Все отзывы о спектакле. Театральная афиша - отзывы о спектакле Испытание на разрыв

Бывают такие спектакли, которые как бы вовсе и не спектакли, а совершенно настоящее эмоциональное проживание чужой жизни, с полным отключением тебя от сегодняшней реальности и полным вовлечением в события, происходящие не сцене.
Таков «Кавказский меловой круг» на сцене Театра им. Маяковского (премьера состоялась в апреле 2016 года).
Автор пьесы - Бертольд Брехт – немецкий драматург, поэт, прозаик, театральный деятель, теоретик искусства, основатель театра «Берлинер ансамбль»!
Пьеса «Кавказский меловой круг» (нем. Der kaukasische Kreidekreis) была написана в 1945 году! А в 1954 году поставлена Брехтом в знаменитом драматическом театре Берлина «Берлинер Ансамбль», тогда же музыку к пьесе написал композитор Пауль Дессау, тоже, как вы понимаете, немец.
После спектакля, когда ещё в тебе все пережитые чувства бурлят как река Терек, невозможно поверить в то, что Брехт не грузин, что он не имеет грузинских корней, что он вообще не имеет никакого отношения к Грузии! В 1975 году «Кавказский меловой круг» был поставлен Робертом Стуруа в Тбилисском театре им. Шота Руставели, с музыкой Гии Канчели, и стал ярчайшим событием театральной жизни. И это понятно – выдающийся грузинский режиссер, грузинские актёры, грузинский композитор. А Брехт – немец! Тогда остаётся вывод один – он гений, поскольку только гении могут настолько глубоко, мощно, достоверно прочувствовать и описать такую далёкую от него культуру.
Место действия – Кавказ.
Время – «феодальная Грузия» (для справки: «Грузия находилась в составе Российской империи с 1801 по 1917 год. С 15 по 18 век Грузия была раздроблена и находилась между мусульманскими Ираном (Персией) и Турцией»). Но время в спектакле как таковое весьма условно.
Кавказский меловой круг – это круг, очерченный мелом на земле, внутрь которого вступают две женщины, которым предстоит бороться за право материнства. Это вымышленный символ праведного суда, вряд ли он существовал в Грузии подобный метод правосудия. Но да будет так – меловой круг. Мелом. На земле. Ребенок. И две матери.

Спектакль идёт по восходящей, от ноты «до» к ноте «си». Медленно, подробно, обстоятельно развёртывается хронологическая цепочка событий.

Сцена первая: Знатный ребёнок
Сцена вторя: Бегство в северные горы
Сцена третья: В северных горах
Сцена четвёртая: История судьи
Сцена пятая: Меловой круг

Декорации в спектакле трёхъярусные, и на каждом уровне может происходить действие.

В спектакле много красного. Красные платья носят судомойка Груше Вахнадзе и княжна Нателла Абашвили. Красный цвет имеют декорации. Красный символизирует и пожар, и кровь, и опасность, он тревожит и будоражит.

В спектакле много музыки. Спектакль музыкальный. Музыку, как вы помните, написал немецкий композитор. Но она … грузинская. Такая страстная, яркая, звучная, такое ощущение, что у Музыки в этом спектакле отдельная роль. В оркестровой яме находится ансамбль, музыканты которого одеты в круглые сванские войлочные шапочки. Звучат саксофон, кларнет, труба, аккордеон, бас-гитары и др.

В спектакле много песен – живой вокал. Почти все герои поют (на сцене микрофоны), а не только обмениваются репликами.

В спектакле много любви. Нас всегда удивляет нежный цветок, пробивающий асфальт, в стремлении к свету. Так и в жизни нашей самое важное, сильное, незабываемое – это любовь. А уж материнская любовь вообще категория не имеющая определения. Разве её можно описать словами, измерить чем-либо?

Роль главной героини Груше Вахнадзе (крестьянки, судомойки) исполняет Юлия Соломатина . Эта роль создана для неё. А может вернее и так - она создала потрясающий образ Истинной Матери. Она держала, приковывала, притягивала к себе внимание весь спектакль – и прежде всего безграничной душевной отдачей, распахнутой искренностью. Я бы даже заметила, что для актрисы ТАК вживаться в роль может быть опасно. Потому что нет грани, нет границы между сценическим образом и настоящим человеком. На сцене нет актрисы Соломатиной, на сцене есть Груше Вахнадзе (крестьянка, судомойка). Но для нас зрителей быть свидетелями столь щедрого перевоплощения - счастье.

Иногда думаешь, да что же она за человек – еле идёт, её преследуют, она дрожит от холода, она хочет есть, но она забывает о собственных лишениях и прежде всего добывает пропитание для ребёнка, а кружка молока при этом стоит половину её недельного заработка. По идее героиня под ударами судьбы должна заплакать, ну хотя бы чуть-чуть. Как же без слёз обойтись в её ситуации. Но Груше Вахнадзе не только не плачет, она умудряется ещё и петь! В этом человеке – маленьком, хрупком, на вид беззащитном живёт любовь такой силы, что об неё можно греться как на солнце.

Да брось же этого ребенка – тебя же убьют сейчас.
Да брось ты этого ребенка - поешь сама.
Да брось ты этого ребёнка - не привлекай позор на свою голову, ты же безмужняя, тебя закидают камнями.
Да брось ты этого ребёнка – он же чужой! Чужой!
…
Я купила програмку в антракте и не успела прочитать имена актеров. Поэтому когда на сцене появился деревенский писарь Аздак, то по особой концентрации внимания, по притихшему залу, было понятно, что играет мастер. Да, это был Игорь Костолевский ! Старик Аздак весьма непростой персонаж. Он мудр, многоопытен, он прожил долгую жизнь и многое перевидал, но этот человек далеко не свят, охоч до выпивки, нечист на руку, хитер. Поэтому никому неизвестно в какую сторону подует ветер, на какую чашу весов добавит гирьку судья Аздак.
Меловой круг это его решение.
Меловой круг и определит ту, которая есть настоящая истинная мать маленького Михаила.

Понравилась Ольга Прокофьева в роли свекрови. Я её тоже не узнала, и также, не узнав, была впечатлена актёрской страстностью. Вообще все актерские работы прекрасны. Не очень убедительным показался только рисунок роли у Дарьи Поверенновой (Нателлы Абашидзе), показался слишком поверхностным, мешала излишняя жестикуляция.

Спектакль находит такой отклик в душе, накрывает такой волной сопереживания, что, льющиеся по щекам слёзы в финале явление совершенно предсказуемое.

Кавказский меловой круг, это надо видеть, надо слушать, ... хотя нет...самое точное, я еще хочу. Вот есть в моей жизни спектакли, которые зацепили, обрадовали, развеселили, а есть те которые "не хочу их отпускать", те на которые буду ходить вновь и вновь, тянуть и уговаривать всех согласных и просто попавшихся под руки и не сумевших сбежать.

Меловой круг стал таким искушением. Его нельзя назвать простым, легким или тяжелым, но как же после него дышится. И при этом безумно хочется нырнуть обратно в этот фантастический водоворот живых голосов и музыки, тех что затягивают, гипнотизируют. Ткут древнее полотно, переплетая судьбы, души и расставляя все по своим местам, порой нелогичным, но именно в своем безумие абсолютно правильным.

Бессмысленно пересказывать сюжет, ведь Брехт не терпит "краткое содержание предыдущих серий". Как пересказать притчу, нет у меня таланта Сергея Рубенко, того, чей голос создал фантастический мир Грузии, казалось, что ты сам там, на Военной дороге, в Северных горах, ветер царапает кожу и не знаешь кто тебе друг, а кто враг.

Бедная Груше, как болит твоя душа, образ созданный Юлией Соломатиной не просто разрывает сердце, ты мечешься, то ли спасть её от самой себя, то ли от людей, то ли просто броситься и идти рядом, хоть чуть облегчить её нелегкую ношу, сбиться с ней клубком вокруг малыша, чтоб хоть как то укрыть от холодной воды, ведь даже небо плачет смотря на её героиню. Ведь сколько безумия и любви надо, чтобы в круговороте войны, бросить все и спасать ребенка, абсолютно чужого, перевернуть весь свой мир, все свои надежды, только чтоб согреть его и накормить. И тут же, через мгновение будешь хохотать, вот как и в жизни, от любви до ненавести, от горя до радости один шаг

Поразил Костолевский, вот смешно звучит, ведь изначально воспринимаешь его как актера талантливого и признанного, но поразил. Для меня он всегда был, этаким благородным красавцем голубых кровей, баловнем и бонвиваном, а тут на сцену вышел...бомж. Ну не бомж-бомж, а сельский такой алкоголик, жулик и пройдоха. Первые мгновения были просто невероятными, мозг понимает, что это Костолевский, а внутри все ошарашено, глаза хлопают и звучит "вот этот бродяга? не может быть...ну не может". Его Аздак меня очаровал, вот мурло, проходимец, счастливым случаем попавший в итоге на сытное место, начинающий со сдачи взяток должностному лицу в лице себя, но обвятелен невероятно, даже коррупцию в его лице осуждать невозможно, можно только восхищаться.

Можно еще долго хвалить, вот все что нужно есть в этом спектакле для счастья, можно рассказывать об отличной режиссуре, лаконичной, но от этого еще более яркой сценографии. Наверное самое честное будет так... с местом мне повезло, и это еще скромно сказано, а вот у актеров был не иллюзорный шанс отбиваться от сумасшедшей, которая была готова броситься на сцену и падать к ним в ноги:) Сама не знаю как сдержалась. Так что второй раз точно потащу кого нибудь с собой, чтоб держали за шкирку.

Как же непредсказуема наша жизнь! В субботу утром у нас дома начался ремонт. Мой день был расписан по часам. Готовка, уборка, подготовка к приходу бригады рабочих, опять уборка, просмотр телепередач. Короче, я собиралась провести субботний день в метаниях между кухней и ремонтируемой ванной и уже приготовила респиратор, а оказалась среди бомонда и нарядной публики и вдыхать мне пришлось запах кулис)))
Благодаря ketosha и божьему провидению мне выпала удача побывать на премьере театра, который обожаю с юности.

Театр им. Маяковского это просто созвездие именитых актеров. Игорь Костолевский, Евгения Симонова, Анна Ардова - список можно длить и длить.
Спектакль по пьесе Бертольда Брехта "Кавказский меловой круг" уже шел на сцене этого театра. Тогда в нем блистала Галина Анисимова в роли Груше. Прошло немало лет и вот молодой и очень талантливый режиссер Никита Кобелев вернул на сцену прославленного театра эту культовую пьесу Брехта.
Сюжет - притча царя Соломона. Это вечный спор двух матерей о том, кто же любит ребенка больше. Но как это все прозвучало по новому!

