваться не надо. Нет проблемы. «жалование год от года одно и тоже, а жена рожает – то Петрушу то Проскушу». И все. Даже обсуждать нечего. Очаровательная наивность. Это не катастрофизм «ПП», нет признаков апокалипсических настроений, эсхатологической атмосферы – нет. Есть ПРОЗЯБАНИЕ, ничтожность и ничтожество (тленное бренное, ущербность земного бытия – выражается в пошлости). Ассоциативно – болото: «вся тина мелочи», «какая необозримая куча» - в лир отступл.

И тут, среди всей «мусорной кучи», гигантского мусорного болота (а этим явл-ся повседневная русская жизнь) вдруг «вылетает Русь тройка и мчится вся вдохновенная Богом» (?!): «дымом дымится дорога.. кони кони.. почти не тронув копытами земли и мчит вся вдх-я богом». В дорев времена это трактовали как идея о будущем (ну а как еще соединить это убожество с этим чудом?!). распределили по разным временам, перспективам. Н это не так. Это то что англ наз-ся «презент индефенит» – настоящее постоянное, неопределенное (я пишу ручкой, а не карандашом, всегда пишу, обычно пишу).каким же образом непрерывно происходит чудо?? «Русь мчится» - явно что это движение, действие, кот проихс м-у небом и землей. «Птица-тройка». Птица для Г – это своеобраз медиатор соединяющий небесное с земным, движение Руси – мессианский смысл. Превращение града земного в град небесный. Тут уже появляется эсхатологические мотивы, мифологемы. Происходит что-то мистическое. Конечно, это все подготовлено и обеспеченно целой системой приемов, кот чит и критик может выявить.

1-5 гл система довольно последовательная – «ползуче-эмпирическая». Напоминает описательные очерки. Герой – описывает внешность, жилище, повадки, поместье состояние, - напоминает технику физиологического творчества, кот уже к тому моменту пережил расцвет во фр лит и начинал переж в рус. Запоминает приемы классификатора- зоолога (вид/род, часть/целое): «Одна из тех матушек небольших помещиц», «не в городе Богдан ни в селе Селифан» - Манилов, «таких как Ноздр всякий встречал нимало». Каждый раз описатель ссылается на свой опыт (!) Что требуют господа средней руки на станциях? Напоминает тот тип повествования – «Повесть о ссоре 2х Иванов» («сладкий пирожок всегда готовый к услугам» - МД). Точка зрения – «изнутри», кот позв воспринять изобр жизнь изнутри, такая т.з. доминирует в 1-5 гл., затем начинается перестройка всей системы повествования. Конечно проблески лир отст есть и раньше, но массивный их поток начинается с 6 главы – по 10 включительно – происходит перестройка – лир отст становятся постоянной композ единицей. К чему это приводит? 1) совмещается две различных коммуникативных ситуации. Рассказывание и Высказывание, соответственно два разных времени – Событийное и Лирическое, соответственно, два разных типа слова - Сообщающее, описывающее и слово Риторическое, одно как бы «льнет и прилипает» к эмпирической действительности, другое выражает идеальные смыслы и вот они совмещаются. Получается уже другая более сложная структура. И наконец в 11 главе ЛирОтст – становятся настолько частыми, что сам ход повествования начинает выглядеть как попытка вырваться за пределы обычных параметров истины. Лир О – несут в себе истину другого порядка. Обыч повествование – строится «нанизыванием» того что видимо, наблюдаемо. А тут истина – высшая, метафизическая. В 11 гл – это уже выглядит как попытка трансгрессии уводящей от эмпирич истине, к истине принц иного порядка, доступной только прозрению, пророчеству. В 11 гл. эти прорывы через с внезапной потерей высоты: вроде уже открываются нашему сознанию иные, поднебесные горизонты… Прием, как он выходит-то к этой ист высш порядка? Он изображает движение Чич и его брички, на кот кст строится все повествование МД, и он начинает передавать ощущение скорости, ускорения. И передает нарастоящ ощ ско пока оно не превр в чувство полета, и тогда появл воодушевление (здесь в прямом см – окрыляет)). Но, вдруг повествователь одергивает себя и возвращ к этой пошлой реальности челов бытия для того чтобы, если и рвануть в высь, то чтобы была опора и не было потерянной связи с реальностью. Все сделано оч четко, это цепь приемов: «какой русский не любит быстр езды… и сам летишь и все летит… лети лес, летит вся дорога не весть куда… только небо над головой, только тучи..» Когда возникает чувство полета, уже эмпирическая действительность тает, исчезает, новая реальность – обобщений: уже не бричка Чич, а она превратилась в Русь Тройку, абстрактную, но осязаемую – мы осязаем ее полет. Достаточно малейшего образного сдвига – появление тропа, сравнения, как тут же начинает формироваться мифологема чуда. Снач Русь как Тройка, затем сравнение прев-ращ в метафору: Русь уже не как тройка, а и есть это Тройка («дымом дымиться под тобой дорога»), затем метаф разрастаясь превр в комплекс симв значений, а они – оборачиваются традиционной для культуры Российской мифологемы упряжки «птиц-коней», и эта-то колесница пересекает границу м-у земным и небесным…

