Поведал о роковых яйцах и собачьем сердце. Опасный эксперимент (повести М

Фантастика и сатира в повестях
«Собачье сердце» и «Роковые яйца»

В «фантастической» прозе Михаила Булгакова (повести «Дьяволиада», «Роковые яйца », «Собачье сердце ») смех органично соединяется с глубокими философскими выводами и обобщениями; в них сочетаются ирония и гротеск, Фантастика и сатира , грустное и смешное. Читателю по прочтении этих произведений зачастую делается вовсе не смешно после той картины российской действительности, которую рисует писатель.

Профессор Персиков, настраивая для работы микроскоп, неожиданно обнаружил, что при особом положении зеркал возникает красный луч, который, как вскоре выясняется, оказывает удивительное воздействие на живые организмы: они становятся невероятно активными, злыми, бурно размножаются и вырастают до огромных размеров. Даже безобиднейшие амебы становятся агрессивными хищниками под действием луча.

Ну разве эта борьба за выживание не напоминает революционную борьбу, в которой нет. места жалости и в которой победившие начинают бороться уже друг с другом за большее влияние и власть? Революционный процесс, как утверждает Булгаков, не всегда идет на пользу народу и приносит ему благо. Он может быть чреват катастрофически тяжелыми для общества последствиями, потому что пробуждает огромную энергию не только в честных, мыслящих людях, сознающих свою огромную ответственность, но и в людях недалеких, невежественных, таких, как Александр Семенович Рокк. Он человек самоуверенный и совершенно не представлял себе, к чему может привести неосторожное обращение с новым, неизвестным научным открытием. И в результате вместо гигантских кур он выводит гигантских гадов, что приводит к гибели сотен тысяч людей.

Однако Сатира Булгакова направлена не только против самонадеянного Рокка, но и против профессора Персикова.

Гениальный профессор Персиков покорно отдает свой замечательный «луч жизни» в руки почти первого попавшегося проходимца, невежественного и необразованного, но имеющего соответствующую «бумагу» с подписями и печатями, а сам после этого высокомерно «умывает руки», совсем как Понтий Пилат. В руках решительного Рокка «луч жизни» превращается в источник смерти для тысяч людей, в том числе и для самого профессора. Его «невмешательство» приводит к страданию и смерти людей, и именно этого не мог простить Булгаков своему герою.

Символичным является и финал повести: природа сама уничтожила чудовищ, порожденных человеком.

Когда Повесть «Роковые яйца» вышла в свет, мало кто смог оценить прозорливость писателя и понять глубину его предостережений. Но за смехом Булгакова скрывается истинная глубина, и его юмор зачастую вырастает до философского сарказма. Так, вполне серьезный научный эксперимент, проводимый профессором Преображенским и доктором Борменталем, Булгаков превращает в трагифарс: из милейшего пса Шарика фантастическим образом получается омерзительный и наглый Шариков.

Симпатии автора находятся целиком на стороне профессора. Филипп Филиппович не только выдающийся специалист в своей области медицины, но также человек высокой европейской культуры и независимого ума. Он весьма критически воспринимает все то, что происходит в России. В его взглядах и суждениях очень много общего со взглядами и суждениями самого Булгакова. Профессор скептически относится к революционному процессу, который, по его мнению, мешает людям заниматься своим прямым делом. Разруха, по его мнению, происходит не в стране, а в головах у людей, когда они начинают хором распевать революционные песни, а не работают. Он решительно выступает против любого насилия и считает, что ласка - вот единственный способ, который возможен и даже необходим в обращении с живыми существами. Профессор говорит: «Террором ничего поделать нельзя... Террор совершенно парализует нервную систему».

И именно этот профессор-консерватор вдруг сам оказывается чуть ли не в роли революционера, правда, только в медицине.

Новый строй исходя из марксистской теории стремился из старого человеческого материала «сотворить» нового, революционного человека, сознательную коммунистическую личность.

Пример тому - председатель домового комитета Швондер, пытавшийся из Шарикова сделать «сознательного товарища». Этот социальный эксперимент с. треском проваливается: из алкоголика и уголовника невозможно получить высоконравственную, сознательную личность даже при помощи переписки Энгельса с Каутским (этой книжкой снабдил Шарикова для «просвещения» тот же Швондер). Профессор Преображенский идет еще дальше в своем эксперименте: он пытается в буквальном смысле слова «сотворить» человека, то есть берет на себя функции чуть ли не Бога. Впрочем, самодовольство профессора, вздумавшего улучшить саму природу, было наказано быстро и довольно жестоко: он в результате своего эксперт

Мента сотворил отвратительного доносчика, алкоголика и демагога, который сумел превратить жизнь своего создателя в сущий ад.

Булгаков не жалеет ярких, сатирических красок при изображении этого по-своему типичного представителя «победившего класса» - пролетариата, потому что больше всего на свете писатель ненавидел плебейское хамство. Его Шариков не только омерзителен, но и страшен. С каждым днем он становится все агрессивнее, все наглее, особенно когда получает официальные документы и становится совслужа-щим - заведующим подотделом очистки города Москвы от бродячих животных. Он уже не довольствуется тем, что душит бедных бездомных котов, он, почувствовав власть и безнаказанность, начинает «душить» людей. Так, Шариков обещает «сократить» девушку-машинистку, которая не захотела выйти за него замуж. С каким презрением и сарказмом рисует Булгаков своего героя! Писатель как бы пророчески предостерегает, что именно такие трусливые негодяи шариковы, получив власть над людьми, станут опаснее и во много раз страшнее любого самого опасного и жестокого зверя.

К счастью, профессор понял свою ошибку и сумел сделать обратный ход - превратить Шарикова опять в собаку. Но грозное предостережение останется в его памяти на всю оставшуюся жизнь.

Фантастика в повести «Собачье сердце» важна не сама по себе: она помогает Булгакову ярче, острее показать те явления, которые он, как и профессор Преображенский, не принимал в новой действительности. Едкая Сатира писателя - это то оружие, которым он сражался со швондерами и шариковыми, и талант писателя делал это оружие особенно опасным.

«Роковые яйца» (1924) - повесть, написанная М. А. Булгаковым в особенный период культурной жизни страны. Тогда многие произведения создавались только для того, чтобы мотивировать широкий круг населения на выполнение задач, необходимых выживания страны в критических условиях. Поэтому появилось множество разных авторов-однодневок, творения которых не задерживались в памяти читателей. На поток было поставлено не только искусство, но и наука. Тогда все передовые изобретения шли на службу промышленности и сельскому хозяйству, повышая их эффективность. Но научная мысль со стороны советской власти подвергалась идеологическому контролю, который (в том числе) высмеивает Булгаков в «Роковых яйцах».

Повесть создана в 1924 г., а события в ней разворачиваются в 1928 году. Первая публикация состоялась в журнале «Недра» (№6, 1925 г.). Работа имела разные названия - сначала «Луч жизни», кроме того, было ещё одно - «Яйца профессора Персикова» (смысл такого названия заключался в сохранении сатирического тона повести), но из этических соображений это название пришлось изменить.

Центральная фигура повести - профессор Персиков, отдалённо содержит в себе некоторые черты реальных прототипов - братьев-врачей Покровских, родственников Булгакова, один из которых жил и работал на Пречистенке.

Кроме того, в тексте не просто так упоминается Смоленская губерния, в которой разворачиваются события «Роковых яиц»: Булгаков работал там врачом и ненадолго приехал к Покровским в московскую квартиру. Положение советской страны в период военного коммунизма тоже родом из реальной жизни: тогда бывали перебои с продовольствием из-за нестабильной социально-политической обстановки, в управленческих структурах из-за непрофессионализма случались беспорядки, а новая власть пока ещё не справлялась полностью с контролем над общественной жизнью.

Булгаков в «Роковых яйцах» высмеивает как культурное, так и социально-политическое положение страны после революционного переворота.

Жанр и направление

Жанр произведения «Роковые яйца» - повесть. Для него характерны минимальное количество сюжетных линий и, как правило, сравнительно небольшой объём повествования (относительно романа).

Направление - модернизм. Хоть события, изложенные Булгаковым, фантастичны, действие происходит в реальном месте, персонажи (не только профессор Персиков, но и все остальные) тоже вполне жизнеспособные граждане новой страны. Да и научное открытие не является сказочным, у него лишь фантастические последствия. Но в целом повесть реалистична, хотя некоторые её элементы окрашены гротескно, сатирически.

Такое сочетание фантастики, реализма и сатиры характерно для модернизма, когда автор ставит смелые эксперименты над литературным произведением, обходя устоявшиеся классические нормы и каноны.

Само по себе модернистское направление появилось в особых условиях общественно-культурной жизни, когда прежние жанры и направления начинали устаревать, а искусство требовало новых форм, новых идей и способов выражения. «Роковые яйца» - как раз такое произведение, которое отвечало модернистским требованиям.

О чём?

«Роковые яйца» - повесть о гениальном открытии учёного - профессора зоологии Персикова, которое закончилось плачевно, как для окружающих, так и для самого учёного. Герой в своей лаборатории открывает луч, который можно получить только при особой комбинации зеркальных стёкол с пучками света. Этот луч влияет на живые организмы так, что они увеличиваются и начинают размножаться со сверхъестественной скоростью. Профессор Персиков и его ассистент Иванов не торопятся выпускать своё открытие «в свет» и считают, что ещё нужно поработать над ним и провести дополнительные эксперименты, так как последствия могут быть неожиданными и даже опасными. Однако сенсационная информация о «луче жизни» быстро проникает в прессу, записанная полуграмотным, но бойким журналистом Бронским, и, наполненная ложными, непроверенными фактами, распространяется в обществе.

Открытие против воли учёного становится известным. Персикова на московских улицах донимают журналисты, требуя рассказать об изобретении. Работать в лаборатории становится невозможно из-за шквала сотрудников прессы, приходит даже шпион, который за пять тысяч рублей пытается выведать у профессора тайну луча.

После этого дом и лабораторию Персикова охраняет НКВД, не впуская журналистов и таким образом обеспечивая профессору спокойную рабочую обстановку. Но скоро в стране случается эпидемия куриной инфекции, из-за которой людям категорически воспрещено есть кур, яйца, торговать живыми курами и куриным мясом. Создана даже чрезвычайная комиссия по борьбе с куриной чумой. Но в обход закона всё равно кто-то продаёт курятину и яйца, и вскоре за покупателями этой продукции приезжает «скорая».

Страна взволнована. По случаю эпидемии создаются злободневные произведения, отвечающие сиюминутным настроениям публики. Когда она начинает спадать, к профессору Персикову с особым документом из Кремля является заведующий показательным совхозом по фамилии Рокк, который при помощи «луча жизни» намерен возобновить куроводство.

Документ из Кремля оказывается распоряжением проконсультировать Рокка в использовании «луча жизни», и тут же раздаётся звонок из Кремля. Персиков категорически против того, чтобы использовать ещё не изученный до конца луч в куроводстве, но ему приходится отдать Рокку камеры, с помощью которых можно получить желаемый эффект. Герой увозит камеры в совхоз в Смоленской губернии и заказывает куриные яйца.

Вскоре в заграничной упаковке приходит три ящика яиц, необычных на вид, пятнистых. Рокк кладёт полученные яйца под луч и велит сторожу следить за ними, чтобы вылупившихся цыплят никто не украл. На следующий день обнаруживаются скорлупки от яиц, а цыплят нет. Завхоз винит во всём сторожа, хотя тот клянётся, что внимательно наблюдал за процессом.

В последней камере яйца ещё целы, и Рокк надеется, что хотя бы из них вылупятся цыплята. Он решил сделать перерыв и идёт с женой Маней купаться на пруд. На берегу пруда он замечает странное затишье, а затем на Маню кидается огромных размеров змея и поглощает её прямо на глазах у мужа. От этого он седеет и почти впадает в безумие.

До ГПУ доходит странная весть, что в Смоленской губернии творится что-то странное. Два агента ГПУ - Щукин и Полайтис отправляются в совхоз и застают там обезумевшего Рокка, который не может ничего толком объяснить.

Агенты обследуют здание совхоза - бывшую усадьбу Шереметева, и находят в оранжерее камеры с красноватым лучом и полчища огромных змей, рептилий и страусов. Щукин и Полайтис погибают в схватке с чудищами.

В редакции газет приходят странные сообщения из Смоленской губернии о непонятных птицах размером с коня, огромных рептилиях и змеях, а профессор Персиков получает ящики с куриными яйцами. В то же время ученый и его ассистент видят лист с экстренным сообщением об анакондах в Смоленской губернии. Тут же выясняется, что заказы Рокка и Персикова перепутали: завхоз получил змеиные и страусовые, а изобретатель куриные.

Персиков к тому времени изобретает специальный яд для умерщвления жаб, который потом пригождается для борьбы с огромными змеями и страусами.

Отряды Красной Армии, вооружённые газом, борются с этим бедствием, но Москва всё равно встревожена, и многие собираются бежать из города.

Обезумевшие люди врываются в институт, где работает профессор, разрушают его лабораторию, виня его во всех бедах и думая, что это он выпустил огромных змей, убивают его сторожа Панкрата, экономку Марью Степановну и его самого. Затем они поджигают институт.

В августе 1928 года внезапно наступает мороз, который губит последних змей и крокодилов, не добитых специальными отрядами. После эпидемий, которые были вызваны гниением трупов змей и людей, пострадавших от нашествия рептилий, к 1929 году наступает обычная весна.

Луч, открытый покойным Персиковым, получить больше не удаётся никому, даже его бывшему ассистенту Иванову - ныне ординарному профессору.

Главные герои и их характеристика

Владимир Ипатьевич Персиков - гениальный учёный, профессор зоологии, открывший уникальный луч. Герой выступает против использования луча, потому что его открытие ещё не проверено и не исследовано. Он осторожен, не любит излишней суеты и считает, что любое изобретение требует многолетних испытаний перед тем, как наступит пора для его эксплуатации. Из-за вмешательства в его деятельность работа всей его жизни погибает вместе с ним. Образ Персикова символизирует гуманизм и этику научного мышления, которым суждено погибнуть в условиях советской диктатуры. Одинокий талант противопоставляется непросвещенной и ведомой толпе, что не имеет собственного мнения, черпая его из газет. По Булгакову, невозможно построить развитое и справедливое государство без интеллектуальной и культурной элиты, которую изгнали из СССР глупые и жестокие люди, не имеющие ни знаний, ни одаренности, чтобы построить страну самостоятельно.
Пётр Степанович Иванов - ассистент профессора Персикова, который помогает ему в его экспериментах и восхищается его новым открытием. Однако он не такой талантливый учёный, поэтому ему не удаётся получить «луч жизни» после гибели профессора. Это образ приспособленца, который всегда готов присвоить достижения действительно значимого человека, даже если придется перешагнуть через его труп.
Альфред Аркадьевич Бронский - вездесущий, быстрый, ловкий журналист, полуграмотный сотрудник многих советских журналов и газет. Первым проникает в квартиру Персикова и узнаёт о его необычном открытии, затем распространяет эту новость повсюду против воли профессора, преукрашивая и искажая факты.
Александр Семёнович Рокк - бывший революционер, а ныне заведующий совхозом «Красный луч». Необразованный, грубый, но хитрый человек. Он посещает доклад профессора Персикова, где тот рассказывает об открытом им «луче жизни», и ему приходит в голову идея восстановить после эпидемии популяцию кур при помощи этого изобретения. Рокк в силу неграмотности не осознаёт всей опасности такого нововведения. Это символ нового типа людей, скроенного по мерилам новой власти. Несамостоятельный, глупый, трусливый, но, что называется, «пробивной» гражданин, который играет только по правилам советского государства: бегает по инстанциям, добивается разрешений, всеми правдами и неправдами пытается подстроиться под новые требования.

Темы

Центральная тема - неосторожность людей в обращении с новыми научными изобретениями и непонимание опасности последствий такого обращения. Люди вроде Рокка мыслят узко и хотят добиться цели любыми средствами. Им наплевать, что будет после, их интересует только сиюминутная выгода от того, что может обернуться крахом завтра же.
Вторая тема - социальная: неразбериха в управленческих структурах, из-за которой может произойти любое бедствие. Ведь если бы необразованный Рокк не был допущен заведовать совхозом, катастрофы не произошло бы.
Третья тема - безнаказанность и огромное влияние средств массовой информации, безответственных погоне за сенсациями.
Четвёртая тема - невежество, которое вылилось в непонимание многими людьми причинно-следственной связи и нежелание в ней разбираться (они обвиняют в наступившем бедствии профессора Персикова, хотя на самом деле виноват Рокк и власти, которые ему содействовали).