Жанр роуд-муви предполагает бесконечную дорогу. Под восхитительное музыкальное сопровождение квартета "Круглый бенд" по военно-грузинской дороге идет юная Груше (Юлия Соломатина) и несет на руках чужого ребенка. Этот младенец "благородного происхождения" был брошен собственной матерью - вдовой казненного губернатора (Дарья Повереннова) и взять над ним опеку это значит навлечь на себя много бед. Но девушка не может поступить по другому.
По дороге к брату в горы Груше встречает много препятствий и много разных людей. Кто-то помогает ей, кто-то равнодушен, а кто-то настроен враждебно. Но Груше уже не может отказаться от маленького Михаила. Он стал ее сыном.
Удивительная музыкальная ткань, в которую закутан сюжет, становится самостоятельным действующим лицом пьесы. Прекрасная музыка сопровождает все действие спектакля. Без нее представить себе повествование невозможно. На каком то этапе музыканты становятся действующими лицами и поднимаются на сцену.
Актерский ансамбль настолько хорош, что трудно выделить кого-то одного. Разумеется, я ждала появления на сцене Игоря Костолевского в роли Аздака. Я знала, что это будет феерия, но не знала что это настолько сразит меня! Удивительная внутренняя свобода Аздака, его ирония и способность видеть людей насквозь переданы актером настолько точно, что остается только гадать как, ну как ему это удается? То что сделал Костолевский - шедевр!
Молодая актриса Юлия Соломатина - восходящая звезда театра. Ее Груше любит, верит, надеется и, в итоге, справедливость торжествует. Хрупкая, изящная девушка ранима и нежна, но она так твердо отстаивает свое право на любовь к чужому ребенку, что становится ясно - Груше не согнуть никому! И только любовь может победить.
Это прекрасный, удивительный, емкий спектакль. Музыка Пауля Дессау настолько украшает повествование, что представить одно без другого невозможно.

Режиссер Никита Кобелев настоящий талант. Возвращение на сцену эпической пьесы Бертольда Брехта стало триумфальным. Блистательная работа актеров и режиссера. Браво! Браво! Браво!

Необычное сочетание Бертольда Брехта и грузинского места действия. Пьеса написана в 1946 году и изначально все д.б. происходить в абстрактном городе, но потом автор сделал "реверанс" победителю-грузину Сталину... Спектакль в целом понравился, хотя он и длится более трех часов: первый акт - почти два часа. Действие раскачивается постепенно, тема беженцев перекликается с сегодняшним. Брехтовская экспрессия органично ложится на грузинскую сумасшедшинку. А в сцене суда Костолевского так и хочется заорать вместе с актерами, орущими поочередно и вполне уместно. Песни в микрофон воспринимаются как чистый рэп. Но и это вплетается в канву повествования достойно. Неподалеку от нас, в директорской ложе сидела жена Костолевского француженка Консуэло, и свои реплики актер адресовал непосредственно ей. Она похахатывала баском. В общем, искры летали со сцены. Рекомендуется к просмотру).

Я смотрела премьеру в Театр Маяковского и думала о хрупкости доброты, и о её невероятной живучести. И ещё о том, как через спектакль, его главную тему, и те способы и средства, которыми она, собственно в этом спектакле раскрыта, можно почувствовать и понять личность режиссера. Именно личность, а не только его стиль и почерк.
Никита Кобелев поставил “Кавказский меловой круг” Б. Брехта в стиле джаз. На сцене (вернее, в небольшой оркестровой яме) все три с половиной часа играли музыканты. Я сидела в ложе бенуара, близкой к рампе, и прекрасно видела их лица. Они не просто играли, а сопереживали происходящему и принимали в действии активное участие. И музыкой, и обликом, и жестами создавали волшебную грузинскую атмосферу. А события происходили страшные: война, убийства, отрубленные головы противников, младенец, забытый спасающей свою жизнь матерью, погони, суды и разборки. Но джаз всё время выводил на свет, давал надежду, смягчал суровость.
В спектакле много красного и черного цвета, транслирующих тревогу и беду. Главная героиня, простая судомойка, девушка с чудным именем Груше (ударение на последний слог), в ярко-красном платье. И платье это, словно огромное пульсирующее сердце, то бьется на ветру, то прячется под черным пиджаком, или богатым покрывалом. а то и вовсе отгораживается от всех грубым толстым ватником. Да, а в самом начале спектакля удивительная сцена - Груше в своём красном ловит гуся - огромную белую простынь, и танец этих двух цветов словно символ надежды и страданий, настраивает на нужный лад. Очень крутая, хоть и не люблю это слово, но тут к месту, в этой роли Юлия Соломатина. Она - символ доброты, милосердия и всё-таки счастья.
Первое действие, две трети всего спектакля, насыщено событиями, динамично, много песен, юмора (да, несмотря ни на что, и юмор тут уместен!), и замечательных, ярких сцен. Отмечу Константина Константинова, играющего несколько ролей - и каждая - маленький шедевр! И великолепную Ольгу Прокофьеву, настоящую грузинскую мамашу и свекровь. Идеальное попадание в роль.
После антракта спектакль превращается в бенефис одного актера, Игоря Костолевского. Его персонаж - Аздак, деревенский писарь, волею судьбы и прохиндейского своего характера становится судьёй. Не знаю, насколько отвечает это воле режиссера, но Аздак получился этаким всеобщим любимцем, хитрым, иногда справедливым, очень самовлюблённым барином. Хотя, как может Игорь Матвеевич не быть всеобщим любимцем, я не представляю, конечно.
Спектакль ведет Рассказчик, Сергей Рубеко, хорошо поставленным голосом и роскошной шубой напоминающий Шаляпина. Он задает нужный тон всему повествованию, появляется внезапно, исчезает в никуда, но без дирижерской палочки умело и ловко управляет всем этим “оркестром”.
Финал меня несколько разочаровал. Чудесный мальчик: соломенные волосы, несмелый взгляд, робкая походка. Зачем ему вложил в руки меч, и подсунули для “убийства” манекены детей? И как грустно он стоял, когда две женщины в красном стали тянуть его в разные стороны, по команде Аздака... Меловой круг получился уж очень плоским и не акцентированным. Впрочем, это был первый показ на публику.
Джазовая интонация спектакля, грузинский акцент, красный цвет, интересная сценография - спектакль получился ярким и запоминающимся. И хорошо, что на сцене, как в сказке, добро побеждает зло. Быть может, и в жизни...

«Кавказский меловой круг»: трагические судьбы региона *

Евгений Рашковский

Сейчас мы не можем найти форму сопротивления

нынешнему народофобскому, скажем так, убийству,

не возвращаясь к переоткрытию жизни через смерть.

Мы должны заново открывать жизнь.

Этот очерк носит характер сугубо обобщающий. Он не может восполнить ни чтения историографии и источников, ни путешествий по Кавказу, ни реального общения с людьми, ни созерцания ландшафтов, памятников архитектуры и музейных экспонатов, ни вслушивания в речевые, музыкальные и поэтические ритмы.

И все же, думаю, без некоторого теоретического «логоса», без попыток теоретического упорядочения любая сколько-нибудь сложная и замешанная на вековых противоречиях человеческая реальность попросту не дана нашему сознанию.

И для начала разговора напомню кульминационный эпизод притчевой пьесы Бертольта Брехта «Кавказский меловой круг».

По велению судьи, вокруг мальчика Михаила Абашвили, сына убитого инсургентами губернатора, очерчивается меловой круг. И две женщины, претендующие на материнство, — бросившая ребенка в грозный час Натела Абашвили и спасшая, выходившая и усыновившая ребенка ценою своего доброго имени и чуть ли не собственной жизни судомойка Груше (sic!) Вахнадзе — приглашаются к некоему поединку. Каждая должна взять малыша за руку: кто вырвет ребенка из круга, той и быть матерью…

Поневоле вспоминаешь этот брехтовский эпизод, когда вдумываешься в судьбы нынешнего Кавказского региона: здесь каждая местность, каждый народ раздираемы противоречиями геостратегических, экономических и сырьевых потребностей; этнических, религиозных и культурных устремлений; амбиций и страстей лидерского своекорыстия. Притом каждый из народов региона далеко не ребенок, пассивно ожидающий решения своей судьбы: у каждого свои — в той или иной мере осознанные — интересы, пристрастия, фобии и страхи. И главное — потребность выжить. Достойно выжить.

Испытание на разрыв

Кавказский регион, условные северные границы которого пролегают между низовьями Дона и Волги, а южные (опять-таки условно) — по южным границам трех закавказских республик , представляет собой сложнейший, кипящий внутренними антагонизмами конгломерат несхожих языков, антропологических типов, религий, социальных и политических традиций. И все же в истории народов региона есть множество общих, сквозных тем, позволяющих условно говорить о некоторой культурно-исторической (если угодно — цивилизационной) общности народов внутри «мелового круга».

Общие и индивидуальные судьбы этого странного перешейка между Азовским, Черным и Каспийским морями — на разломах . На разломах тектонических плит, континентов, климатических зон, великих имперских натисков и переселенческих потоков на протяжении всей истории человечества. На разломах Востока и Запада. Сторонних наблюдателей издавна поражали и продолжают поражать парадоксы кавказских характеров: постоянная внутренняя настороженность - и подчас внезапные «разряжения» внутреннего напряжения во вспышках гнева или в «припадках» великодушия; ранимость - и удивительная, закаленная веками и тысячелетиями жизнестойкость; повышенная внутриобщинная солидарность - и высокая способность контактировать с «чужими» и выживать среди «чужих»…

Нынешний Кавказский регион, как и ряд других регионов, — это как бы некая новая версия Третьего мира, возникшая на обломках былого Советского Союза.

