Энциклопедия. Значение вульгарный социологизм в большой советской энциклопедии, бсэ Вульгарный социологизм в литературоведении

На первый взгляд, удар по социологическому литературоведению, в основе которого, как мыслили его участники, лежит марксистский анализ литературных явлений с социально-классовых позиций, кажется странным. В самом деле, подобная школа вроде бы и давала основания для теоретического утверждения монистической концепции советской литературы – созданной писателями из рабочих для своего класса. Эта школа вроде бы и могла предложить теоретическое обоснование той самой пролетарской литературы, которую чаяли представители РАППа, ЛЕФа, Пролеткульта на протяжении всех 20-х годов. И все же последовал разгром. Этому, вероятно, были причины как собственно эстетического, так и социально-политического характера.

Что же представлял собой так называемый «вульгарный социологизм»? Это, в первую очередь, серьезная литературоведческая школа, возникшая еще до революции и утверждающая социально-классовый анализ любого художественного явления с точки зрения марксизма. В 20-е годы, к моменту своего расцвета, она воспринималась участниками литературного процесса как магистральное направление советского литературоведения. Именно поиски социально-классового эквивалента художественного образа мыслились основной целью эстетического анализа. Ее основоположниками явились замечательные ученые, последователи Плеханова, профессора МГУ В.М.Фричеи В.Ф.Переверзев. Идеи этой школы разделяли в 20-е годы такие известные историки литературы, как П.Н.Сакулин, П.С.Коган. Школа воспитала целую плеяду учеников, среди них Г.Н.Поспелов, Б.И.Арватов. Идеи этой школы столь прочно вошли в эстетическое сознание, что уничтожающая критика 1929-30-го годов не привела к искоренению «вульгарно-социологических» позиций, они сказывались еще на протяжении как минимум трех десятилетий, а в традиции школьного образования вплоть до 80-х годов.

В.М.Фричеи В.Ф.Переверзевбыли отнюдь не кабинетными учеными, напротив, людьми публичными, занимавшими значимое общественное положение. Владимир Максимович Фриче(1870-1829) руководил литературным отделом Института красной профессуры и секцией литературы в Комакадемии, был ответственным редактором теоретических журналов «Печать и революция» и «Литература и марксизм», редактировал первые два тома начавшейся тогда «Литературной энциклопедии». Следовательно, он, так же, как и Валериан Федорович Переверзев(1882 – 1968) , бывший профессором МГУ и Комакадемии, имел общественную трибуну для широкой пропаганды своих взглядов. Оба исследователя сформировались как ученые еще до революции. В 1908 году Фричепишет «Очерк развития западных литератур», издававшийся до 1934 года и считавшийся классикой марксистского анализа литературы, а В.Ф.Переверзев, участник революции 1905 года, проведший шесть лет в сибирской ссылке (1905-1911), привез оттуда две книги, которые и издал одну за другой: «Творчество Достоевского»(1912) и «Творчество Гоголя»(1914). В 1920-е годы мы видим их самыми авторитетными учеными-марксистами, прямыми наследниками Плеханова.

Стремясь осмыслить эстетические явления с марксистской точки зрения, ученые приходили к прямому отождествлению литературного и общественно-экономического развития: литература в их концепции прямо определялась господствовавшим способом производства. «Каждая форма хозяйственной деятельности, - утверждал Фричев «Очерке…», - создает те общие людям данной эпохи психологические особенности, которые отличают их внутренний мир и их приемы творчества от людей других эпох», и это, с его точки зрения, ставило литературную эволюцию в прямую зависимость от экономической формации, от способа производства. Эти «психологические особенности», выраженные в соответствующих «приемах творчества», и определяли, по Фриче, литературные течения и стили. В результате история литературы представала как смена различных исторических стилей, и каждая эпоха имела свой стиль, выражающий психологический склад господствующего класса, порождаемый общественно-экономическими отношениями, в конечном итоге, способом производства, отношениями базиса и надстройки. В результате все литературные эпохи были расписаны за экономическими формациями: художник не мог выйти за рамки стиля своей эпохи и был фатально обречен вращаться в кругу образов, навязанных ему его классовой принадлежностью. Он не мог выйти за его пределы, как бы того ни хотел, как бы не стремился к этому сознательно, и эта фатальная обреченность станет одной из центральных идей школы «вульгарной социологии». Именно этой обреченностью обусловлены, к примеру, противоречия в творчестве художника, жизнь которого пришлась на смену общественно-экономических формаций. Байрон, например, «идеологически порой становился на точку зрения нового восходящего класса, но в подсознательных глубинах своей психики» не мог порвать «с миром натурального хозяйства, в атмосфере которого жили его предки».