Проблематика

Проблема авторитарной власти и ее губительного влияния на все сферы общества. Наука должна быть отделена от государства, но это было невозможно в условиях советской власти: искаженная и упрощенная наука, подавляемая идеологией, демонстрировалась всем людям при помощи газет, журналов и других средств массовой информации.
Кроме того, в «Роковых яйцах» обсуждается социальная проблема, которая заключается в неудачной попытке советского строя совместить научную интеллигенцию и остальные слои населения, далёких от науки вообще. Не зря в повести показано, как сотрудник НКВД (фактически представитель власти), охраняющий Персикова от журналистов и шпионов, находит общий язык с простым и безграмотным сторожем Панкратом. Автор подразумевает то, что они с ним на одном интеллектуальном уровне: разница лишь в том, что у одного есть особый значок под воротником куртки, а у другого нет. Автор намекает на то, насколько несовершенна такая власть, где недостаточно образованные люди пытаются контролировать то, в чем сами толком не разбираются.
Немаловажная проблема повести - безответственность тоталитарной власти перед обществом, которую символизирует неосторожное обращение Рокка с «лучом жизни», где сам Рокк - это власть, «луч жизни» - способы воздействия государства на людей (идеология, пропаганда, контроль), а рептилии, пресмыкающиеся и страусы, вылупившиеся из яиц - само общество, сознание которого исковеркано и повреждено. Совсем другой, более разумный и рациональный способ управления обществом символизирует профессор Персиков и его научные эксперименты, требующие осторожности, учёта всех тонкостей и внимательности. Однако именно этот способ искореняется и исчезает вовсе, потому что толпа ведома и не желает самостоятельно разбираться в тонкостях политики.

Смысл

«Роковые яйца» — своеобразная сатира на советскую власть, на её несовершенство в силу её новизны. СССР — это словно одно большое, не проверенное на опыте, а потому опасное для общества изобретение, обращаться с которым пока что не умеет никто, из-за чего происходят различные неполадки, сбои и катастрофы. Общество в «Роковых яйцах» - это подопытные животные в лаборатории, подвергающиеся безответственным и недобросовестным экспериментам, которые служат явно не на пользу, а во вред. Необразованные люди допускаются к управлению этой лабораторией, им доверяются серьёзные задачи, выполнять которые они не в силах из-за неумения ориентироваться в социальных, научных и других сферах жизни. Вследствие этого из подопытных граждан могут получиться моральные чудовища, что приведёт к необратимым катастрофическим последствиям для страны. В то же время непросвещенная толпа безжалостно обрушивается на тех, кто реально может помочь ей преодолеть трудности, кто умеет пользоваться изобретением национального масштаба. Интеллектуальная элита истребляется, но заменить ее некем. Весьма символично, что после смерти Персикова уже никто не может восстановить утраченное вместе с ним изобретение.

Критика

А. А. Платонов (Климентов), рассматривал это произведение как символ осуществления революционных процессов. Согласно Платонову, Персиков - это создатель революционной идеи, его ассистент Иванов - тот, кто эту идею осуществляет, а Рокк - это тот, кто решил ради собственной выгоды использовать идею революции в искажённом виде, а не так, как положено (ради общей пользы) - в результате пострадали все. Персонажи «Роковых яиц» ведут себя так, как описал однажды Отто фон Бисмарк (1871 - 1898): «Революцию подготавливают гении, осуществляют фанатики, а плодами её пользуются проходимцы». Некоторые критики считали, что «Роковые яйца» написаны Булгаковым ради забавы, но члены РАПП (Российской ассоциации пролетарских писателей) негативно отнеслись к книге, достаточно быстро рассмотрев в этом произведении политическую подоплёку.

Филолог Борис Соколов (р. 1957) пытался выяснить, какие прототипы были у профессора Персикова: это может быть советский биолог Александр Гурвич, но если исходить из политического смысла повести, то это - Владимир Ленин.

Интересно? Сохрани у себя на стенке!

Федеральное агентство по образованию Государственное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Поморский государственный университет имени М. В. Ломоносова»

Контрольная работа по литературе

«Сатира в творчестве М.А.Булгакова

(по повестям: «Дьяволиада», «Роковые яйца», «Собачье сердце»)».

Работу выполнила:

Студентка ФФиЖ 6 курса, заочн.отд.

Рудакова Ольга Николаевна.

Архангельск

II. Сатира в творчестве М.А.Булгакова 4

1. М.А.Булгаков – прозаик, драматург. 4

2. Повесть «Дьяволиада». 5

2.1. Краткое содержание повести. 6

2.2. Анализ главных эпизодов. 7

2.3. Вывод об идейном содержании. 8

3. Повесть «Роковые яйца». 9

3.1. Сюжет повести. 9

3.2. Смысловые пласты повести. 11

4. Повесть «Собачье сердце». 12

4.1. Краткое содержание повести и анализ эпизодов. 12

4.2. На что направлена сатира писателя в повести. 16

III. Заключение. 17

Список использованной литературы. 19

I . Введение.

Сатира – это способ проявления комического в искусстве, состоящий в уничтожающем осмеянии явлений, которые представляются автору порочными.

Мы выбрали тему, связанную с сатирой, потому что нам очень нравятся сатирические произведения, которые осмеивают различные явления и события.

Сила сатиры зависит от эффективности сатирических методов – сарказма, иронии, гиперболы, гротеска, аллегории, пародии и др. Сатирическим может быть и целое произведение, и отдельные образы, ситуации, эпизоды.

Выбрав данную тему работы, мы поставили следующие задачи:

Систематизировать свои знания о сатире М.А.Булгакова и о его жизни;

Рассмотреть особенности сатиры М.А.Булгакова на примере трех повестей: «Собачье сердце», «Дьяволиада», «Роковые яйца»;

Сделать выводы по трем повестям и в общем по реферату.

Мы пишем работу используя критическую литературу.

С помощью «Русской литературы XX века. Христоматия» А.В.Бараникова, мы выбрали информацию о Булгакове. Информацию о Булгакове, о его жизни и творчестве мы возьмём еще в «Справочнике школьника». Читать повести и их анализировать мы будем по книге М.А.Булгакова «Собрание сочинений в 5 томах».

II . Сатира в творчестве М.А.Булгакова

1. М.А.Булгаков – прозаик, драматург

Булгаков М.А. (1891-1940) закончил Первую Александровскую гимназию, где учились дети русской интеллигенции Киева. Уровень преподавания был высокий, занятия порой вели даже университетские профессора.

В 1909 году Булгаков поступил на медицинский факультет Киевского университета. В 1914 году разразилась Первая мировая война, которая разрушила надежды его и миллионов его сверстников на мирное и благополучное будущее. После окончания университета Булгаков работал в полевом госпитале.

В сентябре 1916 года Булгакова отозвали с фронта и направили заведовать земской никольской сельской больницей в Смоленской губернии, а в 1917 году перевели в Вязьму.

Февральская революция нарушила привычную жизнь. После Октябрьской революции его освободили от военной службы, и он вернулся в Киев, вскоре занятый германскими войсками. Так будущий писатель окунулся в водоворот гражданской войны. Булгаков был хорошим врачом, и в его услугах нуждались воюющие стороны.

Во Владикавказе в конце 1919 года и в начале 1920 года Булгаков покинул ряды деникинской армии и стал сотрудничать в местных газетах, навсегда бросив занятия медициной. Вышел его первый художественный текст «Дань восхищения».

Занятия литературным творчеством было спровоцировано нежеланием участвовать в войне.

Незадолго до отступления белых из Владикавказа Булгаков заболел возвратным тифом. Когда он выздоровел весной 1920 года, город уже заняли части Красной армии. Булгаков стал сотрудничать в подотделе искусств ревкома. Владикавказские впечатления послужили материалом для повести «Записки на манжетах».

В сатирических фельетонах и очерках объектом булгаковской сатиры становится не только «накипь НЭПа» - нувориш-нэпманы, но и та часть населения, чей низкий культурный уровень наблюдал писатель: обитатели московских коммуналок, базарные торги и др. Но Булгаков видит и ростки нового, приметы возвращения жизни в нормальное русло.

Булгаков совершил открытие в своих сатирических произведениях, вошедшее в систему русских национальных ценностей и по праву заслужил звание русского национального писателя.

Рассмотрим сатирические направления в некоторых повестях М.А.Булгакова.

2. Повесть «Дьяволиада».

В 1923-1925 годах Булгаков пишет одну за другой три сатирические повести: «Дьяволиада», «Роковые яйца» и «Собачье сердце». Булгаков создает вещи, практически не отделенные от современности в самом прямом, узком смысле слова. «Дьяволиада» повествует о времени только что миновавшего, но прекрасно памятного военного коммунизма; с описанием тех же скудных, голодных и холодных лет начаты «Роковые яйца»; фон «Собачьего сердца» - остроактуальные приметы НЭПа.

Первой повестью, вышедшей к читателю в марте 1924 года, стала «Дьяволиада», само название которой, по свидетельствам современников Булгакова, быстро вошло в устную речь, превратившись в нарицательное.

В этом произведении Булгаков рисует бюрократизм советских учреждений. И.М.Нусинов в докладе о творчестве Булгакова констатировал: «Мелкий чиновник, который затерялся в советской государственной машине - символе «Диаволиады»». Новый государственный организм – «Диаволиада», новый быт – такая «гадость, <…>»

2.1. Краткое содержание повести.

В этой повести говорится о «маленьком человеке» Короткове. Незаметный служащий Спимата путает подпись нового начальника, носящего необычайную фамилию Кальсонер, в срочной деловой бумаге. Встреча же его с Кальсонером, поразительная внешность заведующего (голова, сверкающая огнями, электрические лампочки, вспыхивающие на темени, голос как «у медного таза»), а также его способность к мгновенным перемещениям в пространстве и разительным трансформациям – окончательно выбивает Короткова из колеи и лишает способности разумно мыслить. «Двойник» бритого Кальсонера, его брат с «ассирийской бородой и тонким голосом», и Кальсонер - первый, которые поочередно попадаются на глаза Короткову, - вот, кажется, виновники сумасшествия героя.

Но на деле к безумию и гибели Короткова толкает не столько Кальсонеры – двойники, то есть случайные несуразицы происходящего, которые он не способен объяснить, сколько общее ощущение шаткости, неуверенности и ирреальности жизни.

Жалованье, выданное спичками и церковным вином; небывало-театральный облик грозного начальника – все эти частности, не страшные каждая в отдельности, сливаясь в одно жуткое целое, обнажают беззащитность Короткова, его несмелое одиночество в мире. Боязнь безумия – мысль здорового рассудка, она-то и страхует героя. В «Дьяволиаде» же действительность бредит, а человеку легче «уступить ей, признав виновным в разламывании, деформации реальности себя самого». В «Дьяволиаде» заявлен один из постоянных лейтмотивов произведений писателя: мистическая роль бумаги, канцелярского выморочного быта. Если сначала Булгаков шутил, то развитие сюжета отнюдь не шуточно, потому что если нет документа, который подтверждает твою личность, то ты никто.

Нарушена причинно-следственная связь – какое отношение может иметь наличие (или отсутствие) бумаги к назревающему любовному эпизоду, когда Короткову на шею бросается брюнетка и просит его жениться на ней. Коротков не может этого сделать, потому что у него нет документов с его настоящей фамилией. Оказывается, что клочок бумаги не только способен определить человеческие взаимоотношения, документ санкционирует поступки и, наконец, конституирует личность. Гротескна интонация обезумевшего Короткова: «Застрели ты меня на месте, но выправь ты мне какой ни на есть документик … ». Уже и саму жизнь герой готов обменять на «правильность» и оформленность ее протекания. Лишить «места» и украсть бумаги – оказывается достаточным чтобы вытолкнуть героя из жизни в безумный прыжок, гибель.

2.2. Анализ главных эпизодов.

В «Дьяволиаде», описывающей учреждение, казалось бы, вовсе не связанное с писательством, Булгаков вводит, хотя и мельком, тему литературы литературного быта. Напомним сцену, когда запутавшийся в лабиринтах «Альпийской розы» Коротков застревает в загадочном и пугающем его разговоре с Яном Собесским: «Чем же вы порадуете нас? Фельетон? Очерки? <…> Вы не можете себе представить, до чего они нужны нам».

Эпизод, по-видимому, отсылается к тому самому Лито, в котором служил секретарем Булгаков, или ко времени его работы в «Гудке». Автобиографический подтекст время от времени короткими, яркими вспышками будто «подсвечивающий» сюжет «Дьяволиады», сообщает новое качество литературному материалу.

Вся повесть «сделана» из динамичных, кратких сценок, мгновенных диалогов, энергичных глаголов, будто подгоняющих действие, которое к концу уже несется во всю мочь, наращивая и взвихривая и без того бешеный темп. Движение, быстрота, скорость («понесся», «кинулся», «грянул», «обрушился», «провалился» и прочее)

На последних страницах «Дьяволиады» у тихого доселе Короткова вдруг являются «орлиный взор», «боевой клич», и «отвага смерти», придающая сил герою. И гибнет он, - с фразой, мгновенно вынесшей на поверхность то, что таилось в глубине сознания «застенчивого» делопроизводителя. В финальном возгласе – внезапный всплеск сокрытого прежде чувства достоинства. Высказавшись в нем вполне, Коротков гибнет, произнеся свою «главную» мысль: «Лучше смерть, чем позор». 2

Здесь и чертовщина, дьявольская фантасмагория (имеющая при этом бытовую мотивировку во вполне возможных обстоятельствах), тут и пристрастие к комическим эффектам (во фразе: «Скворец зашипел змеей», либо «товарищ де Руни» и прочее).

Минобрнауки России
федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение
высшего профессионального образования
«Иркутский государственный лингвистический университет»

Кафедра русского языка, литературы и языкознания

ТРАГИЧЕСКОЕ И КОМИЧЕСКОЕ В ПОВЕСТЯХ М. БУЛГАКОВА «СОБАЧЬЕ СЕРДЦЕ» и «РОКОВЫЕ ЯЙЦА»

Курсовая работа

Выполнил(а):
студент(ка) группы ФОБ1-10-01
гуманитарно-педагогического фа культета
направления подготовки (специальности)
050300.62 Филологическое образование
Быкова Виктория Эдуардовна
Научный руководитель:
П. И. Болдаков, к. фил. н., декан
гуманитарно-педагогического факультета

Иркутск 2011
Содержание

Введение………………………………………………………… ………...3

1.1. Эстетическая категория «комическое»…………………… ………..5
1.2. Эстетическая категория «трагическое»…………………………….7
1.3. Способы выражения комического и трагического……………....8
Глава 2. Выражение комического и трагического в повестях М. Булгакова «Собачье сердце» и «Роковые яйца»………………………..….......9
2.1.Комическое и трагическое в повести «Собачье сердце»…………………………………………………………… …...................10
2.2. Комическое и трагическое в повести «Роковые яйца»………….15
Заключение ……………………………………………………………...19
Библиографический список…………………………………………..…20

Введение
В 1925 году Михаил Булгаков написал повести «Роковые яйца» и «Собачье сердце», которым мы не устаем удивляться сегодня и которые постоянно перечитываем с упоением. Они объединяют в себе три жанрово-художественные формы: фантастику, социальную антиутопию и сатирический памфлет. Булгаков относится к той категории писателей, которые, используя комические приемы, изображают трагедию жизни. При всей фантастичности повестей, они отличаются удивительным правдоподобием, что говорит о величии и неповторимости мастерства писателя.
Актуальность темы данной курсовой работы обусловлена неугасающим интересом к творчеству Михаила Афанасьевича Булгакова, а также недостаточной исследованностью проблем отражения комического и трагического в произведениях писателя. Данные категории занимают важное место среди эстетических категорий и давно находятся в поле зрения философов, литературоведов и филологов. Эти феномены в литературе представляются сложными и неоднозначными, а понятия «комическое», «трагическое» и их теоретическое осмысление привлекало внимание исследователей со времён античности (Аристотель) и до наших дней (Б. Дземидок, В. Я. Пропп, Ю. Б. Борев).
Целью данной работы является исследование комического и трагического в повестях М. Булгакова «Собачье сердце» и «Роковые яйца».
В соответствии с поставленной целью определены следующие задачи проводимого исследования:
1. Изучить литературу по данной теме;
2. Рассмотреть произведения М. Булгакова «Собачье сердце» и «Роковые яйца» с точки зрения выражения в них эстетических категорий «трагическое» «комическое»;
3. На основании проведенного исследования сделать выводы об эстетических категориях трагического и комического в повестях «Собачье сердце» и «Роковые яйца»
Объектом исследования послужили произведения М. Булгакова «Собачье сердце» и «Роковые яйца», рассмотренные в аспекте проявления в них эстетических категорий комического и трагического.
Предмет исследования – трагическое и комическое как эстетические категории в повестях «Собачье сердце» и «Роковые яйца».
Практическая значимость заключается в использовании курсовой работы при подготовке докладов, в работе на семинарских занятиях и в проведении дальнейших научных исследований.
Логика исследования обусловила структуру курсовой работы, состоящей из введения, двух глав, заключения и библиографического списка. Глава 1 – теоретическая, – посвящена эстетическим категориям трагического и комического, способам их выражения. Глава 2 – практическая, – рассматривает выражение данных эстетических категорий в повестях М. Булгакова «Собачье сердце» и «Роковые яйца». В заключении представлены итоги проведенного исследования.