Главный Кавказский хребет, его отроги и предгорья издревле были желанным объектом не только для тех, кто был озабочен задачами экспансии, обогащения («золотое руно») и контроля, но и для тех, кто искал прибежища от более сильных соперников. Действительно, не было в истории народов евразийского континента сколько-нибудь масштабной империи или сколько-нибудь масштабных переселенческих потоков, которые не наложили бы своего прямого или косвенного отпечатка на историю, этнодемографическую композицию и культурное наследие народов Кавказского региона. История каждого из народов Кавказа есть история жизни в экстремальных ситуациях рубежа , в ситуациях природных, культурно-исторических, лингвистических и государственных пограничий. В рубежности, разломности — экоисторическая константа жизни кавказских народов. Жизни в экстремальных условиях природы, истории и культуры. Эта константа наложила несомненный отпечаток на характерный облик любого из кавказских народов, нередко удивляющий наблюдателя со стороны. Таково, отчасти повторяю сказанное выше, сочетание, казалось бы, сверхчеловеческого терпения и повышенной эмоциональной возбудимости, расчетливости и артистической страстности, умения с завидным мужеством отстаивать свои чаяния и интересы при способности иной раз совершать опрометчивые поступки с непоправимыми последствиями, жесткости и пластичности, патернализма и индивидуальной предприимчивости .

Однако столь, казалось бы, парадоксальные черты кавказских характеров, если присмотреться к реальной истории многих веков, знаменуют некую неосознанную или полуосознанную (и опять-таки рассчитанную на века) стратегию выживания. Выживания как в экстремальных экоисторических условиях собственной родины, так и в экстремальных условиях многовековых диаспор, когда от индивидов и групп требуется умение максимально приспособиться к чуждым окружениям, не теряя собственной идентичности, оставаясь — и в своей культуре, и в экзистенции, и в самосознании — самими собой.

Экстремальные условия существования на собственной родине культивировали и закрепляли полутрибалистский образ жизни. Автаркичность и притом заведомая материальная недостаточность горно-аульной экономики обусловливали особый статус кавказского поселения как села-крепости, то есть центра организации трудовых процессов, самозащиты, укрощения соседей или набегов на них, урегулирования внутренних распрей — хозяйственных, субэтнических, клановых, кровных . Люди жили веками и продолжают жить в состоянии непрекращающейся патриархальной мобилизации. Разумеется, были в регионе и полосы земли, благословенные для жизни и земледелия (скажем, Кахетия или прикубанские или же надтеречные черноземы). Но тем более опасным было проживание там[v] .

Малоземелье, скудость ресурсов, климатическая суровость и общая небезопасность исконной кавказской жизни издревле диктовали кавказским народам вынужденные исходы — от эпизодических сезонных откочевок и отходничества до многомиллионных стабильных миграций и диаспоризации. Ряд племен Западного Кавказа (убыхи и др.) вообще были вынуждены во второй половине XIX века навсегда покинуть историческую родину. Но для многих народов утрата своей исторической колыбели равнозначна и утрате своего этноисторического существования. За диаспоризацией греков, горских евреев и армян стоит опыт тысячелетий, за вольной или невольной диаспоризацией грузин, азербайджанцев, горских народов, ногайцев, турок-месхетинцев, калмыков — опыт последних трех-четырех веков, а уж опыт трагического ХХ столетия и подавно.

Во всяком случае, история XIX—XXI веков выявила зависимость всего склада культурно-исторического существования большинства кавказских народов от ситуации некой двуполярности. С одной стороны, полуархаическое существование на исконных территориях (с их перманентным неблагополучием, опасностями, этнической чересполосицей, борьбой за каждый клочок земли, за каждый выпас, за доступ к источникам воды, к сокращающимся из века в век лесным угодьям, к горным тропам), а с другой — необходимость пластично встраиваться в торгово-экономические, военные, управленческие и интеллектуальные структуры стран рассеяния (Иран, Турция, Россия, страны Ближнего Востока, Европы и Америки). Но эта двойственность, биполярность исторического бытования кавказских народов всегда была для них как источником жизненных сил, так и огромных межэтнических, межклановых, внутригрупповых и внутриличностных напряжений. А зачастую и источником новых форм ориентации в мире, социальной и культурной динамики, нетривиальных форм религиозного и художественного творчества . Так что, как указывает один из нынешних исследователей, история народов Кавказа, включая — добавлю от себя — и русское его население, есть история не только взаимных вытеснений, борьбы и соперничества, не только устойчивых, сквозь десятилетия и века тянущихся антагонизмов — от кровной вражды соседей до этнической вражды, но и история вековых взаимных приспособлений, вековых диффузий этносов, верований, языков, способов художественного самовыражения, навыков жизнеустройства .

Однако фактор перманентного испытания на разрыв остается, увы, непреложным в судьбах народов кавказской сверхэтнической региональной (или, если угодно, цивилизационной) общности. А уж в последние два-три века эти испытания усугубились новыми, интернационализированными факторами борьбы за доступ к ресурсам природы, власти, информации и влияния.

Россия

Появление российского актора в «Кавказском меловом круге» совпадает со становлением Московского государства в XV—XVII веках (контакты Иоанна III с Крымским ханством и таманскими князьками, формальная вассализация ряда адыгских, а позднее — ногайских и калмыцких племен, проникновение казачества на донские и терские земли). Однако подлинный и серьезный натиск России на Кавказ был связан с вестернизаторскими преобразованиями Петра I, со становлением имперского военного и управленческого аппарата, с ростом торгового, культурного, технологического и демографического потенциала Российской империи. Косвенным фактором упрочения российского присутствия на Кавказе стала и активность аутсайдеров империи — слабоуправляемой из Центра казачьей вольницы, старообрядцев и сектантов, социально неустроенной голытьбы, ссыльных революционеров. Вслед за великороссами, вольно или невольно, тянулись в регион представители иных народов России: украинцы, немцы, поляки, евреи-ашкеназы, эстонцы и др. Все эти категории новоприбывших с разной степенью успешности пытались на протяжении XVIII — начала ХХ века занимать те или иные социально-экологические ниши внутри «Кавказского мелового круга», в тех или иных формах выстраивать свои особые отношения с автохтонным населением. Как бы то ни было, через регион пролегали исторические пути России не только к христианскому Закавказью, которое без российского присутствия было бы исторически обречено, не только к Ближнему и Среднему Востоку, но и в существенной мере к Центральной Азии и Дальнему Востоку . И не случайно Астрахань — город у северо-восточных пределов региона — оказался одним из первых российских центров специализированных занятий по востоковедению и кавказоведению. Особую роль в этих занятиях сыграли армяне — григориане и католики .

Разумеется, в макроисторическом плане натиск Санкт-Петербургской России на Кавказ был одним из многочисленных имперских натисков, не первым и не последним в истории региона. Та же борьба за рубежи, плацдармы и земли, за недра, за контроль над международными стратегическими и торговыми коммуникациями — правда, с довольно сильной идейной, идеалистической подоплекой: поддержать и спасти закавказских единоверцев-христиан, искоренить разбой, заложничество и работорговлю, внести элементы европейской цивилизации в жизнь покоренных новоподданных империи. Однако то, что было (при всей утрате прежних феодальных вольностей) спасением для христиан Закавказья, обернулось великой трагедией для значительной части аборигенных горских народов. Последним пришлось столкнуться с модернизированной военно-политической машиной Санкт-Петербургской России, вынужденной бороться с местной полутрибалистской вольницей методами государственного напора. На стороне горцев были привычная и удобная к сопротивлению среда обитания, отчаяние и жажда выживания, религиозно-харизматическое одушевление джихада; на стороне России — современное военное искусство вплоть до экологической войны (вырубка лесов), современные методы бюрократического администрирования и переселенческой политики, изощренные методы манипуляции местными племенами и князьками. Так что на протяжении кавказских войн XIX века ежегодный счет убитым с обеих сторон шел на десятки тысяч. Как показывает один из авторитетных историков русской культуры, романтический ореол Кавказа и кавказских войн померк в русском сознании уже где-то на исходе 1830-х годов: далее шла кровавая проза борьбы за плацдармы, коммуникации, землю, чины и власть, проза борьбы за собственное выживание и за выживание подчиненных[x] . Приспособление русской жизни и русского сознания к реальностям подчиняемого и колонизуемого Кавказа было тем более сложным, что россиянам (равно как и всем тогдашним европейцам) с трудом давалось осмысление той ориентально-клановой формы социальной и во многих отношениях культурной организации кавказских обществ, которая пронизывала не только горские общества, но и — во многих отношениях — несравненно более развитые общества крупных народов Закавказья, включая и христианские .

Следствия кавказских войн, которые вела царская Россия, для местных народов были многозначны. Для значительной части горского населения эти войны означали истребление, вытеснение с плодородных земель, вынужденную эмиграцию полумиллиона людей в Османскую империю («мухаджирство»).

«Российский» Кавказ XIX — начала ХХ века знал множество печальных исторических реалий: бесконтрольную чиновническую власть, коррупцию, засилье местных князьков, их свары и интриги, все то же малоземелье, отголоски трибалистской анархии, религиозные распри, столкновения на аграрной и этнической почве, бандитизм абреков. Но было бы полной исторической несправедливостью игнорировать огромную упорядочивающую и созидательную роль Санкт-Петербургской России в истории народов региона.

Вольное или невольное вовлечение представителей кавказских и в особенности закавказских народов в общероссийский, а через него и в общеевропейский культурный круг становилось важным упорядочивающим фактором кавказского общежития. Великий грузинский поэт Николоз Бараташвили (1817—1845), отнюдь не чуждый национально-реставраторских устремлений, писал:

Изгнанников теперешний возврат

Оказывает родине услугу.

Они назад с познаньями спешат,

Льды Севера расплавив сердцем Юга.

Под нашим небом эти семена

Дают тысячекратный плод с десятка.

Где меч царил в былые времена,

Видна рука гражданского порядка.

(Перевод Бориса Пастернака ) .

Как бы то ни было, последовавшие за кавказскими войнами полвека с лишним относительной стабильности в регионе (при всей тяжести тогдашних социальных и этнических столкновений, в особенности в период между революцией 1905—1907 годов и Первой мировой войной) принесли поразительные плоды: начатки спонтанной индустриализации; развитие транспортных и почтовых коммуникаций; первые шаги современного банковского дела; внедрение интенсивных и высокодоходных сельскохозяйственных культур; культивация и освоение новых земель; внедрение современных методов и систем образования и здравоохранения; успехи словесности и искусств; некоторые гарантии прав собственности; первые этапы становления местного капитала и его выход в сферы общероссийской и международной торговли . Плоды тогдашней ранней модернизации могли бы иметь (а может быть, когда-нибудь, в перспективе будущих времен, и возымеют) долговременные последствия для жизни народов Кавказского региона.