В 1928 году проф. Переверзевс группой своих учеников выпустил первый сборник «Литературоведение», который некоторое время издавался периодически. При этом программный характер концепции, изложенной в сборнике, был заявлен и на различных встречах с общественностью, что вообще характеризовало активный, наступательный, энергичный стиль ученого. В частности, незадолго до выхода сборника Переверзеввыступал на московской конференции преподавателей вузов с докладом, в котором были суммированы его идеи. В частности, он рассказал своим слушателем, как именно происходит социальная детерминация художественного образа.

Жестко увязать творчество художника и классовую среду, которой он принадлежит, Переверзевсумел с помощью теории искусства – игры. Именно игра, полагал Переверзев, в частности, игра ребенка, совершенно бескорыстная, лишенная каких-либо практических интересов, имеет тем не менее очень важную цель: ее суть состоит в воспроизведении общественного поведения, принятого в данном обществе – трудового, социального, семейного, бытового и т.д. Искусство, полагал Переверзев, тоже есть игра, только возведенная на принципиально иной уровень. Если ребенок, играя во взрослых и создавая образы их жизни, отождествляет себя в этот миг с ними, то в искусстве образ отделяется от играющего, объективизируется, ведет самостоятельное существование в виде статуи, картины, персонажей литературного произведения. В этой объективизации и заключается акт художественного творчества: «социальный характер», «субъект игры» (т.е играющий человек, художник, писатель) объективизируется, сам воплощается в созданных им же образах. Иными словами, художественный образ есть «проекция социального характера» играющего, т.е. автора, творца художественного произведения. Автор как бы играет на сцене (воплощает в создаваемых художественных образах) свой собственный социальный характер, воспроизводит «систему поведения», присущую своему классу, но не в силах осмыслить его, взглянуть на себя со стороны. Процесс этот происходит независимо от осознанного желания художника выразить свой классовый взгляд или же, напротив, порвать со своей средой и обрести новые социальные связи.

Этим же, с точки зрения Переверзева, и определяются функции искусства: воздействовать такой «психологической игрой» на подсознание читателя или зрителя, вызывая подражание ей, закрепляя социально-классовые формы поведения, морали, быта и т.д. «Социальный характер», одна из центральных категорий эстетики Переверзева, формируется способом товарного производства, является его отражением в зеркале искусства. Именно поэтому художник фатально связан со своим классом, не может (как бы того ни хотел) выйти за его рамки, встать на другую идеологическую позицию. «Какой это вообще характер воспроизводится в игре? – вопрошал Переверзеву своих оппонентов на дискуссии в Комакадемии и тут же отвечал. - Да, очевидно, характер художника, потому что ничей больше характер там воспроизвестись не может». Он «замкнут в определенном мире» созданных им образов и «за пределы этого мира он не в силах вырваться».