Но ведь потом, когда пройдет, исчерпает себя эстетическое переживание дальше чит может почувст себя обманутым – провели, при помощи худ приемов, тебя заставили пережить что-то абсолютно не соответст реальности. А что теперь? Но ведь не даром эти срывы происх в 11 гл. : «Держи, держи, дурак» или «Полно писателью забываться подобно юноше» - эти то срывы не случайны. Повеств все время свебя контролирует и останавливает, и вот только в концовке он не ост. Тут высота набрана и она уже не меняется – значит нашлась опора в реальности, она обретена, и теперь можно с уверенностью «пророчествовать», что «к Шиллеру заедешь в гости». Что-то нашлось – перед посл «срывом» и до финальн монолога о Руси Тройке – лежит биография Чич. И завершающий ее монолог о страстях. Чич тут оч важен. Перед тем как прозв финн монолог, перед тем как автор начнет создавать поэтич миф о Руси прямо на наших глазах – все пространство пов-я сожмется до точки. И в этой точке останется только Чичиков. Ничего кроме (упряжка, прислуга – они уже слились в единый мифологический персонаж). Взрывная реакция, кот рождает уже иные сверхсмыслы из той точки где остался только Чич и ничего б. (мы же забываем про Чич пока следим за переходами от «обобщение – сравнение – метафора – символ – миф» ). Но ведь исходная-то точка – Чич. – он же сидит в Руси Тройке. Он не случайно оказывается в исходной точке завершающего лирического движения. Потому что 1) на все похож (у Коробочки – ест в оч большом кол блины, а потом еще ест и в трактире - в этот момент он похож на Собакевича; афишка – Плюшкин, шкатулочка, где все аккуратно распред – Коробочка; а когда читает Собакевичу после губернаторского обеда письмо «Вертору Шерроти»

Чич собирает в себе черты всех действ лиц 1 тома, это еще заметил (до револ) Переверзев. Чич и его приобретательская страсть, о которой рассказ в биогр, это представляет и замещает собой что-то что характерно для всех дей лич и вообще для все рус люд. – ЗАДОР . Что же вообще движет Гог-ми персонажами (ясно, что не идея, не духовные стремл, не общ задан стимулы – хотя вроде все это есть, они говорят о морали, служ долге, но все это исключ на уровне словесности. Реального знач в их жизни это не имеет. Движет ими – задор. Все бытие Гог героев материально, телесно, вещественно. Все это окруж кот они сами создают – есть в конце конц – продолжение их тела. Напр описание комнаты Собакевича в 5 гл: «Чичиков еще раз окинул комнату и всё, что в ней ни было, -- всё было прочно, неуклюже в высочайшей степени и имело какое- то странное сходство с самим хозяином дома: в углу гостиной стояло пузатое ореховое бюро на пренелепых четырех ногах: совершенный медведь. Стол, креслы, стулья - всё было самого тяжелого и беспокойного свойства; словом, каждый предмет, каждый стул, казалось, говорил: и я тоже Собакевич! или: и я тоже очень похож на Собакевича!». Это мир отелесненный, овеществ целиком и полностью! В нем не осталось никакого местечка для душевного (о духе, духовном в 1 т МД не говориться! Но душа есть). Говориться дл ятого – чтобы продемонстрировать ее отсутствие в этой жизни. О Собакевиче: «Казалось, в этом теле совсем не было души, или она у него была, но вовсе не там, где следует, а, как у бессмертного кощея, где-то за горами и закрыта такою толстою скорлупою, что всё, что ни ворочалось на дне ее, не производило решительно никакого потрясения на поверхности». И вот с этим связан задор. – Это увлеченность «хозяйственно-бытовой практикой», телесной, вещественной увлечнностью, кот захв чел и превр в одержим. Удивительно – практика, кот лишается всякого практич смысла! Практика – самоцель. Т.е. в бытовом уже находятся признаки высокой дух деятельности, происх замещение (ср. Шинель). Хотя дух пережив и дух деят нет в помине. Что-то вообще странное. Показательна скупость Плюшкина – собирает со своих крестьян неукоснит всевозм хоз прод в виде оброка. Но не может продать, т.к. панически боится продешевить – это уже патология. Скупость оборач расточительством, более того – разорением. Но об бессилен что-либо изменить, не он владелец своей скупости, а она им. Двойноее извращение: 1) признаки духовного остаются, но смысла дух нет; 2) практика тоже искажается – лиш всяк прак смысла, искажение помножается на искажение – и получается что-то третье, противоестеств превр в сверхъестественное – такова внутренняя логика рус задора. В рез у Плюш все гибнет и пропод, у Коробоч – все сохр, но не используется! (Салоп, платье никогда не прогорит не испорт), Ноздрев – игрок, обирает, да и сам обыгран и обобран. Рез-т нулевой, или даже в минус.