Изучение словесности и духовной культуры народов региона с середины XIX до начала ХХ века помогает уяснить то историческое обстоятельство, что в лоне этих народов (именно под влиянием российской и европейской мысли) начали складываться объективно рассчитанные если не на века, то, во всяком случае, на много десятилетий вперед особые формы просветительского творчества. Эти формы, опиравшиеся на местные традиции (в одних случаях на традиции местной христианской церковности и литературы, в других — на традиции суфийской мистики, поэзии и педагогики), пытались соотнести исторически связанный именно с российской имперской экспансией модернизационный вызов с общегуманистическими понятиями и с уникальным наследием местных языков и культур. Таково богатейшее наследие армянских и грузинских поэтов, такова публицистика Ильи Чавчавадзе (ныне причислен Грузинской православной церковью к лику Святых) и азербайджанца Мирзы Фатали Ахундова, таково наследие осетина Косты Хетагурова и чеченца Кунта-Хаджи.

Подчас для нынешнего гиперкритического и чуть ли не во всем изверившегося ума труды кавказских, восточных или, скажем, латиноамериканских просветителей XIX или начала ХХ века могут показаться прекраснодушными и наивными. Но, думаю, более широкий, философский, взгляд на историю заставляет по-иному оценить проблематику этого пласта общечеловеческой культуры. Проблема соотнесения великих достижений и наработок старых культур с потребностями адаптации к новому, динамичному миру и с потребностями понимания иных, не похожих на тебя людей — при всем разнообразии ее акцентировок — как была, так и остается непреложной .

Многозначный и трагичный опыт российского военно-административного присутствия на Кавказе оказался одним из серьезных факторов созидания русской культуры XIХ — первой четверти ХХ столетия.

Преодоление ходульно-экзотического взгляда на кавказскую реальность способствовало появлению таких вершинных текстов русской прозы, как пушкинское «Путешествие в Арзрум» или лермонтовский «Герой нашего времени» . Кавказская проблематика (и связанные с нею темы восхищения, анализа, покаяния) как бы обрамляет весь круг творчества Льва Толстого — от «Казаков» до «Хаджи Мурата». Эстетическое наследие народов Кавказа существенно повлияло на русский живописный авангард начала ХХ века . А уж в дальнейшем, если хронологически забежать вперед, — на весь магистральный путь русской поэзии (Маяковский, Пастернак, Мандельштам, Цветаева, Заболоцкий), существенно связанный с предшествующими традициями дворянской и разночинной культуры.

Если говорить о кавказских влияниях на высшие формы российского культуротворчества, то самым обобщенным образом этот кавказский опыт можно было бы выразить так.

Одна из важнейших задач искусства и — шире — самого человеческого духа заключается в том, чтобы понять и воспринять иного, не похожего на меня человека в особом, веками и веками слагавшемся контексте его жизнедеятельности, в его безусловной инаковости и одновременно в его неотчуждаемом и в глубине своей универсальном человеческом естестве. И этот опыт — непреложная часть моего мышления, моего мiроосмысления, моего самосознания, моей личности.

Однако многозначный период общеевропейской и российской belle é poque начала ХХ века был непродолжителен и увенчался периодом мiровых войн и тоталитарных диктатур, растянувшихся чуть ли не на весь ХХ век и передавших множество своих инерций нынешнему веку. В литературе немало сказано о закономерностях этого общеевропейского и общероссийского обвала, во многом связанного с рассогласованностью тогдашних производительных сил, интеллектуальных и социальных устремлений, с одной стороны, и с архаичностью веками складывавшихся структур сознания, управления и власти — с другой .

«Красное колесо»

Итак, общеевропейский обвал 1914-го и последующих годов во многих отношениях оказался для народов региона непоправимым. Тем паче что сам регион оказался в фокусе мегаломанских имперских устремлений начала века — пантуранства, пангерманизма, православного панславизма, британского и французского империализмов, а также в фокусе разогретых недавними революционными событиями в России, Турции и Иране конфликтующих местных национальных устремлений . Миллионы жизней были унесены событиями империалистической и Гражданской войн и всем множеством связанных с этими событиями социальных и этнических распрей, террором последующей диктатуры, коллективизацией, страшными событиями Великой Отечественной войны и сопутствовавшими ей депортациями — по архаическому принципу коллективной ответственности — неугодных сталинскому режиму народов. Депортации были тем более несправедливы, что некоторая часть мужчин из репрессированных народов сражались в рядах Советской Армии, а репрессии против коллаборационистов обрушивались и на безвинных — женщин, стариков, детей .

Разумеется, нельзя окрашивать весь советский период истории народов региона исключительно в черный (или красный) цвет, поскольку многое было сделано для развития производительных сил и инфраструктуры региона, заложены основы социальной поддержки населения, внедрен какой-то минимум понятий о социальной справедливости, в той или иной мере поддержана — пусть однобоко, но все же поддержана — преемственность местных культурных традиций. Не случайно же большинство жителей региона, раздосадованных всеми жестокими неурядицами постсоветской эпохи, с ностальгией вспоминают советские времена, точнее, самый, казалось бы, идиллический их период — вторую половину 50-х — первую половину 70-х годов . Обыденное сознание, а также сознание не вполне образованных или же не вполне добросовестных журналистов и «ученых», идеализируя краткий период послевоенного (по сути дела, послесталинского) прошлого и забывая обо всех жестокостях и противоречиях мировой и отечественной истории, ищут персональных виновников исторического обвала последних двух-трех десятилетий. Однако из поля зрения присяжных обвинителей чаще всего выпадает то обстоятельство, что этот обвал был невольно запрограммирован теми внутренними противоречиями национально-государственного строительства, культуры и социальности советской эпохи, которые оказались некоторым подобием адской машины под всем хрупким зданием кавказского общежития. И здесь, на мой взгляд, было бы уместнее рассуждать не в терминах персональной вины, а в терминах общей беды. И в этой связи я хотел бы выделить по меньшей мере три существенных фактора общесоветской истории, которые столь трагично отозвались на всем комплексе судеб народов региона. Я обозначил бы эти взаимосвязанные факторы так:

• технопопулистский характер советской модернизации;
• элементы нигилизма в культуре и политике;
• этнократизм не просто как принцип национально-государственного строительства, а как один из подспудных, но определяющих социетальных принципов советской эпохи.

Поговорим вкратце об этих трех факторах.

Технопопулистская модернизация

Утвердившаяся в 1920-е годы на Кавказе новая форма имперской организации — советская государственность — вольно или невольно приняла от своей имперской предшественницы, самодержавной России, модернизационную социоэкономическую, технологическую и культурную эстафету. Однако если для Российской империи модернизаторская активность знаменовала объективную самозащиту теократического и сословного строя в условиях тогдашнего наступления индустриально-урбанистических форм жизни, то модернизационная активность советской эпохи несла в себе совершенно иные мотивации:

• защиту социальных, властных и статусных притязаний новой элиты из разночинных и полулюмпенских низов. Эта элита пришла к власти неимоверными усилиями революционного подполья, гражданской войны, обуздания собственного народа и преодоления своих внутренних распрей;
• сближавший эту новую элиту и подвластные ей массы утопический проект «светлого царства», во многом коренившийся в идеологии победившего большевизма и к тому же впитавший в себя элементы уравнительных патриархальных чаяний крестьянских масс .

Этот своеобразный синтез марксистского авангардизма с элементами «шестидесятнического» утилитаристского нигилизма позапрошлого столетия и народническими чаяниями во многом определил духовный и институциональный облик победившей диктатуры . Крайний авторитаризм сочетался с заискиванием перед «классовым инстинктом масс», то бишь перед архаической «народной мудростью»; идея технологической эффективности уживалась со ставкой на жесткую и малоэффективную мобилизацию неквалифицированного труда; культ истории («историческая неизбежность», «историческая необходимость») — с практикой вопиющего вождистского волюнтаризма; военный иерархизм — с мечтаниями об уравнительных переделах. А глубочайшие базовые смыслы и структуры человеческого бытия и самосознания подгонялись под уничижительные категории «религиозных предрассудков», «интеллигентщины», «поповщины», «надстройки» и «прослойки» .

Разумеется, советский период в «Кавказском меловом круге», как и во всем необъятном Советском государстве, был ознаменован огромными достижениями в сферах интеллектуального и художественного творчества. Но эти достижения свершались не столько благодаря постулатам господствовавшей атеоматериалистической («марксистско-ленинской») идеологии, сколько вопреки оным. Здесь действовала скорее внутренняя автономная динамика «надстройки» и «прослойки», да к тому же и опиравшаяся на многозначную, но нередко творчески-эвристичную связь старых культур с модернизаторскими импульсами. Так было во многих гуманитарных науках (лингвистика, этнография, психология, философия); так было подчас в музыке, словесности, живописи, кинематографе. И это при том, что многих лучших представителей «надстройки» и «прослойки» репрессировали, «прорабатывали», замалчивали, выживали в эмиграцию.

Но что важно: сам этот социально-духовный синдром, который я определил как особый синдром технопопулистского модернизаторства , был объективно рассчитан на чисто сырьевое (и в этом смысле нигилистическое) отношение к пространствам, к богатствам природы, к культуре, к людям. Исходя из постулатов крайнего антииндивидуализма, такой синдром нес в себе не сплочение, но отчуждение людей , а с ним и объективные предпосылки негативного индивидуализма, криминализации, реархаизации.

Исторический запас прочности основанного на этом синдроме режима был ограничен. И такой предопределенный внутренний распад не мог не отозваться особой болью на судьбах различных регионов России, включая и тот, о котором здесь идет речь.

С этим синдромом в значительной мере связаны и следующие два фактора самоподрыва и распадения советской государственности в истории народов России и Кавказа.

Антикультура во власти

Утопический бунт против наследия традиционной и буржуазно-европейской (модернистской) культуры, который был характерен для советского периода, особенно для первых его десятилетий, иной раз принято прямолинейно интерпретировать в терминах заговора, злой воли. Разумеется, трудно представить себе без фактора злой воли тех или иных ставших у власти индивидов и групп такие акты коллективного вандализма, как осквернение кладбищ, разрушение или демонстративное осквернение монастырей, церквей, мечетей , дацанов и синагог . Разрушение и поругание храмовых зданий, начавшиеся со второй половины 20-х годов и продолжавшиеся до середины 60-х (и это при запрете храмостроительной деятельности), заведомо уродовали и обессмысливали всю тогдашнюю ландшафтную и градостроительную структуру .

Однако одной злой волей размах духовных трагедий объяснять невозможно.