Глава 1. Эстетические категории «комическое» и «трагическое»
1.1. Эстетическая категория «комическое»
Все существующие теории (Классическая теория (Бергсон, Готье); психологическое направление, включающее когнитивный (Кант, А. Кестлер, В. Раскин, С. Аттардо) и биосоциальный (Дж. Салли и Л. Робинсон) подходы) рассматривают комическое как чисто объективное свойство предмета, или как результат субъективных способностей человека, или как следствие взаимоотношений субъекта и объекта [Борев, 1970, с. 5].
Так что же такое «комическое»?
Для понимания комичности явления требуется активная работа человеческой мысли, другими словами, комическое ориентировано на образованного и умного человека, оно оставляет на долю зрителя и читателя мыслительную работу, как писал Анри Бергсон, «Оно обращается к чистому разуму» [Бергсон, 1992, c. 11].
Ю. Борев в книге «Комическое» называет его «прекрасной сестрой смешного». Можно с уверенностью сказать, что комическое смешно, но не все смешное комично. Смех могут вызывать и комические, и любые другие, самые глупые явления. Комическое же читается между строк, как отмечал Белинский: «Нет, господа! Комическое и смешное – не всегда одно и то же… Элементы комического скрываются в действительности так, как она есть, а не в карикатурах, не в преувеличениях» [Борев, 1970, с. 10-12].
Граница между смешным и комичным трудно различима. Одно и то же явление в одних обстоятельствах может выступать как смешное, а в других – как комическое. Комично явление, в котором несоответствие его «истинному назначению» раскрывается в нарочитой форме, когда появляется конкретная цель, и смех становится предметным.
Часто комическое критикует современность, оно существует в повседневной жизни. Анри Бергсон считал, что смех должен отвечать известным требованиям совместной жизни людей [Бергсон, 1992, с. 14-16], т. е. истинный смех современен, злободневен, а также гуманен.
В комедийном произведении обязательна оригинальность. В комическом образе всегда особенно развито субъективное начало, он вбирает в себя опыт своего творца, поэтому возникает высокая степень оригинальности юмора и сатиры.
Юмор, сатира и ирония – основные категории комического. Юмор – смех дружелюбный, хотя и не беззубый. Он совершенствует явление, очищает его от недостатков, помогает полнее раскрываться всему общественно ценному в нем. Объект юмора, заслуживая критики, сохраняет свою привлекательность. Таким образом, юмор – это легкая насмешка, используемая с целью вызвать смех, развеселить.
Иное дело, когда отрицательны не отдельные черты, а явление в своей сущности, когда оно социально опасно и способно нанести серьезный ущерб обществу. Здесь уже не до дружелюбного смеха, и рождается смех бичующий, изобличающий, сатирический. Сатира отрицает, казнит несовершенство мира во имя его коренного преобразования в соответствии с идеалом. Авторы используют сатиру с целью исправить явление. Повести «Собачье сердце» и «Роковые яйца» написаны в жанре сатиры, а сатира М.А.Булгакова является многоаспектной, многоуровневой художественно-эстетической системой [Гигинешвили, 2007, электронный ресурс, URL: http://www.gramota.net/ materials/1/2007/3-1/24.html].
Ирония – это явно-притворное изображение отрицательного явления в положительном виде, чтобы путем доведения до абсурда самой возможности положительной оценки осмеять и дискредитировать явление, обратить внимание на его недостаток, который в ироническом изображении представляется достоинством. Согласно кандидату философских наук Т.А. Медведевой, ирония понимается так: «В сознании большинства людей европейской культуры данное понятие связывается с насмешкой, скепсисом, отрицанием, критикой» [Медведева, 2007, с. 3-5, 218-222]. Таким образом, ирония – это скрытая насмешка.
Итак, комическое – одна из самых сложных и разноплановых категорий эстетики. Под «комическим» подразумеваются как естественные (то есть появляющиеся независимо от чьего-либо намерения) события, объекты и возникающие между ними отношения, так и определенный вид творчества, суть которого сводится к сознательному конструированию некой системы явлений или понятий, а также системы слов с целью вызвать эффект комического.

1.2. Эстетическая категория «трагическое»
«Трагическое» – категория эстетики, отражающая неразрешимое противоречие, порожденное столкновением человеческой свободы с необходимостью, заложенной в самом мироустройстве. Существование трагического связано с развитием свободного личностного начала в человеке. Чаще всего источником трагедии становятся ситуации и обстоятельства, развертывающиеся в процессе взаимодействия свободы и необходимости и сопровождающиеся человеческими страданиями, смертью и гибелью важных для жизни ценностей.
В трагедии, как драматическом жанре, осмысливается тот наиболее острый момент, когда противоречие доведено до предела, когда невозможен выбор одной из сторон противоречия с точки зрения высших ценностей.
Противоречие, лежащее в основе трагического, заключается в том, что свободное действие человека реализует губящую его неотвратимую необходимость, которая настигает человека именно там, где он пытался преодолеть её или уйти от неё (так называемая трагическая ирония). Ужас и страдание, составляющие существенный для трагического патетический (страдальческий) элемент, трагичны не как результат вмешательства какой-либо случайной внешней силы, но как последствия действий самого человека.
Трагическое имеет всегда определённое общественно-историческое содержание, обусловливающее структуру его художественного формирования (в частности, в специфичности разновидности драмы – трагедии) [Борев, 1970, с. 108].
Итак, трагическое – это эстетическая категория, подразумевающая неразрешимый конфликт, развивающийся в процессе свободного действия героя, сопровождающийся страданием, гибелью его самого или его жизненных ценностей.

1.3. Способы выражения комического и трагического
Комизм в искусстве возникает благодаря особенной обработке явлений жизни. Этой цели служат особые художественные средства: интрига и преувеличение (гипербола и гротеск, пародирование, окарикатуривание).
Сильным средством изобличения и осмеяния зла и фальши могут стать поступки положительного героя, цинизм персонажа.
Созданию комического эффекта служат так же остроты, каламбуры и иносказания, омонимы, контраст (слова из различных языков, функциональных стилей, ритма и смысла, тона и содержания).
Трагизм в искусстве возникает благодаря разладу, конфликту в сознании личности.
Каждая эпоха вносит свои черты в понимание трагического и наиболее выпукло подчеркивает определенные стороны его природы.
Трагическое искусство выявляет общественный смысл жизни человека и показывает, что бессмертие человека осуществляется в бессмертии народа.
Таким образом, комическое может выражаться в тропах, на уровне построения фразы, на уровне композиции, а трагическое – в столкновении интересов, конфликте, однако иногда комизм может заключаться в конфликте, а трагизм – отражаться в композиции.

Глава 2. Выражение комического и трагического в повестях М. А. Булгакова «Собачье сердце» и «Роковые яйца»
М. А. Булгаков обладал многогранным талантом и прозаика, и драматурга. Он вошел в историю русской литературы как автор рассказов, повестей, романов, комедий и драм. И характерно, что во всех этих жанрах давал о себе знать очень яркий и самобытный талант Булгакова-сатирика. Важно отметить, что уже в его ранней прозе обличаются такие отрицательные явления, как мещанство, приспособленчество, бюрократизм. В более зрелые годы творчества сатирический талант писателя приобретает большую идейную и художественную зрелость. Наблюдательный и чуткий художник все больше обращает внимание на те отрицательные тенденции, которые давали о себе знать в господствующей бюрократической системе тоталитарного общества.
Как и других честных художников слова 20-х годов, таких, как Е.Замятин, А.Платонов, Б.Пильняк и др., М. А. Булгакова очень волновала явно обнаруживавшаяся тенденция вытеснения коллективным, общим началом всего индивидуального, личного – известная девальвация человеческой личности. Ему трудно было смириться также с насаждавшейся вульгарной социологией, которая требовала от художника во всем искать какие-то классовые конфликты, требовала «чистоты» пролетарской идеологии.
Таким образом, пролетарская идеология и революция стали мишенью для сатиры Михаила Булгакова. М. А. Булгаков не является сатириком в чистом виде, так как в его сатирических произведениях под комизмом скрывается глубокая трагедия общества, и смех рождает слёзы. За свою сатиру Михаил Афанасьевич был полностью запрещен, его не принимали на работу. На самом деле, Булгаков хотел сохранить нейтральную позицию относительно революции, как он отмечал в своем письме правительству СССР: «…я хотел стать бесстрастно над красными и белыми», однако он «… получил аттестат белогвардейца-врага, а, получив его, как всякий понимает, может считать себя конченым человеком в СССР». Булгаков вынужден был просить выдворения из СССР, задавался вопросом: «Мыслим ли я в СССР?» и считал, что «… не может быть полезен у себя, в отечестве». Можно представить все смятение и горечь, которые охватили Булгакова. После отправки письма к правительству Булгаков получил работу, его не выдворили из страны, но и творить и публиковаться свободно тоже не позволили. В этом заключается личная трагедия Михаила Афанасьевича Булгакова. Возможно, М.А.Булгаков из старой «нормальной» жизни вынес чистый и светлый образ России – теплого и доброго общего дома, просторного и дружного. Образ ностальгический и невозвратный. Образ войны и революции, увы, обнаружил неосновательность романтических упований. Россия в реальной жизни не сумела устоять перед напором чудовищных сил исторического взрыва, и поэтому повести М. А. Булгакова полны трагизма, грусти и боли за страну.

2.1. Комическое и трагическое в повести «Собачье сердце»
Говоря про эстетические категории, следует отметить, что и в жизни, и в художественном творчестве они находятся в сложной и гибкой взаимосвязи и взаимопереходах. Трагическое и комическое в повести существуют не в чистом виде, а превращаясь одно в другое, сочетаясь между собой, а контраст, который возникает между ними, еще более усиливает эффект того и другого. Именно поэтому писатель применяет в своих произведениях этот прием.
Используя принципы «фантастического реализма» и гротеск, смешивая реальную действительность нэповской России и оригинальную выдумку, писатель создает увлекательную и зловещую историю. Тема дисгармонии, доведенной до абсурда благодаря вмешательству человека в вечные законы природы, с блестящим мастерством и талантом раскрыта Булгаковым в повести, замысел которой необычен, в нем сочетается комическое и трагическое.
Один из главный героев «Собачьего сердца» – профессор Преображенский – интеллигент, хирург, человек высокой культуры, хорошо образованный. Он критически воспринимает все, что творится с марта 1917 года:
«Почему, когда началась вся эта история, все стали ходить в грязных калошах и валенках по мраморной лестнице? Почему убрали ковер с парадной лестницы? На какого черта убрали цветы с площадок?», «Что такое это ваша разруха?», «Это вот что: если я, вместо того, чтобы оперировать каждый вечер, начну у себя в квартире петь хором, у меня настанет разруха. Если я, входя в уборную, начну, извините за выражение, мочиться мимо унитаза […] настанет разруха. […] разруха не в клозетах, а в головах» [Булгаков, 1990, с. 300-301].
Во взглядах профессора много общего с взглядами автора. Они оба скептически относятся к революции и выступают против террора и пролетариата: «Именно гражданин, а не товарищ, и даже – вернее всего – господин», «Да, я не люблю пролетариата», «…до сих пор еще неуверенно застегивают свои штаны!» [Булгаков, 1990, с. 296, 301]. Преображенский считает пролетариев глупыми, недалекими.
Примеров тому, что М. А. Булгаков определенно ненавидит и презирает весь советский строй, отрицает все его достижения, можно привести множество. Но профессоров таких мало, Шариковых и Швондеров подавляющее большинство. Это ли не трагедия для России? По мнению профессора, людей надо научить элементарной культуре в быту, на работе, в отношениях, тогда разруха исчезнет сама собой, будет мир и порядок. Причем делать это надо не террором: «Террором ничего поделать нельзя», «Они напрасно думают, что террор им поможет. Нет-с, нет-с, не поможет, какой бы он ни был: белый, красный или даже коричневый! Террор совершенно парализует нервную систему» [Булгаков, 1990, с. 289]. Действовать надо лаской, убеждением и собственным примером. Единственным лекарством против разрухи Преображенский признает обеспечение порядка, когда каждый может заниматься своим делом: «Городовой! Это и только это! И совершенно неважно – будет ли он с бляхой или же в красном кепи» [Булгаков, 1990, с. 302]. Но эта его философия терпит трагическое крушение, ведь даже сам он не может воспитать в Шарикове разумного человека. В чем же причины неудачи гениального эксперимента? Почему Шарик не стал развиваться дальше под влиянием двух образованных и культурных людей? Дело в том, что Шариков – тип определенной среды. Поступки существа определяются инстинктами пса и генами Клима. Контраст между интеллектуальным началом Преображенского и Борменталя и инстинктами Шарикова настолько разителен, что переходит из комического в гротеск и окрашивает повесть в трагические тона.
Вот существо, еще будучи псом, готово лизать сапоги профессору и променять свободу на кусок колбасы. «Еще, еще лижу вам руку. Целую штаны, мой благодетель!», «Иду-с, поспешаю. Бок, изволите ли видеть, дает себя знать. Разрешите лизнуть сапожок», «Бейте, только из квартиры не выгоняйте», «Господин, если бы вы видели, из чего эту колбасу делают, вы бы близко не подошли к магазину. Отдайте ее мне» [Булгаков, 1990, с. 277-278]. Шарик довольствуется малым, заурядным «счастьем», как и многие люди в начале 20-х годов, которые стали привыкать жить в нетопленных квартирах, питаться гнилой солониной в Советах нормального питания, получать гроши и не удивляться отсутствию электричества.
Получив помощь от профессора и обосновавшись в его квартире, пес начинает расти в собственных глазах: «Я – красавец. Быть может, неизвестный собачий принц-инкогнито. [...] Очень возможно, что бабушка моя согрешила с водолазом. То-то я смотрю – у меня на морде белое пятно. Откуда оно, спрашивается? Филипп Филиппович – человек с большим вкусом, не возьмет первого попавшего пса-дворнягу» [Булгаков, 1990, с. 304]. Но мысли этого пса продиктованы лишь условиями жизни и его происхождением.
Даже будучи псом, понял Шарик трагедию людей, падение их нравов: «Надоела мне моя Матрена, намучился я с фланелевыми штанами, теперь пришло мое времечко. Я теперь председатель, и сколько ни накраду – все, все на женское тело, на раковые шейки, на Абрау-Дюрсо! Потому что наголодался в молодости достаточно, будет с меня, а загробной жизни не существует!» [Булгаков, 1990, с. 276]. Рассуждения пса вызывают улыбку, но это всего лишь прикрытый тонким слоем комизма гротеск.
И вот «барский пес, интеллигентное существо», как сам себя обозвал Шарик, который зажмурился от стыда в кабинете профессора, превратился в недалекого хама и пьяницу Клима Чугункина.
Первые слова, которые говорит это существо – вульгарная ругань, лексикон низших слоев общества: «Он произносит очень много слов… и все бранные слова, которые только существуют в русском лексиконе», «Ругань эта методическая, беспрерывная и, по-видимому, бессмысленная», «…событие: впервые слова, произнесенные существом, не были оторваны от окружающих явлений, а были реакцией на них. Именно когда профессор приказал ему: «Не бросай объедки на пол», – неожиданно ответил: «Отлезь, гнида» [Булгаков, 1990, с. 318, 320-322]. Он несимпатичен внешне, одет безвкусно, и девственно чист в отношении любой культуры. Шариков во что бы то ни стало, хочет выбиться в люди, но не понимает, что для этого надо проделать долгий путь развития, требуется труд, работа над собой, овладение знаниями.
Шариков становится участником революционного процесса, то, как он идеально подходит к нему, воспринимает его идеи, в 1925 году выглядело, как злейшая сатира на процесс и его участников. Через две недели после того, как он превратился в человека, он располагает документом, удостоверяющим его личность, хотя личностью на самом-то деле он не является, что и высказывает профессор: «То есть он говорил?», «Это еще не значит быть человеком» [Булгаков, 1990, с. 310]. Еще через неделю – Шариков уже мелкий чиновник, а натура у него осталась такая же, как и была – собачье-уголовная. Чего стоит одно его сообщение о работе: «Вчера котов душили-душили». Но какая же это сатира, если тысячи таких же, как Шариков, через несколько лет так же «душили-душили» не котов – людей, работников, ничем перед революцией не провинившихся?
Полиграф Полиграфыч становится угрозой для профессора и обитателей его квартиры, да и всего общества в целом. Он, ссылаясь на свое пролетарское происхождение, требует от профессора документы, жилплощадь, свобод, а на справедливые замечания огрызается: «Что-то вы меня, папаша, больно утесняете». В его речи появляется терминология правящего класса: «В наше время каждый имеет свое право», «Я не господин, господа все в Париже» [Булгаков, 1990, с.327-328].
По совету Швондера Полиграф Полиграфович пытается освоить переписку Энгельса с Каутским и подводит под это свою весьма комическую черту, следуя принципу всеобщей уравниловки, который он вынес из прочитанного: «Взять все, да и поделить». Конечно, звучит это смешно, что и замечает профессор: «И вы в присутствии двух людей с университетским образованием позволяете себе» … «подавать какие-то советы космического масштаба и космической же глупости о том, как все поделить…» [Булгаков, 1990, с. 330]; но разве не так поступало руководство молодой республики, уравнивая во благах честных крестьян, трудящихся в поте лица, и таких лентяев, как Чугункин? Что же ждет Россию с такими Шариковыми, Чугункиными и Швондерами? Булгаков был одним из первых, кто понял, что она придет к трагическому финалу. В этом и заключается трагикомизм Булгакова: заставить читателя засмеяться и заплакать на пике смеха. Необходимо также заметить, что "шариковщина" получается лишь в результате "швондеровского" воспитания.
На жилплощадь, выделенную ему в квартире профессора, Полиграф Полиграфыч приводит подозрительных личностей. Терпение обитателей квартиры иссякает, а Полиграф, почувствовав угрозу, становится опасным. Он исчезает из квартиры, а затем появляется в ней уже в другом виде: «На нем была кожаная куртка с чужого плеча, кожаные потертые же штаны и английские высокие сапожки на шнуровке до колен». Вид достаточно комичный, но за ним скрывается образ служащего ГПУ, теперь он – заведующий подотделом очистки города Москвы от бродячих животных (котов и прочее) в отделе МКХ. И здесь мы можем увидеть скорую трагедию. Ощутив вкус власти, Полиграф грубо ею пользуется. Он приводит в дом невесту, а после того, как профессор объясняет ей сущность Полиграфа, и несчастная дама уходит, грозится ей отомстить: «Ну ладно, попомнишь ты у меня. Завтра я тебе устрою сокращение штатов» [Булгаков, 1990, с. 363]. Булгаков ставит ребром вопрос уже не о том, будет ли трагический финал или нет, а вопрошает о размере трагедии, которой будет подвергнута Россия.
Вдохновленный Швондером, оскорбленный Шариков пишет на своего создателя донос: «… угрожая убить председателя домкома товарища Швондера, из чего видно, что хранит огнестрельное оружие. И произносит контрреволюционные речи, и даже Энгельса приказал […] спалить в печке, как явный меньшевик…», «Преступление созрело и упало как камень, как это обычно и бывает», «Шариков сам пригласил свою смерть» [Булгаков, 1990, с.365]. На просьбу Филиппа Филипповича покинуть квартиру он ответил решительным отказом и направил на доктора Борменталя револьвер. Перенеся обратную операцию, Шарик ничего не помнит и все думает, что ему «так свезло, просто неописуемо свезло» [Булгаков, 1990, с. 369]. И трагический финал Булгаков скрашивает комической нотой: Шарик окончательно убежден в своем необычном происхождении и в том, что такое благоденствие сошло на него неслучайно.