Биогр Чич дважды назв непостижимой, его страсть концентр в себе все призн задора! Освоб от нее он не может, цель-то у него пошлая, заур, обыкн - он хоч достатка, комфорта, цель, кот присл все в общем-то.. но в борьбе за достиж этой цели – он проявл самоотвержение, самоограничение а у него есть все для успеха – коммун спос, знание дела итд.. но цель, кот все достиг он – не может! Поч? Цель никогда не достиг, потому что она всегда – не та. Чич терпит катастр за катаст, но никогда не сдается в отл от др. – это еще одна прим задора. То что умертвило бы др, его даже утомить не может. Но когда эти странности получ свой предел, свою критич массу, тогда вступает монолог о страстях, включается в рассказ риторич слово, с его особ статусом с его особ природой, кот и несет в себе истину иного порядка: «Но есть страсти, которых избранье не от человека. Уже родились они с ним в минуту рождения его в свет, и не дано ему сил отклониться от них. Высшими начертаньями они ведутся, и есть в них что-то вечно зовущее, не умолкающее во всю жизнь». В приобретательской страсти Чич обнаруживается грандиозный, сверхъестественный потенциал (вот только вопрос: потенц мировой гармонии или мировой катастрофы? – это как повернуть, это уже должен определить сам человек ).

Финальный монолог. Вспоминается между прочим Великая сечь, пир души. Кони «несущиеся сами не зная куда» – это признаки того же задора, окрыленного состояния, но здесь они приобретают новое качество - это состояние освобождения. Сначала - от обычн челов состояний, а затем – от универсальных законов бытия и то, что здесь происходит – преображение материи в некую духовную энергию, кот и преодолевает границу двух миров. Сквозная Тема Задора , кот проходит через весь том – от описания странных «хобби» героев до мистической утопии, кот приобретает в концовке 1 тома черты поэтического мифа, творимого прямо у нас на глазах. Г. Стремится привести чит к мессианской идеи, не оч явно, правда. Что же будет дальше – катастрофа или гармония – ответа пока на это нет в 1 томе. Это тот предел, кот может достигнуть искусство если оно остается искусством. Но Г. не был бы Г. Если бы он не оказался за пределами иск. (об этом замысел 2 и 3 тт.).

Литературную эпоху, в которую протекала его деятельность, отличает стремление к выработке такой повествовательной системы, при которой персонажи и события как бы существуют в своей собственной сфере, по ту сторону авторского сознания. С одной стороны, поэма настойчиво развивает план суверенного, независимого от авторской воли предмета изображения. Кажется, ни в каком другом произведении русской литературы того времени нет такого количества сигналов, поддерживающих подобное впечатление. Тут и прием нарочитого следования за героем, который диктует автору, куда ему идти и что описывать («Здесь он полный хозяин; и куда ему вздумается, туда и мы должны тащиться»; ср. у Пушкина: «...Мы лучше поспешим на бал, / Куда стремглав в ямской карете / Уж мой Онегин поскакал»); и принцип демонстрируемого совпадения времени действия и повествования («Хотя время, в продолжение которого они [Чичиков и Манилов] будут проходить сени, переднюю и столовую, несколько коротковато, но попробуем, не успеем ли как-нибудь им воспользоваться и сказать кое-что о хозяине дома») и т. д.Литературную эпоху, в которую протекала его

деятельность, отличает стремление к выработке такой повествовательной системы, при которой персонажи и события как С одной стороны, поэма настойчиво развивает план суверенного, независимого от авторской воли предмета изображения. Кажется, ни в каком другом произведении русской литературы того времени нет такого количества сигналов, поддерживающих подобное впечатление. Тут и прием нарочитого следования за героем, который диктует автору, куда ему идти и что описывать («Здесь он полный хозяин; и куда ему вздумается, туда и мы должны тащиться»; ср. у Пушкина: «...Мы лучше поспешим на бал, / Куда стремглав в ямской карете / Уж мой Онегин поскакал»); и принцип демонстрируемого совпадения времени действия и повествования («Хотя время, в продолжение которого они [Чичиков и Манилов] будут проходить сени, переднюю и столовую, несколько коротковато, но попробуем, не успеем ли как-нибудь им воспользоваться и сказать кое-что о хозяине дома») и т. д.существуют в своей собственной сфере, по ту сторону авторского сознания.