Речь может идти скорее о глубоком смысловом и структурном кризисе сознания , когда обесценение традиционных духовных и культурных ценностей было усугублено взаимоналожением квазимодернизаторских утопических настроений на вековечные мечты традиционного человека о премудром упрощении жизни и о легком хлебе. Такого рода взаимоналожение и взаимное стимулирование ультрамодернизаторских и архаистических чаяний и определили, по мысли итальянского философа, становление той просветительски-бюрократической антикультуры, которой отмечен весь облик уже истекшего ХХ столетия . А также и ее след, который протягивается в нынешний век.

В этой обстановке, как пишет Андрей Зубов, «уничтожение главных носителей национального самосознания — высших сословий народов Кавказа, а также эмиграция облегчили культурную нивелировку населения региона на бытовом уровне. Репрессии против интеллигенции 20—60-х годов привели к еще большему упростительному смешению народов в 70—80-е годы» .

Слов нет, советская технопопулистская модернизация способствовала значительному росту технической компетенции и формальных показателей образованности населения, росту бытовых стандартов существования. Однако идейные приоритеты атеизма и материализма не могли в конечном счете не сказываться на понижении общего духовного стандарта и, следовательно, культуры личностей и масс, не могли не превращаться в предпосылки низменного национализма и религиозной ксенофобии.

Во время перестройки и уже в постсоветский период, когда было недвусмысленно разрешено храмовое строительство, отчасти изменились к лучшему сами ландшафты. Улицы любого из сколько-нибудь крупных населенных пунктов стали «дорогами к храму». Однако беда в том, что постсоветскому религиозному буму сопутствовали не только процессы многозначного переоформления социальных и властных структур. Неизбежное — в условиях распада советской системы и перераспределения власти и собственности — возрождение национальных и религиозных чаяний, происходившее в ситуации пресеченных и вульгаризированных традиций, не могло не привести к характерному для 1990-х резкому падению духовно-нравственных и интеллектуальных стандартов среди населения . Слабость и вопиющая неправоупорядоченность государства способствовали переходу экономической активности значительной части населения «в тень», в криминальные структуры .

Тем паче что этому падению сопутствовали и характерные для последнего десятилетия ХХ века деградация учебного и издательского дела, упадок творческого уровня значительной части научной и художественной интеллигенции, огрубение значительной части духовенства. А ведь для сколько-нибудь здравой ориентации в самом себе, в своих ближних, в своем мире человеку надлежит жить в некоторой гибко развивающейся системе традиций веры, мысли и творчества, включая и традиции обновления . И наоборот, обрывы культурной преемственности и ригидность жизненных отношений суть взаимосвязанные знаки торжествующей (пусть даже на время) антикультуры.

Этнократия

Эту проблему, опять-таки, мне приходится ставить в категориях не столько вины, сколько беды. Корни трагедии восходят к дореволюционным временам, когда народы Российской империи с их полутрадиционной социальной организацией и полутрадиционным менталитетом были вынуждены вступать в эпоху новых — нетрадиционных — экономических, технологических и интеллектуальных отношений. Именно в этом контексте завышенных ожиданий и разгоряченных страстей могут быть поняты мощные этнонациональные обертоны революционных событий 1905—1907 годов, последующие события азербайджано-армянских столкновений, события Первой мировой и Гражданской войн.

Трагизм событий гражданской войны на Кавказе следует подчеркнуть особо. Если Белое движение выступало под доктринерским и неосуществимым в тогдашних российских условиях, по сути дела, якобинским лозунгом «единой и неделимой России», а национальные или региональные движения в большей или меньшей степени, смотря по обстоятельствам, склонялись к лозунгам этнотерриториального сепаратизма, чреватого в условиях малоземелья и этнической чересполосицы ненавистью и кровью, то большевики нащупали некий особый путь. Сочетание логически несочетаемых идей «мiровой революции», «пролетарского интернационализма» и «права наций на самоопределение» позволило им, мобилизуя противоречивые социальные и национальные устремления значительной части тогдашнего российского населения, выиграть Гражданскую войну и во многих отношениях сохранить былую имперскую целостность . Причем опираясь на сочетание методов жесткой имперской централизации и выделения формально суверенных и произвольно районированных «союзных республик» и автономных структур на «национальных окраинах».

Здесь объективно сработал метод «разделяй и властвуй». Создание системы безусловно зависимых от Центра национально-государственных формирований оставляло за ним все возможности директивного руководителя, посредника и арбитра, а за местными партийно-государственными элитами из числа «титульных социалистических наций» — некоторый контроль над произвольно сформированными автономными территориями. Причем это был контроль в условиях этнической чересполосицы, недостатка земли и материальных ресурсов, неутихших этнорелигиозных страстей и быстро переоформлявшихся клановых связей.

Тем самым процесс реархаизации и, более того, криминализации былых авангардистских «нацкадров», допущенных к местной «кадровой политике», к частичному участию в репрессивном аппарате, к перераспределению местных ресурсов и дотаций из Центра, к статусу символического представительствования местных культур («национальные по форме и социалистические по содержанию»), был делом исторически обусловленным . Низкий духовно-нравственный уровень советской элиты в сочетании с малой хозяйственной эффективностью и постепенным политическим расслаблением Центра неизбежно порождал процесс социокультурной реархаизации. Былые ревнители пролетарского правоверия на протяжении десятилетий исподволь превращались в связанные круговой порукой кланово-этнократические группировки .

Обращение к полузабытым национальным и религиозным не столько даже ценностям, сколько символам в условиях разраставшихся и притом самых разнообразных и разнонаправленных международных контактов (с Западом, Турцией, Ираном, Арабским миром, территорией бывшей Югославии) оказывалось для местных соперничающих элит незаменимым ресурсом в борьбе за статус, за доступ не только в коридоры российского Центра, но и в международные структуры. Правовой нигилизм и вооруженный «беспредел» становились неотъемлемыми спутниками такого обращения. А былые эстеты и ревнители национальных наследий легко превращались в фигуры военно-криминального характера (Зелимхан Яндарбиев в Чечне, Джаба Иоселиани в Грузии, организаторы этнических чисток в Абхазии и многие, многие другие).

Так что одна из гримас нашей недавней истории заключается в том, что объективно рассчитанный на долгие десятилетия путь гражданских и демократических преобразований и вхождения не просто в современность, а в особо усложненный постмодернистский мiр оказался предпосылкой некоего частичного духовного и социального регресса. А последний стал платой за симуляцию национальных возрождений без глубоких духовных традиций, исторических знаний и культурной преемственности . Положение тем более драматично, что многие посткоммунистические лидеры, будучи плотью от плоти вчерашней номенклатуры, используют для поддержания и укрепления своей авторитарной власти всё те же привычные методы патерналистской мобилизации, включая нагнетание этнических и ксенофобских страстей . И касается это не только Кавказского региона или всего комплекса постсоветских «Востоков», но и в существенной мере как самой России, так и постсоветских «Западов» (Украина, Белоруссия, Молдавия, Балтия). Это же касается и республик бывшей Югославии, а по сути дела, и всех посткоммунистических стран Европы.

За былой нигилизм советского общежития, за нигилизм освободительных, равно как и ностальгических, притязаний 80—90-х, за нигилизм этнократической институционализации приходится платить кровью, этническими чистками, обескоренением, скитаниями, ожесточением и одичанием миллионов людей.

Близкие перспективы выхода из трагических разрывов «Кавказского мелового круга» пока не просматриваются, и вряд ли у кого-то есть готовые рецепты изживания всего этого комплекса десятилетиями и веками накапливавшихся и слишком далеко зашедших противоречий. Но, думаю, высказать некоторые свои соображения на возможные в будущем пути преодоления кризиса я вправе.

Нашу историю истекшего ХХ века можно было бы описать как время метаний между архаизмом (или, говоря аккуратнее, традиционализмом) массового сознания и идеями социально-политического авангардизма. Причем авангардизма в разных версиях — социалистических, технократических, националистических, рыночных. В каждой из этих версий преобладал и продолжает преобладать антикультурный, социоцентрический элемент, когда на первый план выдвигаются чисто властные и статусные притязания в отношении к самим себе и чисто сырьевой подход в отношении ко всем остальным.

В этих условиях альтернативой подобного рода нигилистическим подходам к человеческой реальности может быть только то, что я назвал бы культурной реформацией, или — в терминах одной из последних моих работ — переоткрытием человека . Или же умением увидеть человека «поверх барьеров», в его духовной сообщенности с другими, не похожими на него людьми, но в то же время в его неотъемлемом историческом и экзистенциальном своеобразии .

Такой подход предполагает нечто большее, нежели официально исповедуемая во многих странах Запада идеология мультикультурализма: важен не столько момент вынужденного и институционально упорядоченного сожительства несхожих этносов и субкультур, сколько осознанный принцип внутренней со-общенности непохожих друг на друга, но сродных в человеческом естестве, в задачах экологического выживания и в гражданском общежитии людей.

Речь, разумеется, не о рецептуре, а лишь о долговременном векторе и общекавказского, и общероссийского, и общечеловеческого развития. Тем более что общий контекст жизни и отношений народов России и Кавказа складывался не только веками совместного проживания, но и в ходе десятилетий становления нынешних глобальных отношений и связей.

Во всяком случае, без творческого подвижничества ныне разоренной и социально приниженной многонациональной и многоконфессиональной российской интеллигенции, не только культурной элиты, но и «низовой» интеллигенции — учительства, юристов, врачей, журналистов, приходского духовенства (по крайней мере, тех их групп, которые не ослеплены ксенофобией и корыстью), — конфликтная ситуация в регионе и в стране не может быть смягчена и оптимизирована.

Сказанное выше — не досужее интеллигентское мессианство и не абстрактные благопожелания. Речь идет пусть о далеко не достаточном, но все же существенно необходимом человеческом проекте нынешней российской эволюции. Ибо искусство рационального понимания и духовного постижения человека и мира — вещи всегда дефицитные, а уж в нынешней России и подавно. А если говорить в категориях чисто прикладных, то поднятие интеллектуально-духовной и человеческой планки современной российской культуры со временем так или иначе должно положительно сказаться на процессе нормализации жизни народов России.

Чтобы не быть голословным, я хочу в заключение этой статьи отметить по меньшей мере два прагматических аспекта ожидаемой мною «культурной реформации», связанной с многонациональной и многоконфессиональной российской культурой. Российской, хотя в исходных ее основах — и об этом нельзя забывать — великорусской.