2.2 Комическое и трагическое в повести «Роковые яйца»
Повести «Собачье сердце» и «Роковые яйца» разные, и в то же время в них есть нечто общее. Они как бы сопряжены, пронизаны единой болью и тревогой – за человека. Совпадает по ряду параметров и их художественная конструкция. В сущности, каждая содержит дилемму: Рокк – Персиков («Роковые яйца»), Шариков – Преображенский («Собачье сердце»).
Красный луч, случайно открытый профессором, очень похож на луч революции, переворачивающей все основы бытия общества вообще и каждого человека в частности. Внешне это выглядит как шутка, остроумная выдумка писателя. Персиков, настраивая для работы микроскоп, неожиданно обнаружил, что при особом положении зеркал возникает красный луч, который, как вскоре выясняется, оказывает удивительное воздействие на живые организмы: они становятся невероятно активными, злыми, бурно размножаются и вырастают до огромных размеров. Даже безобиднейшие амебы становятся агрессивными хищниками под действием луча. В красной полосе, а потом и во всем диске стало тесно и началась неизбежная борьба. Вновь рожденные яростно набрасывались друг на друга, рвали в клочья, и глотали. Среди рожденных лежали трупы погибших в борьбе за существование. Побеждали лучшие и сильнейшие. И эти лучшие были ужасны... Борьба за выживание напоминает революционную борьбу, в которой нет места жалости и в которой победившие начинают бороться уже друг с другом за большее влияние и власть. Революционный процесс, как утверждает Булгаков, далеко не всегда идет на пользу народу и приносит ему благо. Он может быть чреват катастрофически тяжелыми для общества последствиями, потому что пробуждает огромную энергию не только в честных, мыслящих людях, сознающих свою огромную ответственность перед будущим, но и в людях недалеких, невежественных, таких, как Александр Семенович Рокк.
Порой именно таких людей революция возносит на небывалую высоту, и уже от них зависят жизни миллионов людей. Но кухарка не может управлять государством, как бы ни хотелось некоторым доказать обратное. И власть таких людей, соединенная с самоуверенностью и невежеством, приводит к народной трагедии. Все это чрезвычайно ясно и реалистично показано в повести.
В самом деле, до революции Рокк был всего лишь скромным флейтистом из оркестра Петухова в городе Одессе. Но «великий 1917 год» и последующие за ним революционные события круто изменили судьбу Рокка, сделав ее роковой: «выяснилось, что этот человек положительно велик», и его деятельная натура не успокоилась на должности директора совхоза, а привела его к идее возрождения куриного поголовья, истребленного мором, с помощью красного луча, открытого Персиковым. Но Рокк – человек невежественный и самоуверенный, он даже не представляет себе, к чему может привести неосторожное обращение с новым, неизвестным научным открытием. И в результате вместо гигантских кур он выводит гигантских гадов, что приводит к гибели сотен тысяч ни в чем не повинных людей, в том числе и его жены Мани, которую он, очевидно, любил.
На первый взгляд может показаться, что все несчастья вызваны тем, что кто-то перепутал ящики с яйцами и отправил в совхоз не куриные яйца, а яйца пресмыкающихся (гадов, как они названы в повести). Да, действительно, в сюжете повести много случайностей и стечений невероятных обстоятельств: и само открытие Персикова, сделанное только потому, что его отвлекли во время настройки микроскопа, и невесть откуда взявшийся куриный мор, уничтоживший всех кур в Советской России, но почему-то остановившийся на ее границах, и восемнадцатиградусный мороз в середине августа, спасший Москву от нашествия гадов, и многое другое.
Автор, кажется, совсем не заботится хотя бы о минимуме правдоподобия. Но это только видимые «случайности», за каждой из них стоит своя логика, своя символика. Например, почему грозные события, приведшие к массовым жертвам, происходят именно в 1928 году? Случайное совпадение или трагическое предвидение будущего страшного голода на Украине в 1930 году и «ликвидации кулачества как класса» при сплошной коллективизации, что привело к гибели миллионов людей? Или что это за гады, так стремительно плодящиеся в нэповской России под действием красного луча? Может быть, новая буржуазия, которую затем тоже полностью «ликвидировали»? Таких совпадений много в повести, и это делает ее пророческим произведением.
«Роковые яйца» – не просто сатирическая фантастика, это предостережение. Глубоко продуманное и тревожное предостережение от чрезмерного увлечения давно, в сущности, открытым красным лучом – революционным процессом, революционными методами строительства «новой жизни».
В глубине невероятно смешных историй, скрыты трагизм, грустные размышления о человеческих недостатках и инстинктах, которые порой ими руководят, об ответственности ученого и о страшной силе самодовольного невежества. Темы вечные, актуальные, не утратившие своего значения и сегодня.

Заключение
В данной курсовой работе комическое и трагическое было рассмотрено как эстетические категории в повестях М. А. Булгакова «Собачье сердце» и «Роковые яйца», проанализирован характер, цели их употребления и средства выражения.
Жанр сатиры, в котором написаны «Собачье сердце» и «Роковые яйца», дает возможность автору, позволившему читателю рассмеяться, заставить его заплакать на пике смеха. Комическое в этих произведениях только очень тонкий верхний пласт, чуть прикрывающий рвущуюся наружу трагедию. «Собачье сердце» и «Роковые яйца» в этом отношении произведения очень характерные. Однако в них соотношение смешного и трагического очень неравномерно, поскольку к первому относится незначительная часть внешней событийной линии. Все остальные грани – приоритет второго.
М. А. Булгаков использует для передачи комизма и трагизма прием гротеска, иронии, комичного построения фраз, обращает внимание на общественно значимые противоречия, конфликт. «Новый» социально-бытовой миропорядок изображается автором в стиле сатирического памфлета. Используя прием гротеска, Булгаков показывает примитивность и глупость серого общества, противопоставляя ему духовно богатых и ярких личностей.
При всей фантастичности сюжета повестей они отличаются удивительным правдоподобием, что говорит о величии и непревзойденности мастерства Михаила Афанасьевича Булгакова.

Библиографический список

Советский художник

Я вскрыл целую тысячу трупов, и ни в одном из них не обнаружил никаких признаков души, - заявил профессор Мечников. В ответ, несомненно, раздались аплодисменты.

Дело происходило на заре XX века. Новый бог был дан людям. Имя ему Наука. Возражать жрецу Науки было всё равно, что признаться… - но никто не признавался! Младенца не нашлось, который задал бы прославленному ученому самый естественный вопрос - что́ это он вздумал отыскивать душу в предмете, который, собственно, и характеризуется отсутствием души? Сказано, что нет души - значит нету! А раз нету, то и не было никогда.

А что же тогда было и есть? - Труп. Просто сначала этот труп живой, а затем - мёртвый.

В повести М. А. Булгакова «Собачье сердце» выдающийся ученый Ф. Ф. Преображенский в процессе эксперимента неожиданно для себя решает небывалую задачу - создает на основе мертвого трупа новую человеческую единицу. Труп, таким образом, выступает в качестве подателя жизни. Что это - литературная фантазия? Ничуть! Недаром же научно обосновано и в школьные учебники записано - живое происходит из неживого, органическое из неорганического. Оспаривать эту истину - всё равно что отрицать последовательность элементов гениальной таблицы Менделеева. Это занятие, достойное не просто обскурантов и невежд, а форменных животных. И одно такое животное, пёс Шарик, герой вышеупомянутой повести Булгакова, позволило себе взобраться на стол своего высокоучёного хозяина - и так засветило по портрету профессора Мечникова, что только осколки посыпались. Рискованно, что ни говори. И не только со стороны пса, но и со стороны автора повести.

Михаил Булгаков приобрел свою первую известность романом «Белая гвардия». Роман этот, напечатанный ничтожно малым тиражом, понравился многим. Немногих же - например, провидца Максимилиана Волошина - он ошеломил. Это было предвосхищение того ошеломляющего впечатления, которое произвело на Россию, а затем и на весь мир, главное творение Булгакова - «Мастер и Маргарита».

В чем же крылась причина этого изумления? Что, собственно говоря, произошло? - А произошло то, что один человек, М. А. Булгаков, вновь обрёл то ви́дение мира, которое большинством людей было вовсе утрачено.

Что же увидел Булгаков? Небо отверстым и ангелов, нисходящих к сынам человеческим . И не просто увидел, а сумел поведать об этом всем и каждому, запечатлев увиденное в самой доступной, в самой любимой к тому времени художественной форме - в романе.

Европейцы XIX века любили роман такой любовью, что лучше её ни с чем не сравнивать - пусть она останется несравненной. В основе этой любви лежала величайшая потребность человеческой души - любить ближнего, как самого себя. В лице романных героев читатель обретал именно таких ближних, а любовь к ним была ещё тем хороша, что осуществлялась без малейших моральных и материальных затрат. Стремление окружить себя всяческим комфортом, и прежде всего, моральным, - главная черта, отличающая образованного европейца от варваров всех мастей.

Но и эта любовь пришла к концу - в науке он зовётся «кризисом романа». Ибо нет ничего вечного под тем небом и на той земле, где живут герои добулгаковского романа, где стирает своё бельё «Прачка» Шардена. Посмотрите на неё, уже который век занятую своим бесхитростным трудом! Разве она не достойна любви? Разве не достоин похвалы художник, запечатлевший её и давший нам возможность видеть этот милый облик через много лет после её смерти? - В том-то и беда, что смерть её уже здесь, она царствует в этой картине. Ведь небо над головой Прачки - это сгущение лёгких частиц, за которыми пустота, а земля под её ногами - это вцепившиеся друг в друга элементы таблицы Менделеева. И нет у Прачки иного пути, чем разложиться на все эти частицы и элементы, и знал об этом Шарден, когда её рисовал. Поэтому не живую Прачку видим мы на полотне, а давным-давно мёртвую. А значит, и ни к чему лезть на рожон и возражать что-то профессору Мечникову.

Но вот происходит нечто, что можно условно назвать чудом, и у человека открывается иное зрение, и он начинает видеть мир не таким, как на картине Шардена, а, скажем, таким, как на росписи церковной стены. И он видит - не на картине, не на росписи, а наяву небо отверстым , и видит, что отверсто оно над головами тех, кто уверовал в свою абсолютную смерть, кто согласился признать себя живым трупом, и вот теперь носится туда-сюда, пока не придёт в окончательное состояние. А под ногами их он, этот прозревший, видит ад преисподний, приходящий в движение ради того, что происходит на земле.

И оказывается, что за истекший период ничего не изменилось ни на небе вверху , ни ниже земли - всё до удивления похоже на то, как это было когда-то нарисовано на церковной стене. Один лишь земной мир выглядит по-иному, поэтому визитёрам «снизу» приходится обзаводиться кепками, пиджаками, треснутыми пенсне и прочей дрянью, чтобы не слишком выделяться из общей массы.

Но вот он, прозревший, привыкает к этой многомерной картине, и тогда его взгляд начинает различать ещё более удивительные вещи. Он всматривается в происходящее между небом и землёй и видит, что все эти пиджаки и пенсне, трамваи и аэропланы, словом, все приметы времени, создающие его неповторимый облик, можно взять и смести в сторону, как никчемную кучу хлама. А то, что с трепетом обнажается при этом - да разве это не то же самое, что нарисовано на церковной стене? Всё похоже, всё, даже приземистая Лысая гора.

Таким дано было видеть мир Михаилу Булгакову в то самое время, когда наука - всё на свете уже объяснившая и обещавшая всё по-своему переиначить - торжествовала окончательную победу. Окончательную, но не бесповоротную.

Горе живущим на земле... ибо к вам сошёл дьявол в великой ярости, зная, что недолго ему осталось.

Поначалу Булгаков создаёт сатиру на эту победоносную науку - повесть «Роковые яйца». Всё в этой повести великолепно: и очумелый профессор Персиков, похожий на рептилию, и бледный завистник ассистент Иванов, и большевик Рокк, расстриженный из комиссаров в хозяйственники. И то, как Рокк пытается при помощи браунинга руководить научным процессом, и то, как сам Персиков звонит поминутно на «эту, как её, Лубянку» с просьбой расстрелять всех тех, кто мешает ему работать. Мудрая повесть, и правдива её горькая мораль: современная наука способна погубить и всё вокруг, и самих творцов своих. Всё это так, никто не посмеет сказать, что «Роковые яйца» бьют мимо цели. Однако наука не дрогнула.

И тогда Булгаков написал новую повесть о талантливых учёных и выдающихся научных открытиях - «Собачье сердце».