Теория искусства-игры была развита Переверзевымполно и последовательно. Совокупность художественных приемов, используемых художником при создании своих образов, он называл стилем, видя его социально-классовую обусловленность. При этом бытие любого класса не может быть монолитным, возможны разные классовые группы, уровни, общественные слои и т.п. Именно поэтому образы, создаваемые художником, разнятся, отражая разные проявления классового бытия своего творца. Литературная история представлялась как смена стилей, соответствующих той или иной формации; классовая борьба отражалась в искусстве как борьба стилей, а художник представал как выразитель сознания своего класса. Гогольвоплощал бытие мелкопоместного дворянства эпохи разложения натурального хозяйства, Достоевскийпредставал как выразитель бытия городской мелкой буржуазии, разоряющейся в эпоху развития капитализма. В сущности, задача исследователя сводилась к выявлению «классового эквивалента» творчества того или иного писателя. Прикрепление художника, системы его образов к производственному процессу и классу, связанному с этим процессом, почти трагическая обреченность вращаться в кругу образов, порожденных «общественным бытием» его класса, с одной стороны, давало возможность выстроить четкую монистическую концепцию историко-литературного развития, с другой стороны, лишало возможности обратиться к тем (весьма значительным) аспектам содержания художественного произведения, которые не укладываются в классовую канву, т.е. тем, которые часто называют общечеловеческими. В сущности, и история литературы представала лишь как отражение социально-экономической истории, иллюстрировала смену базиса и надстройки, что является, с точки зрения марксизма, единственным двигателем политических процессов. Разумеется, подобная концепция обедняла возможности научной интерпретации литературы – при всей очевидной талантливости трудов В.М.Фриче, В.Ф.Переверзеваи их учеников. Многие из этих трудов актуальны и по сей день, в первую очередь, конкретным анализом произведений.

Разумеется, вульгарная социология существовала, но проявлялась чаще всего не в трудах основателей школы, а в статьях эпигонов. Примеров множество, среди них – ранняя статья Арватова «Контрреволюция формы», в которой автор подвергает «социологическому анализу» стихи В.Брюсова и обнаруживает, что поэтика Брюсова «носит феодально-буржуазный характер», выявляя попутно «реакционность брюсовского синтаксиса». Подобный анализ демонстрирует, как выглядели работы вульгарно-социологического направления.

С ноября 1929 года по январь 1930 секция литературы, искусства и языка Комакадемии провела дискуссию о концепции В.Ф.Переверзева, которая переросла в общественный разгром его школы. В январе 1930 года президиум Комакадемии принял резолюцию, «вскрывшую вульгарно-социологический характер» научного направления.

Дискуссия о концепции В.Ф.Переверзева, проходившая под лозунгом «Против механистического литературоведения», «не вспыхнула внезапно, не появилась случайно, но была обусловлена всем предыдущим развитием нашей революции и литературной науки», - говорилось в предисловии к изданию материалов дискуссии. Далее объяснялись причины того, почему именно школа профессора Переверзеваподвергается критике: «Борьба с Переверзевым стала необходимой… Переверзианство обратилось против марксизма, ибо оно стремилось к гегемонии в области литературоведения, ибо оно перестало быть «спутником» марксизма-ленинизма, но подменило его собой».

Научная дискуссия обернулась политическим разгромом: «Переверзеввыступает с меньшевистской оценкой нашей революции, его антиленинская теория русского исторического процесса, механистичность как философская основа его методологи, его фактическое отрицание литературной политики как метода воздействия на литературный процесс в интересах пролетарской диктатуры, забвение им классовой борьбы, его теория стихийности общественного процесса, его «объективизм» как проявление той же стихийности – все это требовало отпора со стороны марксистов ленинцев, и ответом на это явилась литературоведческая дискуссия в Коммунистической академии». Однако эти обвинения из предисловия к материалам дискуссии носят отнюдь не литературоведческий, а политический характер и являются элементарным шельмованием ученого.

Почему же признанный еще совсем недавно как ортодоксальный марксист, В.Ф.Переврзев стал объектом уничтожающей критики? Почему в ходе дискуссии ему были предъявлены политические обвинения: его взгляды были квалифицированы не только как вульгарно-социологические, но и как меньшевистские? Одной из причин разгрома стало теоретическое положение о пожизненной обусловленности творчества художника его социально-классовой принадлежностью. Оно вызывало недоумение у официальных критиков и послужило одной из причин отказа от вульгарно-социологического направления. Объективно выводы Переверзеваставили под вопрос саму возможность воздействия на писателя со стороны партии и государства, саму возможность его «переделки», «перековки», «приручения». Подобное идейное перевоспитания декларировалось как основа партийно-государственной политики в области литературы. Переверзевже начисто отрицал возможность подобного воздействия: «Партийность художника определяется не сознательными тенденциями, а подсознательными переживаниями. Художник может всю жизнь не догадываться, что своим творчеством он служит делу определенной партии и, наоборот, может вообразить себя художником определенной партии, будучи для нее совершенно бесполезным, а иногда и прямо вредным».