Аспект 1 я связал бы с культурной поддержкой русскоязычных меньшинств российских «автономий» и стран ближнего и дальнего зарубежья — поддержкой не в ущерб «автономиям» или суверенным государствам . И не в «силовых» или «геополитических» видах, а ради гражданского и духовного достоинства и самой России, и миллионов рассеянных по всему свету и отчасти вросших в экономику, быт и культуру иных народов россиян. Рассеянных, но памятующих о своей исторической Родине, о культуре и языке и объективно призванных послужить налаживанию взаимопонимания России с иными, периферийно-российскими и зарубежными, народами. Увы, эта «алгебра» межнациональных и межгосударственных отношений весьма далека от тех скороспелых и - по существу - реваншистских политических и геополитических схем, что господствуют ныне в головах наших элит и «широкой общественности»…

Аспект 2 я связал бы с еще более запущенным и небрежимым процессом обустройства миллионов людей, переселившихся и переселяющихся в нынешнюю Россию из «автономий» и бывших союзных республик.

Значительная часть этой многомиллионной человеческой волны вынужденных мигрантов (не только великороссов, но и украинцев, армян, азербайджанцев, молдаван, чеченцев, турок-месхетинцев, немцев и многих, многих других) попросту бедствует. Сказать, что они обделены вниманием нашего бизнеса, наших государственных, партийных, церковных, профсоюзных и всяческих иных бюрократов, — значит ничего не сказать. Зачастую эти люди безотносительно к их этнической «графе», уже, по счастью, упраздненной, сталкиваются с пренебрежением, а подчас и с открытой враждебностью и преследованиями в местах их нового расселения. Хотя понятно и соперничество за статус, за подачки, за жалкую «жилплощадь», за уголок на базарном прилавке, за рабочие места, за невозделанные и запущенные угодья. Боюсь только, что эта предельная атомизация большинства постсоветских человеков грозит печально отозваться на будущих судьбах страны. Важность поддержки великорусских репатриантов на территориях Российской Федерации самоочевидна. Эти люди вернулись в собственный дом, да к тому же еще и в дом с демографическими показателями весьма тревожного свойства.

Что же касается иммиграции в нынешние великорусские области представителей иных народов, то со временем дети и внуки этих людей смогли бы стать полем российской «культурной радиации» (выражение Арнольда Джозефа Тойнби) в нынешнем диаспоризованном мире — только бы не покушаться на культурную идентичность этих людей, не отторгать их и в то же время не «перековывать» их в великороссы, а стараться, чтобы русская культура становилась открытой и привлекательной для новоприбывших. Формы будущей идентификации этих людей решать не нам, а их детям и внукам.

Духовные ресурсы русской культуры, веками созидавшейся людьми разных регионов, сословий, классов и этнических происхождений под самыми разнообразными и несхожими внутренними и внешними, в том числе и кавказскими, влияниями, и по сей день велики, хотя и подрываются бытовой ксенофобией и беззастенчивыми манипуляциями политиканов .

Эта культура — воистину всемирно признанный золотой запас, золотая валюта России. Однако эта валюта, как и всякий мир подлинных наработок человеческого духа, не может лежать под спудом, а призван действовать благодаря ценностям гуманизма (не побоюсь сказать, религиозного гуманизма) и гражданственности, но никак не ксенофобии и геополитической ностальгии. И особенно в эпоху той, по словам Мераба Мамардашвили, «антропологической катастрофы», когда потрясены сами «цивилизационные основы процесса жизни и общения» .

Эта мысль, хотелось бы думать, мало-помалу, с трудом, но все же доходит и до наших руководящих кругов. Так, 6 сентября 2001 года президент Российской Федерации Владимир Путин провозгласил с трибуны Нальчикского государственного университета, то есть в интеллектуальном центре столицы сложной, двусубъектной кавказской республики Кабардино-Балкарии, государственную программу толерантности. Разумеется, культурные состояния, в том числе и толерантность, не поддаются декретированию, даже и ex cathedra , да к тому же и толерантность — этническая, религиозная, субкультурная — пусть необходимая, но все же недостаточная духовная ступень к нормальному человеческому общежитию.

Подлинная же толерантность (понимают ли это наши власти и наше общество?) — в нынешнем понимании этого слова — есть не брюзгливое и вынужденное «терпение», а нечто большее и духовно значимое: умение, оставаясь самим собой, в какой-то мере осмыслить и почувствовать особую ценность, особую внутреннюю специфику иного, непохожего на тебя человека.

Так что президентская декларация в Нальчике представляется мне событием, имеющим пусть и ограниченный, но всё же и некоторый исторический смысл. Руководитель посттоталитарной (или, если угодно, неототалитарной) России произнес ex cathedra некое человеческое слово. Как-никак, слово тоже дело. Но дело, повторяю, не просто в государственных директивах или интеллигентских благопожеланиях, а в призвании раздираемой конфликтами России выжить и осуществить себя в поистине тектонических культурных процессах будущего. И как раз в тот период, когда недостаток разумения, веры и культуры миллионы людей пытаются компенсировать бэконовскими идолами этнонационализма и религиозной нетерпимости.

Примечания

[i] Гефтер М.Я. От народофобии — к миру миров // Феномен народофобии. Казань, 1994. С. 6.

Трудно представить себе судьбы государств и народов Кавказского региона, не принимая во внимание историю народов, живших или продолжающих жить за нынешними южными пределами закавказских республик. Так, например, лазы, обитающие на территории Турции, представляют собой исламизированную и в значительной мере отуреченную ветвь грузинского народа; население Западной Армении в период Первой мировой войны оказалось жертвой османского геноцида; миллионы азербайджанцев компактно проживают на северо-западе Ирана. Но разговор о землях и народах, сопредельных нынешнему Кавказскому региону, — разговор долгий и трудный, заслуживающий особого времени и места.

Едва ли правомерно толковать эти черты как исключительные свойства кавказской психеи. Черты рубежной психологии характерны для многих древнейших народов Европы — горцев или островитян, — сумевших исторически выжить в условиях тягчайших внешних натисков, закрепиться в особых экологических нишах и, сохранив мощнейшие элементы традиционных укладов, развить многомиллионные и высокоприспособленные диаспоры в странах Старого и Нового Света. Таковы, например, албанцы, сицилийцы, сардинцы, корсиканцы, баски — великие и древние, полувосточные маргиналы Европы, европейцы, предшествовавшие культурно-историческому сложению самой Европы. Эту мысль я сформулировал благодаря беседе (02.03.2002) с живущим в Италии русским математиком Андреем Александровичем Аграчевым.

См.: Ерохин В.П., Мурадян Р.А., Рашковский Е.Б. и др. Круглый стол: Кавказ и Россия // Дагестанское село: Вопросы идентичности: (На примере рутульцев) / Отв. ред. Т.Ф. Сиверцева. М.: ИВ РАН, 1999. С. 328.

[v] Деморализующими факторами кавказского общежития в течение веков были подкупы и стравливание местных князьков и воинов со стороны более сильных и богатых соседей и превращение Кавказа в некое поле перманентной охоты за рабами. Еще в первой половине позапрошлого века на невольничьих рынках Турции и Ирана торговали «черкесами» и иными «кавказскими пленниками» (см.: Spencer E. Travels in Circassia, Krim Tartary, etc. A Steam Voyage down the Danube, from Vienna to Constantinople and round the Black Sea in 1836. Vol. 1. - L.: H. Colburn, 1838. P. XVII-XVIII, вторая пагинация; P. VI, первая пагинация; Р. 268-269.

О коллизии относительной простоты и архаичности социальных основ традиционного кавказского общежития и одновременно тонкости и сложности религиозной и художественной культуры местных народов, отчасти компенсирующих суровость и архаизм их социального бытования, см. в трудах А.С. Башкирова, С.О. Хан-Магомедова, В.И. Морковина, А.К. Аликберова и др.

См.: Петров А.М. Российская империя и внешняя торговля зарубежной Азии // Зарубежный Восток: Вопросы истории торговли с Россией. М.: ВЛ РАН, 2000; Иванов С.М. Из истории русско-турецкой торговли в XVII — начале ХХ в. // Там же. Можно было бы вспомнить в этой связи имена кавказцев - российский бизнесменов первой величины: Асадуллаевы, Дадашевы, Лианозовы, Манташевы, Тагиевы и др.

Что касается поэтов Западной («Турецкой») Армении, то и их не обошли российские духовные, литературные и революционные влияния (об этом много и детально писал в своих трудах В.Я. Брюсов).

См.: Рашковский Е.Б. Научное знание, институты науки и интеллигенция в социокультурной динамике Европы, России и Третьего мира: XVIII—XX века / Дис. в виде научного доклада… М.: ИМЭМО РАН, 1997. С. 19—20.

Nota bene . Некоторая часть лидеров КПСС и «перестроечной» эпохи (Шаумян, Нариманов, Тер-Петросян (Камо), Махарадзе, Сталин, Орджоникидзе, Енукидзе, Вышинский, Берия, Карахан, Катанян, Лакоба, Багиров, Микоян, Калмыков, Деканозов, Алиев, Демирчян, Примаков, Лебедь, Горбачев, Шеварднадзе, Коков и многие другие), а также ряд деятелей постсоветских компартий (Кондратенко, Ткачев, Умалатова, Евгений Джугашвили) — все они выходцы из «пассионарного» Кавказского региона. Но лишь самый недалекий или недобросовестный интерпретатор может усмотреть в этом факте какое-то свидетельство против народов региона. Речь идет о другом: этот факт свидетельствует о том, что народы региона находились и находятся в острейших критических точках пересечения истории Европы, России и Востока.

См.: См.: Рашковский Е.Б. Россия и сопредельный Восток в культурологической перспективе // Pro et Сontra. 2000. Т. 5. № 3. С. 149—155.

Эта проблематика многосторонне проанализирована в трудах таких православных мыслителей, как Н.А. Бердяев, Б.П. Вышеславцев и Г.П. Федотов; в нынешней русской обществоведческой литературе данной проблеме посвящены труды М.А. Чешкова и Г.С. Киселева; она глубоко описана в художественной прозе Николая Нарокова, Григола Робакидзе, Василия Гроссмана, Василя Быкова, Александра Солженицына.

В бытность мою в селах высокогорного Дагестана (Цумадинский район) тамошние муллы рассказывали мне об имевших место, наряду с закрытием мечетей, случаях демонстративного сожжения мечетных ковров и книг духовного содержания (см.: Рашковский Е.Б. Дневник культуролога // Дагестан: Село Хуштада. М.: ИВ РАН, 1995. С. 23).