Формально её можно расценить как произведение, посвящённое новому этапу торжества науки: герою, профессору Преображенскому, удаётся, в отличие от Персикова, совладать с взбунтовавшимся против него творением собственных рук. Но не стоит спешить с выводами на основе формальных признаков. Ведь в то же самое время, опять же формально, «Собачье сердце» - сатира, тому свидетель каждый, кто его читал. Следовательно, необходимо разобраться, торжествует ли в данном случае наука или подвергается осмеянию. А если не наука здесь осмеивается, то что же? Гоголевский вопрос - «Над чем смеётесь?» - оказывается тут необыкновенно уместным. Увы, ещё более уместным оказывается тут гоголевский ответ - «Над собой смеётесь!» Да, над собой смеётся читатель «Собачьего сердца», и не какой-то там абстрактный, произвольный читатель, но читатель образованный, и хорошо образованный, осведомлённый в новейших достижениях науки, уверовавший в неё до конца, в то, что она призвана заменить ему Господа Бога, отца и мать, стыд и совесть. Этот читатель - незримый герой, вынесенный за пределы текста - и служит главным объектом осмеяния в «Собачьем сердце». Это его дурачит и водит за нос автор, это он оказывается разоблачённым до такой степени, что вот уже видишь, как скальпель щекочет его голые рёбра с коварным вопросом - не отыщутся ли здесь какие-нибудь признаки души?

Нет, читатель, как ты ни отнекивайся, как ни ссылайся на профессора Мечникова, душа у тебя всё-таки есть. И именно на её наличие делал Булгаков свой безошибочный расчёт, иначе стал бы он вообще затеваться с «Собачьим сердцем», да и с любым другим произведением? Не зря же, раскрыв «Собачье сердце», ты сразу находишь, к кому прилепиться душой - вот он, герой, учёный, бесстрашный преобразователь природы. Его, Филиппа Преображенского, полюбишь ты как самого себя, и умилишься всем, что ему мило, и возненавидишь всё, что ему враждебно, что мешает его победоносному движению вперёд.

Но знай, читатель, не будет тебе в этой любви счастья, не добьёшься ты взаимности от Ф. Ф. Преображенского, не полюбит он тебя никогда. Чтобы убедиться в этом, надо перечитать «Собачье сердце», перечитать очень внимательно, слово за словом, ибо написано оно автором, который хорошо знает, что за каждое слово предстоит держать ответ, и поэтому не позволяет себе ничего не значащих, случайных слов.

Итак, приступим. Воплем Шарика - «О, гляньте на меня, я погибаю!» - открывается «Собачье сердце». И ты, читатель, идёшь на этот зов и оказываешься внутри особого мира, сотворённого булгаковским словом, - будь поэтому внимателен к каждому слову! - и живущего по строгим законам. Хотя снаружи этот мир невелик - меньше пяти печатных листов, трудно будет тебе выбраться из него, и страшным покажется он тебе, хоть ты и много смеялся, читая «Собачье сердце» в первый раз, да и перечитывая, всякий раз засмеёшься опять.

В самом деле, можно ли удержаться от смеха, слушая, как бездомный пёс критикует советский общепит! А между тем, он осуществляет своё естественное право, ведь доказано - научно доказано! - что никакой души нет, есть только недолгий период физических ощущений (они же - мучения) между двумя чёрными безднами. Существа же, данные ощущения испытывающие, располагаются друг за другом на эволюционной лестнице (О, цепь величайшая от пса до Менделеева-химика! - И. А. Борменталь ). И в какой-то момент эта лестница так плавно переходит в лестницу социальную, что уловить этот момент не так-то просто. Вот например, тот же Шарик из помойного пса становится домашней собакой крупного учёного. Его пищевой рацион сразу же начинает играть такими красками и оттенками, которые и не снились мелкому служащему, вынужденному травиться в дешёвой столовке. Смело можно сказать, что между Шариком и упомянутым служащим образовалась социальная пропасть. Следовательно, перед шариковым головокружительным вознесением между ними существовало известное равенство. И поскольку никакой души ни у того, ни у другого и вообще ни у кого нет, основным критерием отличия одного животного от другого (а также человека от человека) становится способ и качество питания. У Шарика с первой страницы «Собачьего сердца» есть веские основания быть недовольным своим питанием, равно как и всей своей судьбой. Ему явно не повезло. Ведь вполне бы мог он родиться от миссис Дарвин в культурнейшей Англии, ан нет - родился от безвестной шавки в варварской России, да ещё в период разрухи. Тяжело ему приходится. Да и не ему одному. Тем, кто соседствует с ним на эволюционно-социальной лестнице, тоже приходится несладко - голод, холод, неразбериха во всём. Время такое, что даже щи из вонючей солонины, что варят в Совете нормального питания, не каждому двуногому прямоходящему достаются. Иные из них, подобно четвероногим (собратьям? коллегам?), и в помойках роются, и там не всегда находят. Учти это обстоятельство, дорогой читатель, когда будешь смеяться, слушая, как пересотворённый Шариков тычет профессору Преображенскому: «Один в восьми комнатах живёт, а другой в помойке роется». Но Шарик-собака никому не тычет, он только стенает - голод, холод, бок кипятком ошпарен! - и, надо отдать ему должное, жалеет не одного себя. Он ведь стоит на нижней ступени великой лестницы, с достижениями науки не знаком, никто ему не объяснил, что души нет, вот он и даёт себе волю - со-чувствует, со-страдает, что при отсутствии души и бессмысленно, и просто невозможно. Сам подыхать собрался, а всех ему жалко - и посетителей дешёвой столовки, и машинисточку, которую утесняет подлец-любовник. Внимание! - не успела машинисточка всплыть в сознании Шарика, в его сбивчивом монологе, как вот уже она входит в подворотню и с взаимной жалостью обращается к несчастному псу: «…Чего ты скулишь, бедняжка? Кто тебя обидел?» Машинисточка реализовалась . Это только начало. В «Собачьем сердце» ни одно слово не пропадёт зря. Всё реализуется. И подлец-любовник, который возник в шариковом монологе-бреду с восклицанием: «Сколько ни накраду - всё на женское тело, на раковые шейки, на Абрау-Дюрсо. Потому что наголодался я в молодости достаточно, а загробной жизни не существует», - он тоже будет реализован, только не скоро, запомни пока его, читатель, и слова его постарайся запомнить, потому что вскоре ты позабудешь обо всём на свете.

Читатель недоумевает. С какой стати я должен позабыть обо всём на свете? - В силу наличия у тебя этой самой недоказанной души, её способности со-страдать и со-чувствовать. Ведь прочитав первую страницу, ты уподобился Ромео, который до встречи с Джульеттой расточал свои чувства первой попавшейся Розалине. Ты увидел голодного пса с ошпаренным до костей боком, и тебе жалко его до слёз. И когда богатый чудак поманит его куском колбасы и поведёт за собой по Пречистенке, и дальше, дальше, мимо приличнейшего швейцара Фёдора, вверх по роскошной лестнице в свою неуплотнённую квартиру, - ты будешь бесконечно благодарен Филиппу Филипповичу и счастлив так, как будто тебя самого, голодного, израненного, согрели, исцелили, обласкали. Неважно, что впоследствии тебе суждено возненавидеть Шарикова, вставшего поперёк научного прогресса. Сейчас это не имеет никакого значения. Сейчас ты разомлел вместе с Шариком на ковровом узоре возле кожаного дивана, и всё, что в ближайшие часы произойдёт в этой великолепной квартире, будет воспринято вами обоими сквозь сладостную дремоту.

Очнись, читатель! Вспомни, что ты пере-читываешь «Собачье сердце». Конечно, ты опять увлечён ходом событий, ты вновь со-переживаешь (и так будет и при десятом, и при двадцатом прочтении, такова сила настоящего искусства), но ты уже обязан знать, что Шарик обманулся, что его, страдающего пса, привели сюда не из со-страдания, а для опытов. Кроме того, потрудись отметить, что Филипп Филиппович даже не увидел, что у пса ошпарен бок, а заметившая это идеальная домработница Зина прониклась к нему отнюдь не жалостью, а отвращением - «Батюшки! До чего паршивый». Отметил? - Наблюдай дальше!

Кабинет Филиппа Филипповича - пёс уже разобрался, что это крупный учёный, экспериментирующий в области омоложения путём пересадки половых желез, - начинают заполнять странные существа. Кто они с точки зрения эволюционной теории? - Козлы и обезьяны! - так сказал Шекспир устами своего Венецианского мавра, ибо в его веке этих бедных животных незаслуженно считали воплощением самого гнусного разврата. Но с тех пор прошло столько времени, науке открылись такие горизонты, что человечество стало шире смотреть на вещи. Если во времена Шекспира клиенты Филиппа Филипповича были козлами и обезьянами, то за истекший период они поднялись по эволюционно-социальной лестнице на такой верх, что иным двуногим их только в подзорную трубу и разглядывать. И вот доказательство - деньги! У них кучи денег - и у зеленоволосого развратника, смахивающего на чёрта, и у старой ведьмы в сверкающем колье, и у всех прочих. И деньги их плавно текут в карман белоснежного профессорского халата - вот ведь хитрый пёс, заснул почти, а червонцы примечает. Наконец, его совсем сморило, и один из посетителей совершенно расплылся в его сознании, пёс расслышал только голоса:

Господа, - возмущённо кричал Филипп Филиппович, - нельзя же так. Нужно сдерживать себя. Сколько ей лет?
- Четырнадцать, профессор… Вы понимаете, огласка погубит меня.

Читатель, вглядись в этого посетителя, ведь ты же не пёс. И хотя «Собачье сердце» утверждает, что собаки тоже умеют читать, но Достоевского они всё же не читают. Но ты-то его наверняка читал. И когда он показал тебе Свидригайлова, ты испытывал всё, что положено - и отвращение, и стыд, и даже раскаяние, ведь не вынес же Свидригайлов собственной мерзости, застрелился. Этот не застрелится. Под другим небом он живёт. Наука ему всё объяснила, всё позволила, от стыда освободила, и та же наука, в лице Филиппа Филипповича, поможет ему ликвидировать все нежелательные последствия. Да и ты, читатель, судя по всему, спокоен и не торопишься кого-то осуждать. Достоевский со своей совестью в книжном шкафу лежит, науку ты уважаешь, Филипп Филиппович тебе очень симпатичен. И в самом деле, человек даже прислуге своей не разрешает взять в рот моссельпромовскую колбасу! А как он изящно, с юмором отчитывает её по этому поводу - заслушаешься:

Взрослая девушка, а как ребёнок тащишь в рот всякую гадость… Ни я, ни доктор Борменталь не будем с тобой возиться, когда у тебя живот схватит…

А сколько раз «Зинуша», «детка»! А какой переполох поднимается, когда Шариков дважды пытается покуситься на её добродетель (эпизод с червонцами и ночной визит)!

Но ясное дело, одним сюсюканьем с прислугой не завоюешь такого образованного читателя, как наш. А вот рассуждение Филиппа Филипповича о терроре - это уже аргумент посильнее.

Как это вам удалось, Филипп Филиппович, подманить такого нервного пса? - спрашивает Борменталь.

И Преображенский отвечает:

Лаской-с. Единственным способом, который возможен в обращении с живым существом.

(Вот откуда и «Зинуша», и «детка». Слышишь, читатель? Нет, ты не желаешь слышать, ты упиваешься речью Филиппа Филипповича.)

Террором ничего поделать нельзя с животным, на какой бы ступени развития оно ни стояло (!! - Е.С.). Это я утверждал, утверждаю и буду утверждать. Они напрасно думают, что террор им поможет. Нет-с, нет-с, не поможет, какой бы он ни был: белый, красный и даже коричневый. Террор совершенно парализует нервную систему.

И несколькими страницами позже:

Драть никого нельзя. На человека и на животное можно воздействовать только внушением.

Да неужели посмеет интеллигентный человек что-нибудь возразить на эти слова? Золотые слова. И произнесены они необычайно вовремя. Перед самым явлением пациентов. Читатель уже настолько расположен к Филиппу Филипповичу, что готов оказать снисхождение всякому, кто включён в сферу его бытия, если он, этот всякий, конечно, не выступает в роли обидчика героя. (Обидчики появляются в следующей сцене.)

И в самом деле, визитёры Преображенского комичны, даже мерзковаты, если говорить начистоту, но он-то здесь причём? Он врач, он помогает каждому, кто к нему обращается, он, между прочим, клятву Гиппократа давал. Он ведь не насильно превращает их в животных, вставляя им обезьяньи железы, они сами его об этом просят. Находясь на столь головокружительном верху эволюционной лестницы (такие деньги! такие деньги!), можно позволить себе и опуститься на несколько ступенек. Средства, во всяком случае, позволяют. Но главное-то, главное - выигрывает наука (в лице Преображенского), наука движется вперёд!

Правда, Шарик, лёжа на ковре, отметит мысленно: «Похабная квартирка», - и тут же добавит: «Но до чего же хорошо!» Но ты, читатель, отныне выслушиваешь шариковы мнения только для того, чтобы посмеяться. Собака для тебя уже пройденный этап и по части эволюции, и по части симпатий. Ты, как принц Гамлет, «нашёл себе магнит попритягательней». Пёс, между прочим, в сочувствии больше не нуждается. Он устроен в прекрасной квартире, жрёт в три горла, обласкан…

Да его для опытов сюда привели!!!

Читатель высокомерно поднимает брови и парирует:

Немалая честь для бездомного пса послужить прогрессу науки!

Вот до чего непостоянна человеческая душа - ведь ты же только что страдал вместе с ним в холодной подворотне! Поневоле прислушаешься к профессору Мечникову.

Но в сторону сантименты. Четверо обидчиков уже явились в кабинет Преображенского и требуют к себе самого пристального читательского внимания. Они представляются:

Мы - новое домоуправление нашего дома… Я - Швондер, она - Вяземская, он - товарищ Пеструхин и Жаровкин.

Повествование вступает в новую, остро-драматическую фазу. Начинается борьба не на жизнь, а на смерть между учёным Ф. Ф. Преображенским и домкомом в лице его председателя Швондера. Последний желает принудить Преображенского разделить всеобщую кошмарную участь - стать жильцом коммунальной квартиры. Учёный отчаянно сопротивляется. В ходе их первого поединка читательская симпатия к Филиппу Филипповичу перерастает в иное чувство, горячее и сильное, в ту любовь, которой, как было сказано выше, суждено остаться без взаимности.

Во-первых, ничто так не усиливает любви, как тревога за дорогое существо, это отмечено у Овидия и у Ибн-Хазма. А у читателя есть все основания тревожиться за своего героя. Во-вторых, именно во время этой сцены читатель впервые узнаёт, что Филипп - не один из многих, пусть даже крупных учёных, а звезда первой величины. Подобное открытие никогда не охладит любовное чувство, а, напротив, подогреет его. И в-третьих, если верить Овидию и Ибн-Хазму, самый пламенный из всех видов любви - это любовь за проявленный героизм. И именно в этой сцене Филипп Филиппович совершает такой геройский поступок, что у читателя открывается рот и останавливается сердце. Учёный заявляет, что он «не любит пролетариата». Заявляет прямо ИМ в лицо. Пускай ОНИ представлены здесь всего лишь членами домкома, но мы-то знаем, что за этим стоит, что олицетворяет этот домком, ведь художественное произведение, как-никак!

Верно говоришь, читатель, высокохудожественное, и заслуживает поэтому тщательного анализа, а не поверхностных эмоциональных оценок, которые суть не что иное, как паника и истерика. Вот, полюбуйся на своего героя - он совершенно спокоен; ты за него распереживался, а он твоих переживаний (и вообще твоих чувств) отнюдь не разделяет. Он-то хорошо видит, кто и что перед ним.

Пойдём с конца. Во-первых, Жаровкин. Посмотришь - вроде бы, фамилия как фамилия. А принюхаешься - тушёной говядиной отдаёт. Затем Пеструхин. Пеструхами обычно коров зовут, но встречаются и куры того же прозвания. Во всяком случае, происхождение незваного гостя вполне прозрачно. Теперь Вяземская. Да не введёт её «человеческая» фамилия в заблуждение нашего вдумчивого читателя. Вяземская - это просто порода коров, ныне безвозвратно загубленная. Пеструхин и Вяземская, судя по некоторым авторским ремаркам, связаны нежными узами. Натурально, ведь из одного стада. Наконец, Швондер. Он хоть и прикрылся фигово-иностранными корнем и суффиксом, но от него так и несёт и хвостом собачьим (шванц), и свинарником (швайн). В общем, в «цепи великой от пса до Менделеева-химика» на эволюционно-социальной лестнице им удалось пристроиться чуть повыше того же Шарика, но ненамного (у них и денег-то, наверное, едва-едва). Ну могут ли их претензии всерьёз взволновать Филиппа Преображенского, который стоит на самой верхней ступени пресловутой лестницы?! Или ты думаешь, читатель, что и Пётр Александрович испугается, узнав, что Вяземская корова собирается разъяснить его на дискуссии?