Но с другой стороны, поэма настойчиво демонстрирует и такую позицию автора, когда он

выступает хозяином произведения, создаваемого его волей и воображением. Знаменитые

«лирические отступления» поэмы. Однако оригинальность Гоголя не в преобладании какой-либо из двух тенденций и не в их параллелизме, но в постоянном взаимодействии. В таком взаимодействии, которое происходит тонко и непритязательно, путем еле заметной перестановки планов. У Гоголя автор отделен от изображаемого мира, не принимает участия в его событиях, сюжетно не контактирует с персонажами, и в этом смысле ситуация поэмы выглядит единой и цельной. Но вот одно из своих обширных отступлений автор обрывает следующим образом: «... мы стали говорить довольно громко, позабыв, что герой наш, спавший во все время рассказа его повести, уже проснулся и легко может услышать так часто повторяемую свою фамилию». Словно автор подсел в ту самую бричку, в которой находился его герой! Стилистическая игра, не разрушая саму основу повествовательной ситуации, окутывает ее дымкой иронии.

Доп. Нарушения достоверности. Широко известны как необычайная изобразительность прозыГоголя, так и его ошибка с «шубой на больших медведях» которую надевает Чичиков в первой главе «Мертвых дущ»" готовясь к официальным визитам: далее обнаруживается, что действие происходит летом.

Особенности поэтики «Мертвых душ»

С самого начала «Мертвые души» были задуманы в общерусском, общенациональном масштабе. "Начал писать «Мертвых душ», -- сообщал Гоголь Пушкину 7 октября 1835 года. -- <...> Мне хочется в этом романе показать хотя с одного боку всю Русь". Много позднее, в письме к Жуковскому 1848 года, Гоголь пояснял замысел своего творения: «Уже давно занимала меня мысль большого сочиненья, в котором бы предстало все, что ни есть и хорошего и дурного в русском человеке, и обнаружилось бы пред нами видней свойство нашей русской природы».

Воплощение такого грандиозного замысла требовало и соответствующих художественных средств. В статье «В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность» (1846) Гоголь указывал на три источника самобытности, из которых должны черпать вдохновение русские поэты. Это народные песни, пословицы и слово церковных пастырей. Можно с уверенностью сказать, что эти же самые источники имеют первостепенное значение и для эстетики самого Гоголя. Невозможно понять «Мертвые души» без учета фольклорной традиции и в первую очередь пословичной стихии, пронизывающей всю ткань поэмы.

Характер Манилова -- помещика «без задора», пустопорожнего мечтателя -- «объясняется» через пословицу: «Один Бог разве мог сказать, какой был характер Манилова. Есть род людей, известных под именем: люди так себе, ни то ни се, ни в городе Богдан, ни в селе Селифан, по словам пословицы». Медвежья натура Собакевича, имевшего «крепкий и на диво стаченный образ», в хозяйстве которого все было «упористо, без пошатки, в каком-то крепком и неуклюжем порядке», находит свое итоговое определение в пословичной формуле: «Эк наградил-то тебя Бог! Вот уж точно, как говорят, неладно скроен, да крепко сшит...»

Характеры эпизодических персонажей поэмы порою полностью исчерпываются пословицами или пословичными выражениями. «Максим Телятников, сапожник: что шилом кольнет, то и сапоги, что сапоги, то и спасибо, и хоть бы в рот хмельного». Заседатель Дробяжкин был «блудлив, как кошка...» Ср.: «Блудлив, как кошка, а труслив, как заяц» (Собрание 4291 древней российской пословицы. Печатано при Императорском Московском университете 1770 года. Мижуев был один из тех людей, которые, кажется, никогда не согласятся «плясать по чужой дудке», а кончится всегда тем, Ню пойдут «поплясывать как нельзя лучше под чужую дудку, словом, начнут гладью, а кончат гадью».

Гоголь любил выражать заветные свои мысли в пословицах. Идея «Ревизора», как мы знаем, сформулирована им в эпиграфе-пословице: «На зеркало неча пенять, коли рожа крива». В сохранившихся главах второго тома «Мертвых душ» важное значение для понимания авторского замысла имеет пословица «Полюби нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит». «Известно, -- говорил Гоголь, -- что если сумеешь замкнуть речь ловко прибранной пословицей, то сим объяснишь ее вдруг народу, как бы сама по себе ни была она свыше его понятия».

Вводя пословицы в художественную ситуацию «Мертвых душ», Гоголь творчески использует заключенный в них смысл. В десятой главе почтмейстер, сделав предположение, что Чичиков есть «не кто другой, как капитан Копейкин», публично сознался, что совершенно справедлива поговорка: «Русский человек задним умом крепок». «Коренной русской добродетелью» -- задним, «спохватным», «Русский ум -- задний ум. Русский ум -- спохватный ум» (Князев В . Сбор-ник избранных пословиц, присловок, поговорок и прибауток. Л., 1924. покаянным умом в избытке наделены и другие персонажи поэмы, но прежде всего сам Павел Иванович Чичиков.