Опять-таки мое личное свидетельство (город Батуми, 1988 г.): улица, на которой стояла оскверненная и изуродованная синагога, словно бы в знак глумления называлась именем Карла Маркса, известного своей лютой ненавистью к иудаизму, равно как и к христианству. По словам моего информатора, грузинского поэта, переводчика и общественного деятеля Джемала Аджиашвили (1944-2013), в 90-е годы Батумская синагога была восстановлена при содействии грузинского государства и вновь освящена.

Вспомним, что история уничтожения по личному распоряжению Сталина средневекового храмового комплекса над Тбилиси стала в начале 80-х сюжетной основой фильма Тенгиза Абуладзе «Покаяние». Произносимая великой актрисой Верико Анджапаридзе заключительная фраза фильма «Если улица не ведет к храму, — зачем она?» стала у нас, в России, крылатой.

См.: Брагина Е.А. Новое содержание проблемы развития // Россия и Закавказье: реалии независимости и новое партнерство / Под ред. Р.М. Авакова и А.Г. Лисова. - М.: Финстатинформ, 2000. С. 96-97.

См.: Eisenstadt Sh. N . Intellectuals and Tradition // Intellectuals and Tradition / Sh. N. Eisenstadt, S. R. Graubard (eds). N. Y.: Humanities Press, 1973.

На Кавказе такое сохранение не было абсолютным. Советское государство оплатило союзничество Русской и Турецкой революций западной частью российской Армении (отторжение района Карса и Ардагана в 1921 году), что трагически сказалось на судьбах сотен тысяч людей — армян, грузин, молокан, духоборцев.

Дополнительным фактором криминализации было еще и то обстоятельство, что строгое соблюдение советской системы финансовой дисциплины, централизованных ГОСТов, штатных расписаний не давало возможности наладить сколько-нибудь эффективное производство и обеспечить людям хотя бы скудный минимум бытовой защищенности. Советским «хозяйственникам» приходилось ловчить, изворачиваться, откупаться от шантажистов из партийных и правоохранительных органов (мемуарные свидетельства об этой стороне жизни послевоенной грузинской «глубинки» см.: Зальцман М. Меня реабилитировали… Из записок еврейского портного сталинских времен. - М.: Русский путь, 2006. С. 232-246). Традиции нынешней коррупции и рэкета на просторах СНГ имеют долгую социалистическую предысторию.

Феномену человека.

Эта культурно-реформационная тема развивалась в поздних трудах таких мыслителей, как М.М. Бахтин, Г.С. Батищев, В.С. Библер, М.Я. Гефтер, М.К. Мамардашвили, протоиерей А.В. Мень. Обоснованию данной темы посвящена важная часть трудов нынешних русских мыслителей и философов С.С. Аверинцева, А.В. Ахутина, С.С. Неретиной, А.П. Огурцова, Г.С. Померанца.

Рациональное — в строгом философском понимании этого слова — вовсе не равнозначно деляческому и манипулятивному.

К сожалению, перспективно-стратегическая важность для России (именно для России!) суверенитета республик постсоветского Востока еще не вполне понята даже многими специалистами, не говоря уже о массе нынешних дилетантов от геополитики, — имя же им легион.

Мамардашвили М.К. Сознание и цивилизация // О духовности. Тбилиси: Мецниереба, 1991. С. 26.

Печатается с небольшими изменениями.

История создания

Написана пьеса была лишь в 1945 году в Соединённых Штатах и там же впервые поставлена - в 1947 году студенческим любительским театром в г. Нордтфилдсе (штат Миннесота) . В первоначаальной редакции пьеса была опубликована в 1948 году в журнале «Sinn und Form». Готовясь к постановке «Кавказского мелового круга» в театре «Берлинер ансамбль », Брехт в 1953-1954 годах существенно переработал пьесу, - в окончательной редакции она вошла в сборник «Versuche», изданный в 1954 году в Берлине .

Действующие лица

• Аркадий Чхеидзе - певец
• Георгий Абашвили - губернатор
• Нателла - его жена
• Михаил - их сын
• Гоги - адъютант
• Арсен Казбеки - жирный князь
• Конный гонец из города
• Hико Mикадзе и Миха Лоладзе - врачи
• Симон Хахава - солдат
• Груше Вахнадзе - судомойка
• Лаврентий Вахнадзе - брат Груше
• Анико - его жена
• Крестьянка - временная свекровь Груше
• Давид - её сын, муж Груше
• Аздак - деревенский писарь
• Шалва - полицейский.
• Старик беглец - великий князь
• Колхозники и колхозницы, слуги во дворце губернатора и другие второстпенные персонажи

Сюжет

Сценическая судьба

По количеству постановок за пределами Германии «Кавказский меловой круг» стал одной из самых популярных пьес Б. Брехта . Постановку пьесы в Королевском шекспировском театре в марте 1962 года не только английская, но и немецкая пресса признала «лучшим лондонским Брехтом» .

Выдающимся событием театральной жизни стала постановка «Кавказского мелового круга», осуществлённая в 1975 году Робертом Стуруа в Тбилисском театре им. Шота Руставели , с музыкой Гии Канчели , - спектакль принёс режиссёру международную известность . По мнению Георгия Товстоногова , успех спектакля был обусловлен не в последнюю очередь тем, что режиссёр «с доверием отнесся к авторскому определению места действия» . В пьесе Брехта Кавказ - такая же абстракция, как и Китай в «Добром человеке из Сычуани »; страна, писал Товстоногов, названа в пьесе Грузией «только для того, чтобы показать, что это далеко от Германии, о которой автор прежде всего и думал»; но грузинский режиссёр погрузил её в национальный колорит, абстрактные образы обрели плоть и кровь: «Возникла не Грузия „вообще“, не сказочная страна, а конкретная среда, обстановка, атмосфера, а главное - конкретные люди. Это придало пьесе дополнительный смысл, а национальный темперамент актёров зарядил её эмоциональностью. Соединение принципов брехтовского театра с традициями грузинского народного искусства дало результат такой впечатляющей силы, что получился прекрасный спектакль, признанный во всём мире и открывший новый, сегодняшний путь к Брехту» .

Известные постановки

• - «Берлинер ансамбль ». Постановка Б. Брехта , режиссёр М. Векверт; художник Карл фон Аппен ; композитор Пауль Дессау . Роли исполняли: Аздак и Чхеидзе - Эрнст Буш , Груше - Ангелика Хурвиц, жена губернатора - Елена Вайгель , князь Казбеки - Вольф Кайзер. Премьера состоялась 15 июня
• - Театр Франкфурта-на-Майне . Постановка Гарри Буквица, художник Тео Отто. Роли исполняли: Груше - Кете Райхель (актриса театра «Берлинер ансамбль»), Аздак - Ганс Эрнст Егера, князь - Эрнствальтер Митульский, певец - Отто Роувеля. Премьера состоялась 28 апреля
• - Королевский шекспировский театр . Постановка Уильяма Гаскилла; роль Груше исполняла Пэтси Бирн.

В СССР

Примечания

Ссылки

Категории:

• Литературные произведения по алфавиту
• Пьесы XX века
• Пьесы на немецком языке
• Пьесы Германии
• Пьесы 1945 года
• Пьесы Бертольта Брехта

Wikimedia Foundation . 2010 .

• Кавказский (Ставропольский край)
• Кавказский пленник (Кавос)

Смотреть что такое "Кавказский меловой круг" в других словарях:

Брехт Бертольт - (Brecht) (1898 1956), немецкий писатель, режиссёр. В 1933 47 в эмиграции. В 1949 основал театр «Берлинер ансамбль». В философско сатирических пьесах на современные, исторические и мифологические сюжеты: «Трёхгрошовая опера» (пост. 1928, музыка… … Энциклопедический словарь

Брехт, Бертольт - Запрос «Брехт» перенаправляется сюда; см. также другие значения. Бертольт Брехт Bertolt Brecht … Википедия

Эпический театр - «Эпический театр» (нем. episches Theater) театральная теория драматурга и режиссёра Бертольта Брехта, оказавшая значительное влияние на развитие мирового драматического театра. Свою теорию, опирающуюся на традиции… … Википедия

Театрально-декорационное искусство - искусство создания зрительного образа спектакля (См. Спектакль) посредством декораций, костюмов, освещения, постановочной техники. Развитие Т. д. и. тесно связано с развитием Театра, драматургии, изобразительного искусства. … … Большая советская энциклопедия

Стуруа Роберт Робертович - (р. 1938), грузинский режиссёр, народный артист СССР (1982). С 1961 режиссер, с 1979 главный режиссер (с 1986 художественный руководитель), с 1980 и директор Тбилисского драматического театра им. Руставели. Среди постановок: «Кавказский меловой… … Энциклопедический словарь

Стуруа, Роберт Робертович - В Википедии есть статьи о других людях с такой фамилией, см. Стуруа. Роберт Стуруа груз. რობერტ სტურუა Имя при рождении: Роберт Робертович … Википедия

История о человеколюбии, и о помощи ближнему на сцене Маяковки

В этом сезоне театр имени Маяковского делает ставку не на количество, а на качество. Всего два спектакля за театральный сезон на большой сцене (первый- «Русский роман» в постановке М.Карбаускиса), но в обоих случаях проведена грандиозная, подробнейшая работа.

Идея поставить «Кавказский меловой круг» Б.Брехта возникла у Никиты Кобелева летом прошлом года, когда он подбирал материал для новой работы, получив добро на постановку от художественного руководителя. С сентября месяца начались репетиции, и только к концу апреля спектакль наконец увидел свет.

«Кавказский меловой круг» не принадлежит к числу самых востребованных и ставящихся пьес Брехта, однако нашей стране тема грузин и грузинского народа невероятна близка, и поэтому нашим зрителем пьеса хорошо воспринимается. Впрочем, как говорит режиссер спектакля Никита Кобелев, его спектакль интернационален, лишен чисто грузинских мотивов, и в первую очередь его интересует история. История о человеческой бескорыстности, помощи ближнему в трудное время.

Девушка Груше (Юлия Соломатина), в сложное военное время, берет на себя чужого ребенка и проходит с ним всю войну. Роль Груше исполняет Юлия Соломатина - актриса из лидеров молодого поколения маяковцев. Соломатина играла заметную роль и в предыдущем спектакле Кобелева «Последние». На этот раз ей и вовсе отведена центральная роль в спектакле.