Филипп Филиппович звонит Петру Александровичу, Пётр Александрович велит домкому убираться, Вяземская мычит на прощание, что Филипп Филиппович - «ненавистник пролетариата», он преспокойно с ней соглашается. Узреть в данном случае какой-то героизм в поведении учёного мог только пёс Шарик:

Пёс встал на задние лапы и сотворил перед Филиппом Филипповичем какой-то намаз.

И ты, читатель, стыдно сказать, ему уподобился. И тревога твоя за дорогого тебе учёного - ложная. Ничего ему не грозит. Он это прекрасно знает. И если он гневается, то по другой причине, но совершенно справедливо. Во-первых, ему ковры испачкали, а он их очень уважает, чуть ли не по отчеству зовёт - «все ковры у меня персидские». А во-вторых, к нему ворвались и грубо отвлекли его в тот момент, когда он собирался обедать!!! Тут необходимо отметить, что наука, пришедшая на смену всем прежним религиям, превзошла их также по части терпимости и гуманности. Хотелось бы посмотреть на этого Швондера где-нибудь в Древнем Риме или в Египте, если бы он преградил дорогу Верховному жрецу, идущему во Храм для вкушения священной трапезы, и стал бы дискутировать с ним по поводу излишков жилплощади, у данного жреца имеющихся. Хотелось бы посмотреть, что после этого осталось бы от такого Швондера.

Но вот он с позором удаляется, а Жрец, вновь обретя спокойствие, без которого немыслимо священнодействие, вступает в столовую.

Веди себя прилично, читатель, не про тебя всё это - ни хрустальные графинчики с разноцветными водками, ни серебряное крытое блюдо, источающее пахнущий раками пар, ни маринованные угри, ни нарезанная тонкими ломтиками сёмга, ни сыр в слезах, ни обложенная снегом икра в серебряной кадушке. Тебе, равно как и собаке Шарику, отведена здесь роль наблюдателя, и насмешник-автор ничуть от тебя не скрывает, что ты присутствуешь не на простом обеде (такой обед даже стыдно назвать простым), а при некоем священном ритуале.

Стол подобен гробнице - аналогия с жертвенником.

Салфетки свёрнуты в виде папских тиар - аналогия с первосвященником. Ниже говорится, что «во время этих обедов Филипп Филиппович получил звание божества ». Всё верно, во всех мистериях именно первосвященник выступает как заместитель божества.

Во время трапезы Филипп Филиппович проповедовал . И тема его проповеди - не что иное, как Еда.

- …Есть нужно уметь, а представьте себе - большинство людей вовсе есть не умеют. Нужно не только знать - что съесть, но и когда и как. (Филипп Филиппович многозначительно потряс ложкой.) И что при этом говорить.

Запомни эти слова, читатель! Не потому, что они имеют для тебя практическое значение, ибо в столовке, где ты травишься, подобные сведения - это информационный балласт. Запомни их потому, что впоследствии они помогут тебе разобраться в системе взглядов Филиппа Преображенского и выбраться наконец из лабиринта собачьих сердец.

Но всё происходит наоборот. Читатель немедленно забывает важнейшие положения проповеди Филиппа Филипповича, потому что слышит от него нечто такое, что для интеллигентного человека слаще всего на свете и может сравниться только с чёрной икрой. Великий учёный начинает и в хвост и в гриву честить ИХ.

Если вы заботитесь о своём пищеварении, мой добрый совет - не говорить за обедом о большевизме… И - боже вас сохрани - не читайте советских газет.

Что, съели?!

Или вот такой пассаж:

Люди… которые вообще отстав в развитии от европейцев лет на двести, до сих пор ещё не совсем уверенно застёгивают собственные штаны…

Так их, так их!

Но это всё же не апофеоз. Апофеоз читательского восторга происходит в том месте, где Филипп Филиппович высказывается о событиях 1917 года. Что же произошло, по профессору Преображенскому, в этом достопамятном человечеству году? А вот что:

В марте 17-го года в один прекрасный день пропали все калоши, в том числе две пары моих , три палки, пальто и самовар у швейцара!

Читатель заливается счастливым смехом и, вытащив из карманов оба кукиша, громко аплодирует.

Ах, читатель! Злорадство твоё - в чужом пиру похмелье. А профессор Преображенский вовсе не острит, он говорит чистейшую правду. В одна тысяча девятьсот семнадцатом году для него не произошло ничего более существенного, чем пропажа калош. Потому что стоял он и стоит на такой высоте, что все потрясения и бури мировые проходят под ним , и пенистые гребни взметённых волн достают только до его ступней, то бишь до калош.

И нет ему дела до того, что́ у тебя на дворе, читатель, - война ли мировая, разруха ли, нэп ли, всё это пройдёт под ним. Вот поэтому ни к чему ему читать газеты. Нет ему дела до смены режимов, до борьбы всяких партий и фракций, он твёрдо знает, что всё это не может поколебать его власть. Власть его пребудет несокрушимой до тех пор, пока не прейдут это небо и эта земля. Мёртвое небо - обман зрения, сгустившаяся пустота, и мёртвая земля - гробница всего, что порождается ею для недолгой жизни. И все эти недолго живущие карабкаются по эволюционно-социальной лестнице, стремясь во что бы то ни стало отсрочить неизбежную смерть. И если прежде они молили о продлении жизни всяческих богов, то к кому же сегодня обращается их последняя надежда? К нему и только к нему, к Филиппу Преображенскому, жрецу всемогущей Науки. Поэтому ещё важнее, чем прежде, взобраться по этой лестнице на самые верхние ступени, поближе к вознесённому выше всех великому учёному. Он уже омолодил их половые железы, заменив их обезьяньими, он сулит и бо́льшие чудеса. Помнишь, читатель, как во время приёма скулил старый развратник:

Эх, профессор, если бы вы открыли способ, чтобы и волосы омолаживать!
- Не сразу, не сразу, мой дорогой, - бормотал Филипп Филиппович, но отнюдь не отказывался.

И ему решительно всё равно, кто находился до 17-го года на том месте, где сидит сейчас Пётр Александрович (или тот военный, который доставит ему в самом конце шариковский донос), и кто займёт это место в том случае, если Петра Александровича удастся всё-таки «разъяснить» и спихнуть. Кто бы там ни оказался, он будет создавать своему божеству необходимые условия для научного поиска и так рявкнет на любого Швондера, что…

Что же касается пациентов Филиппа Филипповича ступенькой ниже, тех, кого мы видели на приёме, то и они, судя по замашкам, до 17-го года отнюдь не в помойках рылись. А если кто и рылся, то сейчас вдвойне должен оценить роскошную свою жизнь и того, кто обещает эту жизнь продлить. Вот и всё. А ещё ниже смелый учёный опуститься не может по вполне естественным причинам. Ведь какой бы всесильной ни была наука, заменившая Господа Бога, отца и мать, но и она на всех не напасётся. Ни чёрной икры, ни гениальных хирургов, ни червонцев, которыми хирурги оплачиваются, ни обезьяньих половых желез. Да, последнее обстоятельство самое немаловажное. Обезьяны животные дефицитные. Не так уж много крупных человекоподобных обезьян проживает в далёких экваториальных странах.

Ну, не беда! Великий учёный уже идёт по новому, более эффективному пути. И более экономичному, между прочим. Он собирается экспериментировать на животных, которых пруд пруди, и далеко ходить за ними не надо.

Этим и завершается священная трапеза - малое таинство. Назревает таинство великое.

- …Вот что, Иван Арнольдович… следите внимательно: как только подходящая смерть, тотчас со стола - в питательную жидкость и ко мне.

(Нет, не зря гробницей назвал Булгаков тот стол, за которым ест сам Филипп Филиппович.)

Не беспокойтесь, Филипп Филиппович, патологоанатомы мне обещали, -

ответствует Борменталь и устремляется - куда же? Вовне, за пределы текста, туда, где находишься ты, читатель! Берегись, как бы твоя смерть не оказалась самой для него подходящей.

А Преображенский едет в Большой театр, поскольку он, как выясняется, очень любит оперу.

Влюблённый читатель горделиво улыбается. Он не ошибся в выборе своего «предмета». Кто же не знает, что боги и полубоги от науки обожают классическую музыку? Иной на скрипке наяривает, иной… Нет, Булгаков удивительно точен. Изображает самое то.

Да, читатель, Булгаков необыкновенно точен. И он всё знает про своего героя. И то, что он оперу любит, и какую именно оперу. Попадись «Собачье сердце» какому-нибудь филологу-структуралисту, он бы сразу сказал, что опера «Аида» просто припаяна к тексту произведения. Она звучит на первой странице, ею завершается страница последняя, она возникает во всех кульминациях. Перечитай первую страницу, то место, где Шарик вспоминает лето в Сокольниках:

И если бы не грымза какая-то, что поёт на лугу при луне - «милая Аида», - так, что сердце падает, было бы отлично.

Вряд ли у Преображенского «сердце падает» от «милой Аиды», но он тоже предпочитает не слушать эту арию и едет сразу ко второму акту. Ибо во втором акте появляется тот, на кого будет он смотреть как заворожённый, позабыв о времени - так женщины и дети порою смотрятся в зеркало. Он и смотрится в него, как в зеркало, это его, Филиппа Филипповича, изображение - верховный жрец Древнего Египта, двойник божества, властелин, перед которым склоняются цари. И держится его власть на великом и сокровенном знании, которое в просторечии зовётся новейшим достижением науки.

«К берегам священным Нила», - поёт жрец.
«К берегам священным Нила», - поёт Преображенский.

Читатель явно недоволен. Ему хочется считать, что Филипп Филиппович ездит в Большой из любви к бель канто. В конце концов, «Аида» - что это за опера для интеллектуала? И сравнение со жрецом натянуто! Выражение «жрец науки» - чисто метафорическое. Что общего между современной, опирающейся на эксперимент, наукой, и тёмными суевериями далёких эпох? - А не доводилось ли тебе, читатель, слышать, что новое - это хорошо забытое старое?

Что же касается «Аиды», то пролистай ещё несколько страниц, и прочтёшь:

Если в Большом не было «Аиды», и не было заседания Всероссийского хирургического общества, божество помещалось в кабинете в глубоком кресле.

Следовательно, Булгаков подчёркивает, что его герой ездил слушать эту и только эту оперу.

Итак, он уезжает в театр. А ты, читатель, вместе с Шариком-псом останешься в его квартире. Ты, надо сказать, поступишь совершенно правильно: в этом небольшом снаружи и столь просторном внутри мире, который сотворён булгаковским словом и зовётся «Собачье сердце», самое лучшее место - эта прекрасная квартира. Там, за окнами, холод и мрак. Там завывает вьюга. Там умирают от голода, от болезней, от страха перед террором и репрессиями. И самое страшное - там рыщет доктор Борменталь, рыцарь науки, заключивший союз со смертью. И все ночные убийцы состязаются перед ним в своём искусстве. Но он не спешит. Он ждёт самого искусного из них. Того, кто убивает одним ударом в сердце. В молодое сердце - для того, чтобы все прочие органы, которые пойдут в дело, тоже были молодыми и здоровыми.

Справедливости ради надо отметить, что в то время, к которому относится действие «Собачьего сердца», человеческие жертвоприношения во имя торжества разных научных теорий совершались, и в немалых масштабах (например, война мировая, и многое другое в том же роде), но происходило всё это крайне беспорядочно. Прав был Филипп Филиппович, когда утверждал, что разруха не в клозетах, а в головах. Согласитесь, что совершенно нелепо для серьёзного учёного ожидать, как милости, услуг доморощенного убийцы. Но, глядя на профессора Преображенского, начинаешь верить, что он сумеет преодолеть и эти трудности. «Упорный человек, настойчивый. Всё чего-то добивался», - характеризует его автор на последней странице «Собачьего сердца». И он уже многого добился. Посмотрите, с какой вдохновенной методичностью осуществляется в его квартире - этом храме порядка посреди разгромленной Москвы - заклание малых жертвенных животных для малого таинства - трапезы Филиппа Филипповича. Пёс Шарик сходу окрестил кухню в квартире Преображенского главным отделением рая. Но это не тот, традиционный, населённый святыми праведниками рай, куда боялся попасть Гекльберри Финн, дабы не помереть там со скуки. Всё в этом раю наводит на мысль об иных богах: «заслонка с громом отпрыгивала, обнаруживала страшный ад , в котором пламя клокотало и переливалось», «пламя стреляло и бушевало», «в багровых столбах горело вечной огненной мукой » лицо поварихи Дарьи Петровны. Если это и рай, то такой, в который попадают за беспорочную службу Молоху. И неутомимая Дарья недаром занимает здесь прочное место:

Острым узким ножом она отрубала беспомощным рябчикам головы и лапки, затем, как яростный палач , с костей сдирала мякоть, из кур вырывала внутренности.

Ты ведь уже согласился, читатель, что автор «Собачьего сердца» словами не швыряется? Безответственно было бы со стороны любого автора, даже самого что ни на есть сатирического, сравнивать усердную повариху с яростным палачом. Но трапезу Преображенского готовит не простая кухарка - это жрица Молоха и, по совместительству, Астарты.

«Матерь наслаждений» играет в волшебной квартире в Обуховом переулке не последнюю роль. Над бесстрастным Верховным жрецом она власти не имеет (папская тиара , патриарший куколь в сцене операции - первосвященник безбрачен). Наоборот, Астарта служит ему, она у него в маклерах, она поставляет ему клиентуру:

Верите ли, профессор, каждую ночь обнажённые девушки стаями («Зеленоволосый»).
- Это моя последняя страсть. Ведь это такой негодяй! («Ведьма в бриллиантах»)

Дарья же, как пушкинская Клеопатра, «на ложе страстных искушений» восходит «простой наёмницей» и исполняет свой долг безукоризненно. Подобно служительницам древних астартиных капищ, расточавшим своё пламя всем смертным без различия: богатым и бедным, красавцам и уродам, здоровым и увечным, - она служит своей богине, не гнушаясь ничем. Полиграф Полиграфович Шариков произошёл из собаки на Дарьиных глазах, с него ещё не вся собачья шерсть слезла, он ещё блох зубами ловит, но уже отмечен знаком Дарьиного внимания:

- …Шикарный галстук. Дарья Петровна подарила.

В сцене, где Шариков покушается на храмовую весталку Зину, Дарья - «грандиозная и нагая» - произносит слова, которые могли бы показаться двусмысленными, если бы не были совершенно недвусмысленными:

- …Я замужем была, а Зина - невинная девушка.

И если учесть, что в другом месте сказано, что целомудренный Борменталь «стыдливо прикрывал рукой горло без галстука», то Дарьина нагота перед лицом двух учёных приобретает поистине космический масштаб.

И целомудрие Борменталя отнюдь не помеха для Дарьиных вожделений. В дневнике учёного записано: «Оказывается, Д. П. была в меня влюблена и свистнула карточку из альбома Филиппа Филипповича». Слово «влюблена» в данном случае всего лишь эвфемизм деликатного учёного. Влюблённость относится к сфере несуществующей души. Ни в «Собачьем сердце», ни в каком другом сердце по всей «цепи великой от пса до Менделеева-химика» нет места подобным чувствам, не подтверждённым научным экспериментом. Нет ему места и в той сцене, которую подсматривает лежащий на тёплой плите пёс Шарик:

…Черноусый и взволнованный человек в широком кожаном поясе <…> обнимал Дарью Петровну. Лицо у той горело мукой и страстью всё, кроме мертвенного , напудренного носа.

Труп, читатель, это проступает труп. Всевластная и неотвратимая смерть и в эту минуту напоминает о себе.

А рядом, через две комнаты, в кабинете Преображенского всё та же смерть выступает невозмутимым ассистентом учёного в его упорных научных поисках. Шарик

…Глядел на ужасные дела. В отвратительной жиже в стеклянных сосудах лежали человеческие мозги. Руки божества, обнажённые по локоть, были в рыжих резиновых перчатках, и скользкие тупые пальцы копошились в извилинах. Временами божество вооружалось маленьким сверкающим ножиком и тихонько резало жёлтые упругие мозги.

Чьи это мозги, читатель? Ах, не всё ли равно! Ведь смерть, как известно, не разбирает. Вот и доктор Борменталь так думает: «Не всё ли равно, чей гипофиз?» - запишет он в своём дневнике после небывалой операции. А вот показания к операции:

Постановка опыта Преображенского с комбинированной пересадкой гипофиза и яичек для выяснения вопроса о приживаемости гипофиза, а в дальнейшем его влияния на омоложение организма у людей.