К этой поговорке у Гоголя было свое, особое отношение. Обычно она употребляется в значении «спохватился, да поздно», и крепость задним умом расценивается как порок или недостаток. В Толковом словаре Владимира Даля находим: «Русак задом (задним умом) крепок», «Умен, да задом», «Задним умом догадлив». В его же «Пословицах Русского народа» читаем: «Всяк умен: кто сперва, кто опосля», «Задним умом дела не поправишь», «Кабы мне тот разум наперед, что приходит опосля». Но Гоголю было известно и другое толкование этой поговорки. Так, Снегирев усматривал в ней выражение свойственного русскому народу склада ума: "Что Русский и после ошибки может спохватиться и образумиться, о том говорит его же пословица: «Русский задним умом крепок»"; Снегирев И. Русские в своих пословицах. Рассуждения и исследования об отечественных пословицах и поговорках. Кн. 2. М., 1832. «Так в собственно Русских пословицах выражается свойственный народу склад ума, способ суждения, особенность воззрения <...> Коренную их основу составляет многовековой, наследственный опыт, этот задний ум, которым крепок Русский...» Снегирев И. Русские народные пословицы и притчи. М., 1995 / Репринт-ное воспроизведение издания 1848 года. С. XV. Заметим, что глубинный смысл этой народной мудрости ощущался не только в эпоху Гоголя. Наш современ-ник Л. Леонов писал: «Нет, не о тугодумии говорится в пословице насчет крепости нашей задним умом, -- лишний раз она указывает, сколь трудно учесть целиком все противоречия и коварные обстоятельства, возникающие на просторе неохватных глазом территорий».

Гоголь проявлял неизменный интерес к сочинениям Снегирева, которые помогали ему глубже понять сущность народного духа. Например, в статье «В чем же наконец существо русской поэзии...» -- этом своеобразном эстетическом манифесте Гоголя -- народность Крылова объясняется особым национально-самобытным складом ума великого баснописца. В басне, пишет Гоголь, Крылов «умел сделаться народным поэтом. Это наша крепкая русская голова, тот самый ум, который сродни уму наших пословиц, тот самый ум, которым крепок русский человек, ум выводов, так называемый задний ум».

Статья Гоголя о русской поэзии была необходима ему, как он сам признавался в письме к Плетневу 1846 года, «в объясненье элементов русского человека». В размышлениях Гоголя о судьбах родного народа, его настоящем и историческом будущем «задний ум или ум окончательных выводов, которым преимущественно наделен перед другими русский человек», является тем коренным «свойством русской природы», которое и отличает русских от других народов. С этим свойством национального ума, который сродни уму народных пословиц, «умевших сделать такие великие выводы из бедного, ничтожного своего времени <...> и которые говорят только о том, какие огромные выводы может сделать нынешний русский человек из нынешнего широкого времени, в которое нанесены итоги всех веков», Гоголь связывает высокое предназначение России.

Когда остроумные догадки и сметливые предположения чиновников о том, кто такой Чичиков (тут и «миллионщик», и «делатель фальшивых ассигнаций», и капитан Копейкин), доходят до смешного -- Чичиков объявляется переодетым Наполеоном, -- автор как бы берет под защиту своих героев. «И во всемирной летописи человечества много есть целых столетий, которые, казалось бы, вычеркнул и уничтожил как ненужные. Много совершилось в мире заблуждений, которых бы, казалось, теперь не сделал и ребенок». Принцип противопоставления «своего» и «чужого», отчетливо ощутимый с первой и до последней страницы «Мертвых душ», выдержан автором и в противопоставлении русского заднего ума ошибкам и заблуждениям всего человечества. Возможности, заложенные в этом пословичном» свойстве русского ума, должны были раскрыться, по мысли Гоголя, в последующих томах поэмы.

Идейно-композиционная роль данной поговорки в гоголевском замысле помогает понять и смысл «Повести о капитане Копейкине». До сих пор не дано сколько-нибудь удовлетворительного объяснения этой «вставной новелле», без которой, однако, Гоголь не мыслил себе поэмы.

В первом абзаце «Мертвых душ» бричка с Чичиковым въезжает в губернский город NN:

«Въезд его не произвел в городе совершенно никакого шума и не был сопровожден ничем особенным; только два русские мужика , стоявшие у дверей кабака против гостиницы, сделали кое-какие замечания…»

Это явно лишняя подробность: с первых слов понятно, что действие происхо-дит в России. К чему уточнение, что мужики русские? Такая фраза уместно прозвучала бы разве что в устах иностранца, описывающего свои заграничные впечатления. Историк литературы Семен Венгеров в статье под названием «Гоголь совершенно не знал реальной русской жизни» объяснял ее так: Гоголь действительно поздно узнал собственно русский (а не украинский) быт, не го-воря уже о быте русской провинции, — поэтому такой эпитет для него был дей-ствительно значимым. Венгеров был уверен: «Задумайся Гоголь хоть на одну минуту, он бы непременно зачеркнул этот несуразный, ровно ничего не гово-рящий русскому читателю эпитет».