«Каждый писатель, - возмущался по этому поводу Луначарский, - определен раз навсегда в своей классовой сущности. Что это значит, - непонятно. К 16 году или позже человек становится буржуем или мелким буржуем, и после этого ему никуда ходу нет. Во всех своих произведениях он начинает изображать самого себя в виде стилизованного классового Я… Суть же дела такова: …писателя нельзя перевоспитать, на писателя нельзя повлиять, сам он от себя никуда убежать не может…». Однако до поры подобные недоумения не приводили к разгрому. Для него требовались более веские причины. И они носили очевидный сейчас социально-политический характер.

В современной научной исторической литературе утвердилась мысль о том, что на протяжении 30-х годов происходит смена социально-политического и идеологического курса: от политики классового интернационализма и курса на мировую революцию Сталинмедленно, постепенно переходит к политике национальной, утверждая идею народности, но не классовости, идею национально-государственного объединения, а не классового размежевания, при этом русская культура и национальная история становятся основой патриотического воспитания, русский язык утверждается как средство межнационального общения, реабилитируются в общественном сознании герои русской истории и образы, созданные русским фольклором. Изменения в политической сфере (изгнание из высших органов политического руководства ленинских соратников, разгромы оппозиций, решительные изменения во внешней и внутренней политике, даже в атрибутике государственной власти) заставляет многих историков говорить о «контрреволюции сверху», осуществленной Сталинымна протяжении 30-х годов (1929-1938). Если согласиться с этими выводами, то становится очевидным, что классовый подход к общественной или литературной истории становился неактуальным, ибо противоречил новой государственной политике: не классовое размежевание, но национально-государственная консолидация.

Однако классовый подход оказался не только неактуальным, но и опасным для нового государственного курса. Он обнаруживал явную несостоятельность принятых тогда представлений о классовой структуре советского общества.

Современные исследования показывают социально-классовую сущность процессов, происходивших после года «великого перелома» в советской обществе. Сплошная коллективизация, перевод крестьянства на колхозные рельсы обернулась отчуждением от земли. Часть крестьян в результате раскулачивания была уничтожена физически, сорвана с места, сослана, рекрутирована на спецпереселение, в трудовые армии, часть деклассировалась, перейдя в город и утратив связь со своим классом, не обретя новых социальных связей. Изменился не только его численный состав, но и качество сознания, потребности. Приближенное по своему положению к рабскому, что особенно сказалось в конце 30-х – начале 50-х годов, крестьянство лишалось важнейших своих социальных качеств, «раскрестьянивалось».

Рабочий класс утратил те немногие рычаги политического управления государством, которыми мог еще располагать в предшествующее десятилетие, все более оттесняемый формирующимся сталинским аппаратом управления. Именно он и складывался постепенно в новую социальную группу, весьма значительную по своему численному составу. Это сталинский аппарат управления, партийная бюрократия, через которую осуществлялось руководство страной сверху вниз, обнаружившая способность к социальному самовоспроизводству, к пополнению своих рядов, к созданию для себя целого штата обслуживающего персонала, системы социально-экономических льгот и привилегий. Сформировалась, таким образом, социальная группа или класс новой советской бюрократии, захватывающей власть и использующей ее в своих интересах.

Складывающаяся ситуация противоречила официальным представлениям о классовой структуре советского общества, закрепленной в сталинской конституции 1936 года. Она констатировала отсутствие в СССР эксплуататорских классов и наличие принципиально новой классовой структуры советского общества, которую составляет рабочий класс, трудовое крестьянство и социальная прослойка – трудовая интеллигенция. Эта структура принципиально не могла содержать в себе антагонистических противоречий. Именно эти представления, весьма далекие от реальности, устраивали социальную группу сталинской бюрократии, и она стремилась к консервации догматических представлений о социальной структуре советского общества и вовсе не была заинтересована в научном исследовании проблемы. Именно поэтому столь незавидно определилась в советские годы судьба социологии как научной дисциплины.