В свете поставленной грандиозной задачи может ли что-то значить какая-то отдельно взятая личность? Да и где она? Её уже нет в помине. Остался труп, и важно одно - чтобы он был наилучшего качества. Ведь ему суждено способствовать прогрессу науки и, следовательно, счастью всего человечества. Ведь постоянное омоложение - это же бессмертие, чёрт побери!

Вот что сулит наука:

…Не умрёте… но будете, как боги!

Здесь уместно задать читателю такой вопрос: уверен ли он, что этого счастья хватит на всё человечество? Мяса животных, как известно, на всех не хватает, про икру и говорить нечего, а тут - такое дело. Но читатель не слышит. Он захвачен суматохой в квартире Преображенского, волнение героев передалось ему. Затаив дыхание, он готовится лицезреть великое таинство - «нехорошее пакостное дело, если не целое преступление». Чьи это слова, читатель? Кто в сцене операции прямо называет Филиппа Филипповича жрецом:

В белом сиянии стоял жрец и сквозь зубы напевал про священные берега Нила,

Неужели собака Шарик? Ты и впрямь уверовал, что собаки знают подобные слова? - Нет, это звучит прямая авторская речь, и ты обязан выслушать её, а не ссылаться на то, что тебе, мол, не до этого, твоё внимание поглощено уникальной операцией, «не имеющей равных в Европе».

Итак, перед тем как Шарику вознестись по лестнице эволюции, ему «почему-то в ванне померещились отвратительные волчьи глаза». Зина, допущенная к таинству весталка, «оказалась неожиданно в халате, похожем на саван». Глаза её стали «такие же мерзкие», как у Борменталя, а у него они «фальшивые и в глубине их таилось нехорошее пакостное дело, если не целое преступление». Операция начинается: «Зубы Филиппа Филипповича сжались, глазки приобрели остренький колючий блеск». На рану Шарика «Борменталь набросился хищно». «Лицо его (Борменталя) стало мясистым и разноцветным». «Лицо Филиппа Филипповича стало страшным». «Филипп Филиппович стал положительно страшен… зубы открылись до дёсен». «Борменталь коварно кольнул Шарика где-то у сердца». «Иду к турецкому седлу, - зарычал Филипп Филиппович». Несколькими строчками ниже профессор «злобно заревел», «лицо у него при этом стало, как у вдохновенного разбойника». Учёные «заволновались, как убийцы , которые спешат». «Филипп Филиппович отвалился окончательно, как сытый вампир ».

Но ведь это всё образные выражения! - возопит читатель. - Кто же не знает, что хирургическая операция требует огромного напряжения интеллектуальных и физических сил! Подозревать врача только потому, что он зубы стиснул, что с него пот градом катится!..

Прости, читатель, но в этой сцене нет никаких врачей. Герой «Собачьего сердца» - «божество», «жрец», «учёный», не имеющий равных в Москве, Лондоне, Оксфорде. Филипп Филиппович даже в тот час, когда Борменталь предлагает ему убить Шарикова, не называет себя врачом, он иначе аргументирует свой отказ:

Я - московский студент. - Филипп Филиппович горделиво поднял плечи и сделался похож на древнего французского короля.

Булгаков только один раз называет Преображенского и Борменталя «врачами» (когда они обсуждают возможное убийство своего подопечного) и ещё один раз - «оба эскулапа». Но Эскулап - это всё же не врач. Это греческое божество во французском произношении, оно обитает в благословенных краях, во храме, среди миртов и лавров. А врач - это тот, кто в ледяную стужу и вьюгу тащится к больным в Грачёвку Мурьевского уезда, и счастье ещё, что по дороге лежит культурный центр Грабиловка, там можно переночевать и отогреться в домишке учителя.

Поскольку это путешествие описано всё тем же Булгаковым в «Записках юного врача», и создавались эти «Записки» одновременно с «Собачьим сердцем», то ты, читатель, можешь не сомневаться, что наш автор отлично знал, что такое врач и чем он отличается от учёного, тем более «великого учёного». «Великий учёный» должен быть знаменит и богат - иначе поди докажи, что ты великий. Но прославиться среди мужиков, до того тёмных, что они себе горчичники на зипун ставят? Сама идея - полный абсурд. С тем же успехом можно разбогатеть, врачуя этих мужиков. Что-что, а уж это они отлично знают - доктор их лечить обязан, ему за это казённое жалованье положено. Однако герой «Записок» и не ждёт никаких подношений. Ему, булгаковскому врачу, это запрещает его булгаковская этика. Он даже от «полотенца с петухом» пробует отказаться, но потом берёт его из жалости к девушке, которую он чудом спас от неминуемой смерти. Возникает вопрос, чего же ради он с таким усердием их лечит, вскакивает по ночам, мчится по морозу, едва выйдя из горячей ванны - «воспаление лёгких обеспечено!». Вывод напрашивается совершенно нелепый - он их любит. За что, если учесть всё вышесказанное? На это есть только один ответ - за то, что они люди. Ну, может быть, они ему кого-то напоминают.

Надо отдать должное Юному врачу - он нигде об этой любви не заявляет. Он о ней молчит - слишком много о ней говорят и кричат другие. Зато он делает совершенно удивительное заявление - он говорит, что он ненавидит смерть:

Я так всегда при виде смерти. Я её ненавижу.

Прислушайся к этим словам, читатель. В том мире, где смерть признана единственной абсолютной величиной и даже объявлена подательницей жизни - живое произошло из неживого, это каждый школьник знает, - такие слова даже произнести невозможно. Но ведь Юный врач отнюдь не похож на сумасшедшего - что же он прёт поперёк объективной реальности? Может быть, он живёт в другом мире, и там другая объективная реальность, другое небо, другая земля?

Во всяком случае, совершенно непреложно: когда Юный врач оперирует с огромным напряжением физических, интеллектуальных, а также душевных сил, то никаких ассоциаций ни с убийцами, ни с вампирами не возникает. Так что, читатель, тут тебе не отпереться: «убийца» и «вампир» - это не образные выражения, это персональные эпитеты твоего обожаемого учёного.

Но читатель не думает сдаваться. Не зря же он с младенчества воспитан в преклонении перед наукой. Он твёрдо выучил, что в науке самое главное - результат, учёных судят по результатам, а они налицо - блистательные, неподражаемые:

Скальпель хирурга вызвал к жизни новую человеческую единицу. Проф. Преображенский, вы - творец. (Клякса).

Так записывает Борменталь в своём дневнике, который он начинает вести сразу же после операции в самый тёмный и зловещий день года - 22 декабря. Ты, читатель, естественно, не видишь оснований для того, чтобы с ним не согласиться.

Но что же получается - не успел читатель полюбоваться на вышеназванный результат, на новую человеческую единицу по имени П. П. Шариков, как ему уже хочется запустить в него чем-нибудь тяжёлым, а Борменталь, одописец его возникновения, откровенно признаётся, что готов покормить его мышьяком. И вот уже в «полнейшей и ужаснейшей» тишине, во мраке глухой ночи, «творец» вновь раскладывает своё творение на составные части, «новая человеческая единица» исчезает, пёс Шарик восстановлен в своём первоначальном виде.

Что же, выходит, опорочены блестящие результаты Преображенского? Выходит, что сам учёный потерпел фиаско? Ничуть. Он только подтвердил своё право называться «творцом». Более того, если результат первой операции был всё же неожиданным, если человек из собаки появился случайно, то во время второй учёный проявил себя уже как полновластный властелин, и собаку из человека он сделал совершенно сознательно.

Вдумайся, о читатель, в то, что произошло. Филипп Преображенский превратил человека в собаку за то, что человек этот покусился на его житейский комфорт. На ваш комфорт, потому что твоя душа во всё время чтения слита с душой профессора воедино. И превращение человека в собаку, соответственно, происходило при твоём сочувствии и соучастии.

Но читатель и ухом не ведёт. Он высоко ценит звание человека и именно поэтому не намерен этим званием разбрасываться. Шариков - гнусный, пьяный, матерящийся, воняющий дохлыми кошками - звания человека явно не достоин. Не человек это, а «такая мразь, что волосы дыбом встают» - так заявляет сам Преображенский, и любой, кто читал «Собачье сердце», подпишется под этим заявлением. И тогда встаёт вопрос наиважнейший - кого же, собственно, считать человеком? Где в «цепи величайшей от пса до Менделеева-химика» проходит граница, за которой начинаются «высоко стоящие», не говоря уже о «чрезвычайно высоко стоящих»? Кто возьмётся определить эту границу? - Только наука. Тут вся надежда на науку, в лице её лучших, талантливейших представителей. И недаром же Преображенский - «жрец», «властелин», «божество», наконец, «творец», - утверждает:

Человечество… в эволюционном порядке каждый год упорно, выделяя из массы всякой мрази , создаёт десятками выдающихся гениев, украшающих земной шар.

Можно не сомневаться, что «выдающиеся гении» сумеют постоять за себя, отмежеваться от «массы всякой мрази» и указать ей подобающее место. И средства для этого уже изобретены, и качество и количество этих средств всё возрастает.

Тут опять напрашивается вопрос, но уже более скромный - есть ли гарантия, что в такое немаловажное дело, как научное размежевание на «мразь» и «высоко стоящих», не вкрадётся ошибка? Ведь даже у самого Филиппа Филипповича, не имеющего равных ни в Москве, ни в Лондоне, ни в Оксфорде, произошла всё же некоторая осечка.

Однако читатель как нельзя лучше готов к обороне. Во-первых, ему известно, что ошибки гениев способны влиять на мировой прогресс куда заметнее, чем запланированные достижения рядовых учёных. Во-вторых:

«Ф. Ф. как истый учёный признал свою ошибку… От этого его изумительное, потрясающее открытие не становится ничуть меньше». (Дневник Борменталя).

В-третьих, вся свистопляска с Шариковым, бросающая тень на результаты блестящего эксперимента, произошла отнюдь не по вине учёного.

Тогда по чьей же? Кто виноват?

Профессор Преображенский даёт на это ясный и чёткий ответ - виноват Клим Чугунов. А раз Клим, то, стало быть, и его убийца, который нанёс «удар ножом в сердце» не тому, кому нужно. Вот если бы в пивной «Стоп Сигнал» у Преображенской заставы зарезали Спинозу!..

Филипп Филиппович! А если бы мозг Спинозы?
- Да! - рявкнул Филипп Филиппович. - Да! …Можно привить гипофиз Спинозы или ещё какого-нибудь такого лешего и соорудить из собаки чрезвычайно высоко стоящего, но на какого дьявола?

Да, на какого дьявола? - спросим и мы вслед за Филиппом Филипповичем. Ведь не думаешь же ты, читатель, что, возникни в квартире учёного Спиноза, он не стал бы претендовать на жилую площадь? Да ведь ему сверх Шариковых шестнадцати аршин ещё излишки причитаются, на научную работу. Или ты считаешь, что «высоко стоящий» должен пренебречь тем, что ему положено по праву рождения, и смиренно отправиться на помойку?

Шариков, подученный Швондером, вопит, что он не давал согласия на операцию, что он иск может предъявить. «Высоко стоящий» так глупо себя вести бы не стал. Он скорее потребовал бы признать себя соавтором великого открытия. Сомневаешься, читатель? Зря. Ты ведь не по книжкам знаком с научным миром. Но если ты веришь только книжкам, то открой «Роковые яйца» и прочти, как профессор Персиков приглашал в соавторы своего ассистента Иванова. Знал, что делает, старик. Не в одних только лягушках разбирался, но и в людях тоже. Ведь недаром же Персиков, чуть что не так, сразу же звонит на Лубянку. Вот и Иванов, обидевшись, что не он, а Персиков сделал открытие, вполне мог бы туда позвонить. А уж гениальный Спиноза в два счёта достал бы нужный телефон. Так что Преображенский совершенно прав, категорически отказываясь сооружать Спинозу из собаки. Добра из этого не выйдет.

Так оно и есть. «Божество», обитающее в Обуховом переулке, отлично знает, что ́ добро и что́ зло. И даже на Шарикова, которого «боги» соорудили своими силами и своим талантом, пролился свет этого знания, и он прекрасно разбирается, где добро и в чём зло. И все его помыслы и действия направлены исключительно на стяжание добра и избежание, по возможности, зла.

Ты удивлён, читатель? Ты прочитал, а затем перечитал «Собачье сердце» до конца и ничего такого не заметил? Такова волшебная сила искусства - апеллируя к чувству, она иной раз совершенно лишает объективности. Находясь целиком и полностью на стороне Преображенского, ты видел только, как Шариков посягает на его добро и причиняет ему зло. Но ведь по отношению к самому себе он ведёт себя диаметрально противоположно. Иначе и быть не могло. Ведь божество сотворило его по всем правилам науки, той самой науки, которая подразумевает межвидовую борьбу, а также борьбу внутривидовую. Шарик-пёс, между прочим, никаких наклонностей к межвидовой борьбе не обнаруживал, непримиримость к кошкам взыграла в нём только в результате пересотворения. Да и в отношении внутривидовой борьбы, той самой, что на языке Швондера зовётся «классовой», он был совершенно пассивен.

Читатель содрогается от отвращения. Он слышать не может о классовой борьбе, неизбежно сопряжённой с террором, который Преображенский так убедительно заклеймил в самом начале повествования. Безусловно, читатель прав. Классовая гармония несравненно лучше классовой борьбы. Именно гармония между «массами всякой мрази» и немногочисленными «гениями, украшающими земной шар». И ты веруешь, читатель, что науке под силу установить подобную гармонию, и уж конечно безо всякого террора, а «лаской, единственным способом, который возможен в обращении с живым существом» (Ф. Ф. Преображенский). Так почему же в роскошной квартире в Обуховом переулке не возникло подобной гармонии? Ведь и гений был налицо, и мразь «такая, что волосы дыбом встают».

Читатель вне себя от возмущения. Он потрясает теми страницами, в которых описываются похождения Шарикова-человека. Он не просто омерзителен, он опасен для окружающих. Да, Шариков, обработанный негодяем Швондером (ведь ясно же, кто тут главный злодей), представляет собой потенциальную опасность. Нет, почему же потенциальную? Он успел настрочить на Преображенского (на своего создателя!) ужасный донос, он вооружился револьвером и угрожает Борменталю.

Увы тебе, читатель. Те же самые страницы свидетельствуют против тебя. Филипп Филиппович начинает обдумывать превращение человека в собаку задолго до доноса и револьвера - после эпизода с котом и затоплением квартиры, в результате чего был сорван приём. Убытки (помимо разбитых стёкол, испорченных ковров и т.д.) составили, как ясно сказано, 390 рублей. Есть над чем задуматься.

В прозрачной и тяжёлой жидкости плавал, не падая на дно, малый беленький комочек, извлечённый из недр Шарикова мозга… Высокоучёный человек… воскликнул:
- Ей-богу, я, кажется, решусь.

А вот что подводит Борменталя к идее «покормить его мышьяком» - Шариков спёр два червонца, а его пьяные гости, убираясь, прихватили с собой пепельницу, бобровую шапку и памятную трость Филиппа Филипповича.

Устыдись, читатель! Смертная казнь за такую ничтожную кражу! Как бы там ни было, но лишь после этих трагических событий Борменталь провиденциально замечает:

- …Да ежели его ещё обработает этот Швондер, что ж из него получится?!

Выходит, смертная казнь в целях профилактики?

Читатель на это ничего не отвечает. Только что был упомянут Швондер, фигура настолько зловещая, что даже при мысли о нём можно лишиться дара слова. Читатель твёрдо убеждён, что страшнее Швондера зверя нет по всей цепи великой от пса до Менделеева-химика. Но ведь Швондеру уже было указано его место на эволюционно-социальной лестнице, и он - как же ты, читатель, этого не заметил? - носу не показывал в квартире Преображенского. Разве он возобновляет свои требования об уплотнении квартиры? Да как он посмеет после приказа самого Петра Александровича! Но профессор в данном случае сам подал повод ищущим повода, он, выряжаясь языком домовой книги, самоуплотнился. Швондер может только злорадствовать, но на самых законных основаниях, Шариков же имеет законное право на ту жилплощадь, на которой он зародился. С какой стати ему жертвовать своими правами? Находясь внутри «Собачьего сердца», видел ли ты хоть раз, о читатель, чтобы кто-то отказался от своего добра?

…Будете, как боги, знающие добро и зло.