Но тот не зачеркнул — и неспроста: на самом деле это характернейший для поэтики «Мертвых душ» прием, который поэт и филолог Андрей Белый называл «фигурой фикции», — когда нечто (а нередко очень многое) сказано, но фактически не сказано ничего, определения не определяют, описания не описывают. Другой пример этой поэтики — описание главного героя. Он «не красавец, но и не дурной наружности, ни слишком толст, ни слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так, чтобы слишком молод», «человек средних лет, имеющий чин не слишком большой и не слишком малый», «господин средней руки», лица которого мы так и не увидим, хотя он с удовольствием смотрится в зеркало.

2. Тайна радужной косынки

Вот как мы впервые видим Чичикова:

«Господин скинул с себя картуз и размотал с шеи шерстяную, радужных цветов косынку , какую женатым приготовляет своими руками супруга, снабжая приличными наставлениями, как закутываться, а холостым — наверное не могу сказать, кто делает, бог их знает…»

«…Я никогда не носил таких косынок», — продолжает повествова-тель «Мерт-вых душ». Описание строится очень характерным гоголевским обра-зом: интонация всезнайки — «я прекрасно знаю все про такие косынки» — резко меняется на противоположную — «я холост, ничего такого не носил, ничего не знаю». За этим привычным приемом и в таком привычном изобилии подробностей хорошо спрятана радужная косынка.

В воспоминаниях писателя Сергея Аксакова описан следующий эпизод, слу-чившийся 27 ноября 1839 года:

«…[Жуковский] тихо отпер и отворил дверь. Я едва не закричал от уди-вления. Передо мной стоял Гоголь в следующем фантастическом костю-ме: вместо сапог длинные шерстяные русские чулки выше колен; вместо сюртука, сверх фланелевого камзола, бархатный спензер Спензер — короткая облегающая куртка. ; шея обмота-на большим разноцветным шарфом … Гоголь писал и был углублен в свое дело, и мы очевидно ему помешали».

Косынка Чичикова и подсмотренный Аксаковым разноцветный шарф, несо-мненно, родственники, пусть это родство и хорошо спрятано повествователем, пытающимся сохранять невозмутимый вид. Выходит, что и в герое есть что-то от автора. И мы еще не раз в этом убедимся: именно в фантазиях Чичикова оживают купленные мертвые души; именно он произносит некоторые обличи-тельные речи, которые легко принять за авторские; именно он, наконец, едет в той тройке, движение которой дает основу для финальных лирических отсту-плений первого тома.

Чичиков — очень странный персонаж. С одной стороны, он не способен вы-звать у читателя симпатию. С другой, на него возложены огромные надежды и ог-ромная ответственность — ответственность за дальнейшее развитие рома-на во втором и третьем томах, где нам обещаны «еще доселе небранные струны», «несметное богатство рус-ского духа» и проч. и проч. Неподвижный и, по сло-вам Гоголя, «пошлый» мир первого тома «Мертвых душ» не предвещает ничего подобного — по сути, нам обещано чудо, а каким образом и почему оно про-изойдет — тайна:

«И, может быть, в сем же самом Чичикове страсть, его влекущая, уже не от него, и в холодном его существовании заключено то, что потом повергнет в прах и на колени человека пред мудростью небес. И еще тайна, почему сей образ предстал в ныне являющейся на свет поэме».

В этом чуде преображения мира Чичикову отведена важная роль. Родство меж-ду ним и повествователем помогает читателю почувствовать странную связь с несимпатичным героем, а, значит, впоследствии поучаствовать и в чуде пре-ображения.

3. Тайна карточной игры

На губернаторской вечеринке Чичиков садится играть в вист с хозяевами и гостями-чиновниками:

«Они сели за зеленый стол и не вставали уже до ужина. Все разговоры совершенно прекратились, как случается всегда, когда наконец преда-ются занятию дельному ».

Конечно, автор иронизирует, называя игру в вист «дельным занятием». Слово «дельный» в тексте вообще окутано иронией: «дельные замечания», которые готов дать практически на любую тему Чичиков, неизбежно перекликаются с «дельными замечаниями», которые отпускает кучер Селифан чубарому коню. Но в данном случае «занятие дельное» — выражение из карточного жаргона, означающее игру на деньги. Как раз в таком смысле оно употреб-лено, напри-мер, и в эпиграфе к пушкинской «Пиковой даме»: «Так, в ненаст-ные дни, / Занимались они / Делом».