Любая школа, исследовавшая реальные классовые процессы в современном обществе, представляла серьезную опасность, ибо могла обнаружить противоречие между фундаментальными социально-политическими представлениями о классовой структуре советского общества и подлинным положением вещей. Опасен стал классовый анализ любой сферы социальной жизни, в том числе, литературной. Школа Переверзеватакой анализ осуществляла, пусть и с издержками, характерными для его концепции. Последовал разгром. В результате в критике и литературоведении произошла резкая смена методологических позиций: под сомнение была поставлена категория классовости, классовый анализ стал пугающим, на смену ему пришла категория народности. В том, что классовые позиции оказались дискредитированы, огромную роль сыграла дискуссия в Комакадемии о школе Переверзева.

То, что речь шла не столько о школе Переверзева, сколько о классовом анализе современной литературы и, следовательно, общества, способном приоткрыть истинное положение дел и дестабилизировать официальные взгляды, подспудно ощущали многие участники дискуссии. Сотрудник комакадемии С.Е.Щукин, выступивший с главным, разгромным, докладом, осознавал, что Переверзеви его школа – лишь предлог, с помощью которого можно дискредитировать классовый анализ. Об этом свидетельствуют политические ярлыки, которыми был оснащен его доклад. «В защите себя и Переверзева, - говорит он в своем заключительном слове уже в конце дискуссии рапповцам, чья критика, с его точки зрения, была недостаточно резкой, - вы прибегаете еще к одному трюку: что вы нападаете на Переверзева, обращаетесь вы к нам, взгляните по соседству, что делается: сидят Айхенвальд, Жирмунский, Тынянов, Сакулин, целый легион формалистов, эклектиков и т.д. Да, существуют все эти группы и люди. Но когда вы выступаете здесь с такого рода аргументацией против нас, то какой объективный смысл имеет это кроме того, что вы хотите ослабить удар, направленный против Переверзева? Не об этом мы спорим, кто идеалист, кто формалист и пр., но мы спрашиваем: каким оружием вести борьбу? Вы до сих пор воевали таким оружием, которое направлено против большевизма…

Вы говорите, что нельзя рассматривать изолированно профессора Переверзева, отвлекаясь от эклектиков и идеалистов. Нет, когда речь идет о сущности взглядов проф. Переверзева, об его оценке, мы должны на время отвлечься и сосредоточить на ней все свое внимание».

Выступления Щукинаи других оппонентов Переверзеваизобилуют прямыми политическими обвинениями: «Это есть атака, вылазка против большевизма», «партия не встретит аплодисментами защиту Переверзева», «меньшевизм» и т.д. Это обусловлено как раз тем, что классовый анализ литературы, в которой, с точки зрения ученого, отразилась классовая борьба, проводилась в трудах его школы непреложно. Суть этих взглядов выразил сам Переверзевв своем докладе на дискуссии: «Во всех рядах социального процесса мы имеем перед собой только специфическое проявление единого процесса классовой борьбы. Классовая борьба выражается не только в политических формах: классовая борьба выражается в юридических формах; классовая борьба выражается в формах научных, она выражается и в фактах литературных, и везде она выражается по-своему, и все эти специфические выражения классовой борьбы для самой классовой борьбы представляют огромной важности ценность. Выкинуть один ряд из классовой борьбы значит нанести большой ущерб, большой удар по классовой борьбе. Все служит делу классовой борьбы: любая политическая форма, как и любая литературная форма, служит делу классовой борьбы. Этого не отрицал никогда ни один марксист».