И неужели Шариков, созданный богами в лабораторных условиях, должен вести себя по-другому? Да что за нелепая идея спрашивать с того, кто произошёл от собаки, больше, чем с тех, которые произошли от обезьяны? Несправедливо также требовать, чтобы Шариков был благодарен Филиппу Филипповичу за то, что тот его сотворил. Подобная мысль нет-нет, да мелькает у каждого читателя «Собачьего сердца». Но разве кто-нибудь поблизости возносит благодарность за своё сотворение? И кого прикажете благодарить? Всё живое произошло из неживого по чистой случайности, Шариков здесь не исключение, все прочие также явились на свет исключительно по воле случая. Но раз уж такой случай выпал, надо использовать его до отказа. Таков закон жизни, подтверждённый и освящённый наукой, той самой, что пришла на смену всем религиям. Именно этот закон повелевает Шарикову остервенело гоняться за котами. Но, как справедливо заметил Филипп Филиппович:

Коты - это временно… Это вопрос дисциплины и двух-трёх недель.

Естественно, ведь непримиримость к котам - это не что иное, как межвидовая борьба. Осознав её как пройденный этап, Шариков активнейшим образом включается в борьбу внутривидовую. Ты, читатель, негодуешь на него как на неслыханного рвача, а он просто не может вести себя иначе - он неукоснительно подчиняется закону, согласно которому он сотворён и пересотворён. И воспитание, которое он получает от своих создателей, пронизано идеями всё той же науки и может только развить и усилить его природные склонности.

Наиболее выразительная попытка учёных воспитать Шарикова происходит во время обеда. Это второй обед, изображённый в «Собачьем сердце», и ты, читатель, присутствовавший также и на первом обеде, вероятно, помнишь, что трапезы Филиппа Филипповича суть священные ритуальные действа, малые таинства, но всё же таинства. Лучшего времени и места для посвящения в «высоко стоящие» не найти. Ведь именно еда, именно способ питания, согласно науке, прежде всего отличает одних животных от других - всех этих жвачных, травоядных, насекомоядных, хищников и проч. А уж внутривидовые различия и подавно определяются по способу питания - достаточно сравнить столовский обед для служащих Совета нормального питания, описанный Шариком в начале «Собачьего сердца», и каждодневные пиршества Филиппа Филипповича, - и всё сразу делается ясно, сразу видно, кто на какой ступени стоит.

И недаром во время первого обеда еда явилась темой проповеди:

- …Нужно не только знать, что съесть, но и когда и как. <…> И что при этом говорить.

С той же проповедью, только смещённой в практическую плоскость, Борменталь во время обеда второго обра щается к Шарикову.

Ты хочешь сказать, читатель, что Шариков не способен воспринять столь возвышенную проповедь? Но вот ведь - воспринимает: салфетку заложить - закладывает, вилкой есть - ест вилкой, водку разливать в установленном порядке - и это делает.

Ты думаешь, что он поступает так под нажимом извне? Что истинный смысл проповеди не ложится на его сердце? Клевета! Он настолько проникся этим смыслом, что даже предлагает своё толкование к словам жреца «и что при этом говорить»:

Вот всё у вас, как на параде… а так, чтобы по-настоящему, - это нет…
- А как это «по-настоящему?»…
Шариков на это ничего не ответил Филиппу Филипповичу, а поднял рюмку и произнёс:
- Ну, желаю, чтобы все…
- И вам так же, - с некоторой иронией отозвался Борменталь.

Приверженный фактам учёный не может не оценить результата:

И Филипп Филиппович несколько подобрел после вина. Его глаза прояснились, он благосклонно поглядывал на Шарикова.

Читатель, понимаешь ли, трепещет, что мерзкого Шарикова обработает гнусный Швондер, а он ни в какой обработке не нуждается, даже со стороны своего творца Преображенского. Ему надо только дозреть. Великий учёный, использовав в качестве полуфабрикатов бездомного пса и Клима Чугунова, создал новую человеческую единицу, и создал вполне традиционно - по своему образу и подобию. И в то место, где могла бы находиться пресловутая душа (а теперь оно совершенно пустое), прекрасно уместилась основополагающая идея его - а теперь уже их общей - жизненной философии: есть и вообще жить надо по самому высшему разряду. Да найдётся ли «по всей цепи великой» какая-нибудь бездушная тварь, которая станет возражать против этой идеи? Во всяком случае, никак не твердокаменные марксисты (Пётр Александрович и пр.), ждущие операции Преображенского для максимального продления своей собственной жизни «по высшему разряду». А шавки всякие, как то Швондер, Пеструхин etc ., просто ещё (или уже) не достигли этого разряда. Вот и занимаются демагогией. А почему бы и нет, если для столь многих она оказалась столь прибыльной? Вот и сам Филипп Филиппович не побрезговал ею, когда возникла угроза его бесподобному существованию со стороны обнаглевшего Шарикова.

Как?! Филипп Филиппович?!

Да, не кто иной как он. В конце обеда второго, оценив по достоинству успехи своего питомца, великий учёный предлагает ему:

Учиться 1 и стараться стать хоть сколько-нибудь приемлемым членом социалистического общества.

Читатель бледнеет, теряет сознание и с грохотом падает под стол.

А вот когда пришла пора издавать «Собачье сердце», почти через семьдесят лет после его написания, когда Преображенские набрались такой силы, что отмели к чертям социалистическую демагогию, точно так же, как в 17-м году они отмели демагогию религиозную, то побледнел редактор.

Побледнел, но в обморок не свалился. Он взял, да заменил слово «социалистического» на похожее. Получилось - «социального общества». Вот ведь мерзавцы находятся - приписать величайшему писателю XX века такое безмозглое словосочетание. Но ты, читатель, не сомневайся. Когда ты читал эту повесть в первый (второй, третий) раз в самиздатовском варианте, там стояло слово «социалистического», ты просто проглядел его в вихре эмоций, как и многое другое.

Итак, с марксистской демагогией мы разобрались. Ею в квартире Преображенского, этом сердце «Собачьего сердца», никого не испугаешь и не удивишь. Ещё бы, ведь этот марксизм самый что ни на есть внебрачный сын дарвинизма. Просто он возрос, подобно многим незаконнорожденным, в церковно-приходском приюте, вот и нахватался всякой благостной лексики: «равенство», «братство», «справедливость». «Любви к ближнему» только ещё не хватало! Нет, что ни говори, противоречив этот марксизм. Научная ментальность и христианская сентиментальность - куда это годится?!

Но Филипп Преображенский - законный сын соборного протоиерея Филиппа Преображенского - все эти сантименты, апеллирующие к несуществующей душе, решительно и со знанием дела вышвырнул из своей квартиры. Их место там, в подворотне, возле мусорных ящиков, на самых низких ступенях эволюционно-социальной лестницы. Их испытывает голодный пёс Шарик, голодная машинисточка, да ещё повар Влас (наверняка личность малообразованная), подкармливавший бездомных собак. Ах, этот Влас! Какой панегирик слагает ему бедный Шарик на первых страницах повести, какие прочувствованные слова в его адрес вырываются из доброго, благодарного собачьего сердца.

Стоп! Так чьё же, всё таки, сердце бьётся в груди Полиграфа Шарикова? Сердце Клима, мастерски пронзённое убийцей - добровольным споспешником науки, как нам известно, осталось в морге, а «собачьим сердцем» аж всё произведение названо. Неужели наш автор, у которого каждое слово на вес золота, продешевил в таком важном деле, как название повести?

И вот теперь, читатель, тебе придётся временно покинуть пространство изучаемого текста, сделать, так сказать, отступление за его границы.

Была некогда на этом свете прекрасная и несчастная порода людей. Звалась она русская интеллигенция. Почему прекрасная? Потому что её Бог такой создал. Почему несчастная? Потому что она Бога забыла. Очень уж постарались для этого такие иереи, как Филипп Преображенский-старший, а потом уже Наука подоспела, новый бог со своими чудесами и своими иереями, вроде Филиппа Преображенского-младшего.

Люди этой прекрасной несчастной породы превыше всего на свете ценили честность и доброту, честность даже выше доброты ставили. Прикоснувшись к деньгам, тотчас же мыли руки, и не только из гигиенических соображений. А ещё они верили в настоящую любовь, как в «Мастере и Маргарите». А ещё они осуждали отношения, вроде бы на любовь похожие, но никак не на возвышенную, верную, вечную. Называли они подобные отношения «собачья любовь», причём произносили эти слова нечасто и вполголоса, чтоб дети не услышали. Поэтому, когда от русской интеллигенции остались одни воспоминания, то упомянутое выражение и вовсе в Лету кануло и до тебя, о читатель, не дошло. Но великий Булгаков, знавший, что такое настоящая любовь, и про «собачью любовь» слышал.

А великий поэт Мандельштам в своей прозе окрестил «собачьим племенем» всех скопом советских писателей, эту злобную свору, затравившую и его, и Булгакова. Может быть, поэт не придумал это именование? Может быть, оно ходило среди тех, кого эти писатели травили и загрызали? И почему Булгаков нарёк Шарикова Полиграфом? Такого имени нет в святцах (не ищи его, читатель, уже искали) и быть не может. Ведь «поли-граф» по-древнегречески - «многопишущий», зачем бы древним грекам понадобилось такое имя? У них ведь не было Союза писателей, обеспечивающего еду и жизнь по высшему разряду для членов правления и жирные объедки для просто членов. Тебя, читатель, конечно же, рассмешило и сейчас смешит имя-отчество Шарикова, но автору оно, несомненно, доставило двойное удовольствие. Хоть как-то, да поквитался он с теми, кто «погубил Мастера».

Да, читатель, не сомневайся, «собачье сердце», которое бьётся в груди гражданина Полиграфа, роднит с сердцем доброго пса Шарика только мышечная ткань. Но чувства, его наполняющие, точно такие же, как у многих и многих прямоходящих и высокостоящих - учёных, членов Союза писателей, партийных и государственных деятелей, военачальников и крепких хозяйственников. Чувства эти суть любовь к себе, жажда материальных благ в количестве чем больше, тем лучше, и лютая ненависть к тем, кто пытается эти блага урезать. И финальная битва на страницах «Собачьего сердца» разыгрывается вокруг Шариковских неотъемлемых шестнадцати аршин, а вовсе не на идеологической почве. Да если бы не эти спорные метры (как выразились бы герои позднейшей эпохи), стал бы Шариков строчить доносы на верховного жреца, да нет - на божество, которое создаёт новые человеческие единицы, продлевает существование старых, на словах и на деле учит тому, как жить и харчеваться по высшему разряду.

Нет, читатель, ты просто обязан задержать внимание и отметить, как скрупулёзно верен Филипп Филиппович своим идейным установкам даже в минуты тяжелейших испытаний. Вот они с Борменталем держат в ночи совет по серьёзнейшему вопросу - убивать или не убивать Шарикова. А вот непременная атрибутика этого совещания:

Между врачами (sic !) на круглом столе… стояла бутылка коньяку, блюдечко с лимоном и сигарный ящик.

Остроумцы-французы любят говорить, что дьявол прячется в деталях . В данном случае их остроумие неуместно. В квартире Преображенского дьявол не прячется. Он здесь развалился во всю её длину и ширину - и если ты не хочешь его замечать, читатель, то можешь объявить оптическим обманом и всё то, что происходит за пределами этой великолепной квартиры: нищету, голод, холод, репрессии, пытки, изнурительный труд массы всякой мрази ради светлого будущего для себя и тёмного, но соблазнительного настоящего для хозяев и гостей всё той же квартиры.

Однако чем закончилось совещание? Да ничем, если не считать очередной хулиганской выходки пьяного Шарикова. И неужели, читатель, ты всерьёз возомнил, что твой герой, «величина мирового значения», станет о чём-то советоваться с каким-то Борменталем? Может, он ещё и с тобой посоветуется?

- …Вы-то ведь не величина мирового значения.
- Где уж… <…>
Филипп Филиппович горделиво поднял плечи и сделался похож на французского древнего короля.

Он просто перед вами обоими позирует, а заодно даёт многословный выход накопившимся отрицательным эмоциям. Ещё бы - коммуналка с Шариковым! Да такой сосед не каждому пролетарию в страшном сне приснится. Но судьба этого соседа была предопределена задолго до мелкой кражи и оклеветания Зинуши. Пролистай несколько страниц назад, читатель, и ты увидишь, что сразу же после обеда второго, спровадив Борменталя с Шариковым в цирк, Филипп Филиппович вынул из шкафа банку, в которой

В прозрачной и тяжёлой жидкости плавал… малый беленький комочек, извлечённый из недр Шарикова мозга.

Наглядевшись и заперев банку в шкаф, он воскликнул:

Ей-богу, я, кажется, решусь.
Никто ему не ответил на это. В квартире прекратились всякие звуки.

Но тебе, читатель, хорошо известно, что он решился. И решился уже тогда.

«Не имеющий равных» ни в Москве, ни в Европе, ни в Лондоне, ни в Оксфорде, профессор Преображенский - это тебе не студент-недоучка Франкенштейн. Он лучше и раньше других оценил свой шедевр, но и самому себе цену знает. И он играет на опережение - и выигрывает. Знай наших, Франкенштейн!

А что до упомянутого шедевра по имени Полиграф Полиграфович, то и он не имеет себе равных и несомненно заслуживает восхищения, невзирая на битьё стёкол, пьяную матерщину и прочие Шариковские непотребства. В конце-то концов, это же всё временное. Дело двух-трёх недель, как выразился Филипп Филиппович применительно к охоте за кошками и прочему собачьему наследию. А пьяное непотребство - это наследие Клима Чугунова, и оно тоже будет изжито.

Не верь Преображенскому, читатель, когда он восклицает, что во всём виноват Клим. Он просто обманывает твою и Борменталя наивность. Он хочет вернее заручиться вашим согласием на уничтожение «новой человеческой единицы». Ведь вы его охотно дали, это согласие, при убийстве Клима-первого. Он и внушает вам, что перед вами - Клим-второй. Но кем был первый Клим? Трактирным балалаечником с циррозом печени. Протри глаза, читатель, разве таков Шариков?

Совершив по воле своего создателя гигантский скачок по эволюционной лестнице, он уже по собственной воле во всю прыть лезет вверх по лестнице социальной.

…Наголодался я в молодости достаточно… а загробной жизни не существует.

И вот он уже реализован и воплощён в образе П. П. Шарикова. И вот он уже входит в квартиру Преображенского, ведя за собой ту самую машинисточку.

…Будешь в роскошной квартире жить…
каждый день ананасы…

Нет, Филипп Филиппович не станет дожидаться судьбы Франкенштейна.

Преступление созрело и упало (М. А. Булгаков).

Да, не какое-нибудь банальное убийство, за которое готов взяться рыцарь Борменталь, а преступление грандиозное, достойное Верховного жреца - превращение человека в собаку .

«К берегам священным Нила…»

Жизнь в «роскошной квартире» входит в своё русло, возвращается на привычный «самый высокий уровень». Прогрессу науки тоже ничто больше не препятствует -

Пёс видел страшные дела. Руки в скользких перчатках важный человек погружал в сосуд, доставал мозги - упорный человек, настойчивый, всё чего-то добивался…

Превращение человека в собаку состоялось окончательно и бесповоротно. Кто следующий?

Не пугайся, читатель, превращать тебя в собаку нет никакого смысла - дорого это, трудоёмко. А вот если тебя с миллионами тебе подобных лишить средств к существованию - ничего вам не останется, как кормиться из мусорных ящиков и обитать там же. Сами собой в бездомных собак превратитесь. Скатившись к подножию социальной лестницы, вполне логично продолжить движение вниз.

Шариков отлавливал и душил бездомных котов, чтобы воротники из них делать. А «новые единицы», возникшие в результате инволюции (и слово-то уже готово), они даже на органы не пригодны. Вон сколько их объявления дают - «продам почку». Да кто у них купит? Покупать надо в солидных фирмах, которые отлавливают и убивают молодых, здоровых, ещё не успевших наголодаться. Внутривидовая борьба вышла на новый виток. Вернее сказать, наука её на этот виток вывела. В дикой природе пожирают друг друга, чтобы выживать до поры до времени. А тут такие горизонты открываются!.. А чего стесняться, если души нет и загробной жизни не существует? А вдруг? - Ну, тогда ещё больше резонов оставаться здесь и дожидаться, пока наука настолько продвинется, что гарантирует «самый высокий уровень жизни» и по ту сторону.

«К берегам священным Нила…»

Так что, сам видишь, читатель, ни о какой любви в контексте «собачьего сердца» и речи быть не может. Про любовь - это «Мастер и Маргарита». Но и там немало такого, над чем можно посмеяться. Булгаков есть Булгаков.

О Великий Насмешник!

О любимый наш Мастер!