Гоголь пишет не об искаженном восприятии дела, присущем только этим конкретным чиновникам, для которых карточная игра — главный интерес, но о языке, который принял в себя это искажение. Слово активно используется в языке, но теряет свое основное значение. Такие «мертвые» слова — своего рода «болотные огни», ведущие в ложном направлении:

«И сколько раз, уже наведенные нисходившим с небес смыслом, они [люди] и тут умели отшатнуться и сбиться в сторону, умели среди бела дня попасть вновь в непроходимые захолустья, умели напустить вновь слепой туман друг другу в очи и, влачась вслед за болотными огнями, умели-таки добраться до пропасти, чтобы потом с ужасом спросить друг друга: „Где выход, где дорога?“».

4. Тайна мухи в носу

Чичиков просыпается в гостях у Коробочки:

«Проснулся на другой день он уже довольно поздним утром. Солнце сквозь окно блистало ему прямо в глаза, и мухи, которые вчера спали спокойно на стенах и на потолке, все обратились к нему: одна села ему на губу, другая на ухо, третья норовила как бы усесться на самый глаз, ту же, которая имела неосторожность подсесть близко к носовой нозд-ре, он потянул впросонках в самый нос, что заставило его очень крепко чихнуть — обстоятельство, бывшее причиною его пробуждения».

Интересно, что повествование переполнено развернутыми описаниями всеоб-щего сна «День, кажется, был заключен порцией хо-лодной телятины, бутылкою кислых щей и крепким сном во всю насосную завертку, как выражаются в иных местах обширного русского государства»; «Оба заснули в ту же минуту, поднявши храп неслыханной густоты, на который барин из другой комнаты отвечал тонким, носовым свистом. Скоро вслед за ни-ми все угомонилось, и гостиница объявилась непробудным сном». , и только это пробуждение Чичикова — событие, о котором Гоголь рассказывает подробно. Чичиков просыпается от залетевшей в нос мухи. Его ощущения описаны почти так же, как шок чиновников, прослышавших о чичи-ковской афере:

«Положение их [чиновников] в первую минуту было похоже на положе-ние школьника, которому сонному товарищи, вставшие поранее, засу-нули в нос гусара, то есть бумажку, наполненную табаком. Потянувши впросонках весь табак к себе со всем усердием спящего , он пробуждается, вскакивает, глядит как дурак, выпучив глаза во все стороны, и не может понять, где он, что он, что с ним было…»

Странные слухи всполошили город, и этот ажиотаж описывается как пробуж-дение тех, кто до того предавался «мертвецким снам на боку, на спине и во всех иных положениях, с захрапами, носовыми свистами и прочими принадлежно-стями», всего «дремавшего дотоле города». Перед нами воскрешение мертвых, пусть и пародийное. А вот на городского прокурора все это так подействовало, что он и вовсе умер. Смерть его парадоксальна, так как в каком-то смысле яв-ляется воскресением:

«…Послали за доктором, чтобы пустить кровь, но увидели, что прокурор был уже одно бездушное тело. Тогда только с соболезнованием узнали, что у покойника была, точно, душа, хотя он по скромности своей нико-гда ее не показывал».

Противопоставление сна и пробуждения связано с ключевыми мотивами романа — смерти и оживления. Толчком к пробуждению может стать самая ничтожная мелочь — муха, табак, странный слух. «Воскресителю», в роли кото-рого выступает Чичиков, не нужно обладать какими-то особенными доброде-теля-ми — ему достаточно оказаться в роли попавшей в нос мухи: сломать привыч-ное течение жизни.

5. Как все успевать: секрет Чичикова

Чичиков уезжает от Коробочки:

«Хотя день был очень хорош, но земля до такой степени загрязнилась, что колеса брички, захватывая ее, сделались скоро покрытыми ею, как войлоком, что значительно отяжелило экипаж; к тому же почва была глиниста и цепка необыкновенно. То и другое было причиною, что они не могли выбраться из проселков раньше полудня».

Итак, после полудня герой с трудом выбирается на столбовую Столбовая — большая проезжая дорога с верстовыми столбами, почтовый тракт. . Перед этим он, после длительных препирательств, купил у Коробочки 18 ревизских Ревизский — вошедший в перепись. душ и закусил пресным пирогом с яйцом и блинами. Между тем проснулся он в де-сять. Как же за два с небольшим часа Чичиков все успел?

Это не единственный пример вольного обращения Гоголя со временем. От-правляясь из города NN в Маниловку, Чичиков садится в бричку в «шинели на больших медведях», а по дороге встречает мужиков в овчинных тулупах — погода явно не летняя. Приехав к Манилову, он видит дом на горе, «одетой подстриженным дерном», «кусты сиреней и жел-тых акаций», березы с «мелко-листными жиденькими вершинами», «пруд, по-крытый зеленью», по колено в пруду бредут бабы — уже без всяких тулупов. Проснувшись на следующее утро в доме Коробочки, Чичиков смотрит из окна на «просторные огороды с капустой, луком, картофелем, свеклой и прочим хо-зяйственным овощем» и на «фруктовые деревья, накрытые сетями для защиты от сорок и воробьев» — время года опять поменялось. Вернувшись в город, Чи-чиков вновь наденет своего «медведя, крытого коричневым сукном». «В медве-дях, крытых ко-ричневым сукном, и в теплом картузе с ушами» приедет в город и Манилов. В общем, как сказано в другом гоголевском тексте: «Числа не пом-ню. Месяца тоже не было».