Простота и ясность выводов Переверзевабыла совершенно неприемлема и не могла служить формированию литературного монизма. Ведь если встать на его точку зрения, то творчество писателей, не вписывающихся в формирующиеся рамки социалистического реализма, Замятина, Платонова, Зощенкотоже было порождено классовыми отношениями и выражало позицию крестьянства, уничтожаемого в год «великого перелома» и после (Н.Клюев, С.Клычков, П.Орешин), интеллигенции, (М.Булгаков, Ю.Олеша, Е.Замятин), рабочего класса, отстраненного от политической власти (А.Платонов). Последний, в частности, прекрасно ощущал свою классовую принадлежность, полагая себя рабочим писателем. «Я хочу сказать Вам, - обращался Платоновк Горькому, - что я не классовый враг, и сколько бы я ни выстрадал в результате своих ошибок вроде «Впрока», я классовым врагом стать не могу и довести меня до этого состояния нельзя, потому что рабочий класс – это моя родина, и мое будущее связано с пролетариатом». Трудно усомниться в искренности слов Платонова, который и в повести «Впрок», и в «Котловане», и в «Чевенгуре» выразил трагическое мироощущение пролетариата, лишенного в новых социальных условиях политических, идеологических, жизненных, бытийных, религиозных ориентиров.

На дискуссии о школе Переверзевапроизошла подмена: клянясь пролетарской классовостью и утверждая классовую борьбу, от которой-де отвернулся Переверзев, сталинская бюрократия, обслуживаемая профессиональной литературной критикой, препятствовала проявлению классового подхода к литературе и анализу классовой составляющей произведения, написанного с точки зрения рабочего или крестьянства – любого трудового класса вообще. Она боялась обнаружить в научных исследованиях школы, готовой обратиться к современной литературе, факт своего социального существования.

Разумеется, литературоведение не может замыкаться лишь на социальном анализе литературы (что происходило со школой Переверзева), это, естественно, обедняет взгляд критика и не может исчерпать характер литературного процесса или проблематику того или иного произведения, но принципиально отказываться от такого взгляда (видя в нем один из возможных аспектов анализа) нет смысла даже с сегодняшней точки зрения.

Разгром школы Переверзевасоздал в литературоведении и в общественном сознании в целом вакуум, который не смогли заполнить в течение всего последующего десятилетия. Детерминация мировоззрения художника и всего его творчества с классовых позиций была отвергнута, но на смену ей так и не выдвинулась альтернативная теория. Между тем она была необходима для формирования монистической концепции советской литературы. Кроме того, разгром школы породил ощущение неуверенности и даже разочарования в марксистском литературоведении. Спустя почти десять лет после дискуссии «Литературная газета» в редакционной статье «Марксистско-ленинская теория и наука о литературе» писала, что «в той быстроте, с какой научная мысль очищалась от пережитков догматического марксизма, кроется своеобразная опасность»: критика «вульгарной социологии оставила в сознании многих специалистов литературоведения весьма неприятный осадок с оттенком необоснованного разочарования в марксистской теории искусства».

ВУЛЬГА́РНЫЙ СОЦИОЛОГИ́ЗМ в литературоведении - система взглядов, вытекающая из одностороннего истолкования марксистского положения о классовой обусловленности идеологии и приводящая к упрощению и схематизации историко-лит. процесса. Осн. черты В. с.: установление прямой, непосредств. зависимости лит. творчества от экономич. отношений, от классовой принадлежности писателя; стремление объяснить даже особенности строения фразы, метафоры, ритм и т. п. экономич. факторами; ограничение понятия историч. действительности материальными условиями жизни того или другого класса без учета многогранной общенародной политич., идейной, психологич. жизни эпохи; понимание худож. творчества не как субъективного отражения объективного мира, но как пассивной фиксации действительности; стремление прямолинейно раскрыть в лит. образах общие политико-экономич. категории, черты абстрактной «классовой психоидеологии»; отождествление содержания и целей худож. лит-ры с содержанием и целями обществ. наук, превращение лит-ры в «образную иллюстрацию» к социологии. В. с. в лит-ведении, связанный с проявлениями подобных взглядов и в др. областях обществ. наук (философские работы В. М. Шулятикова, историч. работы Н. А. Рожкова и нек-рых др.), возник в период становления марксистской науки о лит-ре и был связан с борьбой против бурж. социологич. идей. В противовес культурно-историч. школе, психологич. направлению, различным идеалистич. течениям конца 19 - нач. 20 вв. В. А. Келтуяла , позднее, в 10-е гг. 20 в., В. Ф. Переверзев , В. М. Фриче разрабатывали проблемы идеологич. роли лит-ры, классовой ее природы, устанавливали связь лит-ры с классовой борьбой, роль мировоззрения в творчестве и т. п. Продолжая традиции Г. В. Плеханова - защиту им материалистич. тезиса о зависимости сознания от обществ. бытия и его борьбу с идеалистич. эстетикой, с бурж. декадентским искусствознанием, эти литературоведы приходили, однако, к вульгарно-социологич. положениям (В. А. Келтуяла, «Курс истории русской литературы», ч. 1, кн. 1-2, 1906-11; В. Ф. Переверзев,