Роль судьи Аздака исполняет колоритнейший Игорь Костолевский. Актер, который пройдя определенный возрастной рубеж открыл в себе блестящий талант характерного актера, и с каждой новой работой продолжает, на радость зрителям, показывать и открывать новые грани своего таланта.

Ещё одной, заметнейшей ролью в этой постановке, является роль рассказчика в исполнении Сергея Рубеко, который играет свою первую премьеру после возвращения в родной театр. Герой Рубеко является, как бы альтер-эго самого Брехта, он устанавливает правила игры, вовлекает зрителя в театральный процесс, ведет его по сюжетной линии от начала до самого конца.

Театралы со стажем помнят спектакль театра Маяковского середины прошлого столетия, где роль Груше исполняла нынешняя прима Маяковки - Галина Анисимова, а роль Аздака - выдающийся артист Лев Свердлин. Многим памятна и грузинская постановка Роберта Стуруа в Тбилисском театре им. Шота Руставели, эту постановку театр демонстрировал Московским и Ленинградским зрителям на гастролях. Наконец, и у нынешнего поколения театральных зрителей, появился свой «Кавказский меловой круг».

Предлагаем Вашему вниманию фотографии Ильи Золкина со спектакля:

Сергей Рубеко в роли рассказчика Аркадия Чхеидзе

Юлия Соломатина в роли Груше Вахнадзе

Игорь Костолевский в роли Аздака

Павел Пархоменко в роли Симона Хахавы

Ольга Прокофьева в роли Свекрови

Дарья Повереннова в роли Жены губернатора

Дмитрий Прокофьев в роли Жирного князя

Надежда Бутырцева исполняет роли Пожилой знатной дамы, старухи и соседки

Юрий Никулин исполняет роли Губернатора, Старого крестьянина, Великого Князя, старика

Юрий Коренев играет Конюха, соседа и 1-го солдата

Игорь Охлупин в роли Хозяина постоялого двора

Елена Мольченко исполняет роли Поварихи, Крестьянки и Соседки

Юлия Самойленко исполняет роли 1-ой служанки и Молодой знатной дамы

Ольга Ергина исполняет роли 2-ой служанки, Невестки и Тамары

Владимир Гуськов играет 2-го солдата и Гонца

Биограф Брехта Эрнст Шумахер связывал с желанием автора отдать дань самоотверженности Советского Союза в этой войне . При этом Брехт, как считал Шумахер, вполне отдавал себе отчёт в том, что просоветский пролог пьесы исключал возможность постановки её на Бродвее . Впервые «Кавказский меловой круг» был поставлен в 1947 году - на сцене «Нурс Литтл Театр» (англ. Nourse Little Theater ) Карлтонского колледжа в Нортфилдсе (штат Миннесота) режиссёром Х. Гудмэном .

В первоначальной редакции пьеса была опубликована в 1948 году в журнале «Sinn und Form». Готовясь к постановке «Кавказского мелового круга» в театре «Берлинер ансамбль », Брехт в 1953-1954 годах существенно переработал пьесу, - в окончательной редакции она вошла в сборник «Опыты» (Versuche ), изданный в 1954 году в Берлине .

Действующие лица

• Аркадий Чхеидзе - певец
• Георгий Абашвили - губернатор
• Нателла - его жена
• Михаил - их сын
• Гоги - адъютант
• Арсен Казбеки - жирный князь
• Конный гонец из города
• Hико Mикадзе и Миха Лоладзе - врачи
• Симон Хахава - солдат
• Груше Вахнадзе - судомойка
• Лаврентий Вахнадзе - брат Груше
• Анико - его жена
• Крестьянка - временная свекровь Груше
• Давид - её сын, муж Груше
• Аздак - деревенский писарь
• Шалва - полицейский.
• Старик беглец - великий князь
• Колхозники и колхозницы, слуги во дворце губернатора и другие второстпенные персонажи

Сюжет

Сценическая судьба

В 1957 году «Кавказский меловой круг» был показан в Москве и Ленинграде во время гастролей театра. «Традиция, дошедшая с античных времён, - писала критик Е. Луцкая, - порождённая всем существом Народного театра - от карнавальных шествий до площадных мистерий , - ожила и предстала совсем юной в этом спектакле, где мудрость граничит с наивностью, условный гротеск уживается с изощренным психологизмом, а комедийное начало мирно соседствует с трагическим» . В этом спектакле отрицательные персонажи, в отличие от положительных, выступали как куклы или как маски, что некоторым критикам, в частности С. Мокульскому и Б. Ростоцкому, показалось неоправданным: изображение живых образов, на их взгляд, содержательнее. С этим не согласился Ю. Юзовский : «Актёр, представляющий куклу, жестом, походкой, ритмом, поворотами фигуры вычерчивает рисунок образа, который по жизненности того, что он выражает, может поспорить с живым образом… И в самом деле, какое разнообразие убийственно-неожиданных характеристик - все эти лекари, приживалы, адвокаты, вояки и дамы! Эти латники с их мертво мерцающими глазами, олицетворение разнузданной солдатчины. Или „великий князь“ (артист Эрнст Отто Фурманн), длинный, как глиста, весь вытянутый к своему алчному рту, - рот этот как бы цель, все же прочее в нём средство» .

По количеству постановок за пределами Германии «Кавказский меловой круг» стал одной из самых популярных пьес Б. Брехта . Постановку пьесы в Королевском шекспировском театре в марте 1962 года не только английская, но и немецкая пресса признала «лучшим лондонским Брехтом» .

Выдающимся событием театральной жизни стала постановка «Кавказского мелового круга», осуществлённая в 1975 году Робертом Стуруа в Тбилисском театре им. Шота Руставели , с музыкой Гии Канчели , - спектакль принёс режиссёру международную известность . По мнению Георгия Товстоногова , успех спектакля был обусловлен не в последнюю очередь тем, что режиссёр «с доверием отнесся к авторскому определению места действия» . В пьесе Брехта Кавказ - такая же абстракция, как и Китай в «Добром человеке из Сычуани »; страна, писал Товстоногов, названа в пьесе Грузией «только для того, чтобы показать, что это далеко от Германии, о которой автор прежде всего и думал»; но грузинский режиссёр погрузил её в национальный колорит, абстрактные образы обрели плоть и кровь: «Возникла не Грузия „вообще“, не сказочная страна, а конкретная среда, обстановка, атмосфера, а главное - конкретные люди. Это придало пьесе дополнительный смысл, а национальный темперамент актёров зарядил её эмоциональностью. Соединение принципов брехтовского театра с традициями грузинского народного искусства дало результат такой впечатляющей силы, что получился прекрасный спектакль, признанный во всём мире и открывший новый, сегодняшний путь к Брехту» .

Известные постановки

• - «Берлинер ансамбль ». Постановка Б. Брехта , режиссёр М. Векверт ; художник Карл фон Аппен ; композитор Пауль Дессау . Роли исполняли: Аздак и Чхеидзе - Эрнст Буш , Груше - Ангелика Хурвиц, жена губернатора - Елена Вайгель , князь Казбеки - Вольф Кайзер, великий князь - Эрнст Отто Фурманн. Премьера состоялась 15 июня
• - Театр Франкфурта-на-Майне . Постановка Гарри Буквица, художник Тео Отто. Роли исполняли: Груше - Кете Райхель (актриса театра «Берлинер ансамбль»), Аздак - Ганс Эрнст Егера, князь - Эрнствальтер Митульский, Певец - Отто Роувеля. Премьера состоялась 28 апреля
• - Королевский шекспировский театр . Постановка Уильяма Гаскилла; роль Груше исполняла Пэтси Бирн.

В СССР

• - Московский театр им. Н. В. Гоголя . Постановка А. Дунаева , художник М. Варпех. Роли исполняли: Груше - Л. Гаврилова, Аздак - А. Краснопольский
• - Московский театр им. Вл. Маяковского . Постановка В. Дудина, художники В. Кривошеина и Е. Коваленко. Роли исполняли: Груше - Г. Анисимова , Аздак - Л. Свердлин , Симон - И. Охлупин , свекровь - Н. Тер-Осипян
• - Тбилисский театр им. Шота Руставели . Постановка Роберта Стуруа , композитор Гия Канчели . Роли исполняли: Чхеидзе - Жанри Лолашвили, Груше - Иза Гигошвили, Аздак - Рамаз Чхиквадзе, Симон - Каха Кавсадзе, Натела Абашвили - Маринэ Тбилели, Лаврентий Вахнадзе - Джемал Гаганидзе

Напишите отзыв о статье "Кавказский меловой круг"

Примечания

1. Шумахер Э. Жизнь Брехта = Leben Brechts. - М .: Радуга, 1988. - С. 171. - ISBN 5-05-002298-3 .
2. Эткинд Е. Г. // Бертольт Брехт. Театр. Пьесы. Статьи. Высказывания. В пяти томах.. - М .: Искусство, 1964. - Т. 4 .
3. . Апокрифы, околохристианские тексты. Проверено 13 декабря 2012. .
4. Шумахер Э. Жизнь Брехта = Leben Brechts. - М .: Радуга, 1988. - С. 172-173. - ISBN 5-05-002298-3 .
5. Брехт Б. Пьесы. - М .: Искусство, 1956.
6. Кораллов М. М. // История зарубежной литературы ХХ века: 1917-1945. - М .: Просвещение, 1984. - С. 122 .
7. Шумахер Э. Жизнь Брехта = Leben Brechts. - М .: Радуга, 1988. - С. 270. - ISBN 5-05-002298-3 .
8. Луцкая Е. На спектаклях «Берлинского ансамбля» // «Театр»: журнал. - М ., 1957. - № 8 . - С. 178 .
9. Юзовский Ю. . - С. 277 .
10. Юзовский Ю. Бертольт Брехт и его искусство // О театре и драме: В 2 т. / Сост.: Б. М. Поюровский.. - М .: Искусство, 1982. - Т. 1. Статьи. Очерки. Фельетоны. . - С. 277 .
11. . Театр «Et Cetera» (официальный сайт). Проверено 13 декабря 2012. .
12. Товстоногов Г. А. Зеркало сцены: В 2 кн. / Сост. Ю. С. Рыбаков. 2-е изд. доп. и испр.. - М .: Искусство, 1984. - Т. 2. Статьи, записи репетиций. - С. 74. - 367 с.
13. Рудницкий К. Л. Театральные сюжеты. - М .: Искусство, 1990. - С. 317-334. - 464 с.
14. . Старое радио (1976). Проверено 14 декабря 2012. .

Ссылки

Отрывок, характеризующий Кавказский меловой круг

К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu"ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.