В целом мир «Мертвых душ» — это мир без времени. Времена года не сменяют друг друга по порядку, а сопровождают место или персонажа, становясь его до-полнительной характеристикой. Время перестает течь ожидаемым образом, застывая в уродливой вечности — «состоянии длящейся неподвижности», по словам филолога Михаила Вайскопфа.

6. Тайна парня с балалайкой

Чичиков приказывает Селифану выезжать на заре, Селифан в ответ чешет в за-тылке, а повествователь рассуждает, что это значит:

«Досада ли на то, что вот не удалась задуманная назавтра сходка с своим братом в неприглядном тулупе, опоясанном кушаком, где-нибудь во ца-ревом кабаке, или уже завязалась в новом месте какая зазнобушка сер-дечная и приходится оставлять вечернее стоянье у ворот и политичное держанье за белы ручки в тот час, как нахлобучиваются на город сумер-ки, детина в красной рубахе бренчит на балалайке перед дворовой челя-дью и плетет тихие речи разночинный, отработавшийся народ? <…> Бог весть, не угадаешь. Многое разное значит у русского народа почесыва-нье в затылке».

Такие пассажи очень характерны для Гоголя: рассказать уйму всего и прийти к выводу, что ничего непонятно, да и вообще говорить не о чем. Но в этом очередном ничего не объясняющем пассаже обращает на себя внимание парень с бала-лайкой. Где-то мы его уже видели:

«Подъезжая к крыльцу, заметил он выглянувшие из окна почти в одно время два лица: женское в чепце, узкое, длинное, как огурец, и мужское, круглое, широкое, как молдаванские тыквы, называемые горлянками, из которых делают на Руси балалайки, двухструнные, легкие балалайки, красу и потеху ухватливого двадцатилетнего парня, мигача и щеголя, и подмигивающего и посвистывающего на белогрудых и белошейных девиц, собравшихся послушать его тихострунного треньканья».

Никогда не предугадаешь, куда заведет гоголевское сравнение: сравнение лица Собакевича с молдавской тыквой внезапно переходит в сценку с участием нашего балалаечника. Такие развернутые сравнения — один из приемов, с помо-щью которых Гоголь еще больше расширяет художественный мир романа, вно-сит в текст то, что не поместилось даже в такой вместительный сюжет, как пу-тешествие, то, что не успел или не мог увидеть Чичиков, то, что может и вовсе не вписываться в общую картину жизни губернского города и его окрестно-стей.

Но Гоголь на этом не останавливается, а берет появившегося в развернутом сравнении щеголя с балалайкой — и снова находит ему место в тексте, причем теперь уже значительно ближе к сюжетной реальности. Из фигуры речи, из сравнения вырастает реальный персонаж, который отвоевывает себе место в романе и в итоге вписывается в сюжет.

7. Коррупционная тайна

Еще до начала событий «Мертвых душ» Чичиков входил в комиссию «для по-строения какого-то казенного весьма капи-тального строения»:

«Шесть лет [комиссия] возилась около здания; но климат, что ли, мешал, или мате-риал уже был такой, только никак не шло казенное здание выше фунда-мента. А между тем в других концах города очутилось у каждого из чле-нов по красивому дому гражданской архитектуры : видно, грунт земли был там получше».

Это упоминание «гражданской архитектуры» в целом вписывается в гоголев-ский избыточный стиль, где определения ничего не определяют, а в противо-поставлении запросто может не хватать второго элемента. Но изначально он был: «гражданская архитектура» противопоставлялась церковной. В ран-ней редакции «Мертвых душ» комиссия, в которую вошел Чичиков, означена как «ко-миссия постройки храма Божия».

В основу этого эпизода чичиковской биографии легла хорошо известная Гого-лю история постройки храма Христа Спасителя в Москве. Храм был заложен 12 октября 1817 года, в начале 1820-х годов была учреждена комиссия, а уже в 1827-м обнаружились злоупотребления, комиссию упразднили, а двоих ее членов отдали под суд. Иногда эти числа служат основанием для датировки событий биографии Чичикова, но, во-первых, как мы уже видели, Гоголь не очень-то связывал себя точной хронологией; во-вторых же, в конечном варианте упо-минания о храме сняты, действие происходит в губернском городе, и вся эта история свертывается до элемента стиля, до «гражданской архитектуры», по-гоголевски ничему уже не противопоставленной.