1063

«Творчество Гоголя», 1914, и др.). Вместе с тем отд. неточные высказывания Г. В. Плеханова, Ф. Меринга в работах сторонников В. с. углублялись и возводились в общеметодологич. принципы. Наибольшее распространение В. с. получил на первом этапе развития сов. лит-ведения, в 20-е гг., в работах В. М. Фриче («Социология искусства», 1926), В. А. Келтуялы («Историко-материалистическое изучение литературного произведения», 1926), Переверзева и его последователей (сб. «Литературоведение», 1928), а также у теоретиков Пролеткульта (В. Ф. Плетнев, Ф. И. Калинин), у критиков журналов «На литературном посту» (Л. Авербах, И. Гроссман-Рощин), «На посту» (Г. Лелевич, С. Родов), «Леф» (Б. Арватов, Н. Чужак) и др. К сер. 30-х гг. в результате дискуссий и критики в печати (преим. работ Переверзева и его сторонников), осваивая насыщенную диалектикой ленинскую теорию отражения, сов. лит-ведение преодолевало В. с. как определенную систему воззрений и показало, что В. с. как бы рассекает обществ. жизнь, где все друг с другом связано, на механистически отгороженные друг от друга классовые «психоидеологии». В. с. свойствен своеобразный агностицизм - утверждение, будто художник определенного класса не в состоянии понять духовную жизнь людей другого класса. Помимо этого, В. с. обедняет содержание худож. произв., лишая его многосторонних связей с окружающей действительностью. Сторонники В. с. даже не пытаются решать вопроса о том, почему выдающиеся лит. памятники сохраняют огромную силу воздействия на людей, живущих в разных историч. условиях. Так, Данте, Пушкин, Гёте, Толстой превращались представителями В. с. в «идеологов», не способных подняться над своим классовым бытием, возвыситься до осознания общенац. интересов и объективных историч. закономерностей. В. с. подменял философскую и эстетич. оценку позитивистским описанием «классового эквивалента». В результате исчезали эстетич. содержательность и познавательная функция лит-ры, а на первое место выдвигался сухой, безжизненный символ «классового бытия». К сер. 30-х гг. по мере дальнейшего становления марксистской эстетики и лит-ведения В. с. был в основном преодолен как цельная система взглядов. Однако в дальнейшем, в противовес В. с., среди сов. литературоведов возникла тенденция - вместо наклеивания классовых «ярлыков» объявлять выдающиеся лит. произв. выражением «народности», трактуемой как нечто исторически неизменное, лишенное конкретной классовой социальной формы. Отд. тенденции вульгарно-социологич. характера продолжают сказываться и позднее, хотя проявление В. с. в совр. исследованиях лишено былой концептуальной стройности, эклектично. [Напр., в статье А. Белика «О некоторых ошибках в литературоведении» («Октябрь», 1950, № 2), в целом ряде выступлений в дискуссии о надстроечном характере иск-ва (1950-52), в книгах и статьях 1952-55, связанных с неверным, односторонним определением типического в иск-ве, особенно ярко в книге Ф. Калошина «Содержание и форма в произведениях иск-ва» (1953), в ряде выступлений В. Архипова и др.]. Марксистско-ленинское лит-ведение борется и против В. с., и против подмены марксистского анализа лит-ры идеалистич. формулами «народности», абстрагированными от обществ. процесса и классовой борьбы. Обе эти задачи актуальны и ныне.

Лит.: Розенталь М., Против вульгарной социологии в литературной теории, М., 1936; Лифшиц М., Ленин и вопросы литературы, в его кн.: Вопросы искусства и философии, М., 1935; Шиллер Ф. П., Социологические течения в немецком литературоведении, в его кн.: Литературоведение в Германии, [М.], 1934; Верцман И., Марксистско-ленинская теория искусства и ее социологическое извращение, «Вестник коммунистической академии», 1934, № 3; Фадеев А., Литература и жизнь, в его кн.: За тридцать лет, 2 изд., М., 1959; Литературные дискуссии (Библиографич. вып. № 1), М., 1931.

упрощенное истолкование общественных явлений, одностороннее преувеличение отдельных факторов общественного развития: техники, форм организации производства, экономики, политики, идеологии. В трактовке человека В. с. проявляется в игнорировании значения его биологической природы. В узком смысле слова - это упрощенное понимание классовой обусловленности идеологии. В. с. в философии (Богданов, В. Шулятиков), в литературной критике и эстетике (В. Переверзев, В. Фриче) проявлялся в отрицании относительной самостоятельности идеологии и в выведении всех идеологических форм непосредственно из способа производства. Разновидностью В. с. в языкознании было учение о языке как классовом и надстроечном явлении. Ленин назвал В. с. безмерным опошлением материализма, карикатурой на материализм в истории.

Отличное определение

Неполное определение ↓

ВУЛЬГАРНЫЙ СОЦИОЛОГИЗМ

одностороннее и прямолинейное истолкование положения о классовой обусловленности идеологии, форм общественного сознания, возникающее в результате упрощения и схематизации марксистско-ленинской теории классовой борьбы. В. с. чаще всего выступает в связи с экономическим материализмом, но отличается от него, поскольку для экономич. материализма характерно непосредственное выведение идеологич. явлений из состояния производит. сил или из состояния техники. В. с. нередко представляет собой эклектич. смесь марксистских положений с идеями, совершенно чуждыми марксизму, отражающими влияние бурж. социологии (Ж. Гюйо, И. Тэн). Сторонники В. с. упрощают важнейшие понятия историч. материализма, приходят к отрицанию теории отражения и социальному агностицизму. Крайне отвлеченное представление об историч. процессе в целом характеризует В. с. Вместо конкретно-историч. понятия общественно- экономической формации, В. с. выдвигает понятия "эпохи", "стадии", "типа социальной структуры" и пр. Так, рус. историк Н. Рожков, искусственно расчленив историч. процесс на разрозненные части, пытался изучать их в их "статическом состоянии", в виде изолированных друг от друга "этапов", как смену т.н. "критических" эпох "органическими" и наоборот. О схематизме и произвольности построения Рожкова свидетельствует, напр., утверждение, будто "критическая" эпоха "дворянской революции" имела место в Древнем Египте, в Древней Греции и Древнем Риме. [Н. Рожков, Русская история в сравнительно-историческом освещении (основы социальной динамики), т. 6, М.–П., 1923]. Сообразно вульгарному механич. представлению об общественно-историч. процессе, В. с. упрощает, схематизирует и марксистско-ленинскую теорию классовой борьбы, выдвигая абстрактное представление об обществ. классах, как о чем-то замкнутом, автономном, имеющем неизменные, раз навсегда данные признаки. Вместо того чтобы с позиции теории отражения вывести идеологич. явления из экономич. основания, из условий борьбы всех обществ, классов, сторонники B. c. "сводят" содержание этих явлений только к выражению "классового интереса" и к "психоидеологии" социальных "прослоек". В. с. приходит к субъективизму, к отрицанию объективной истины. Не замечая связи объективной истины с отражением нар. интересов, В. с. игнорирует проблему народности духовной культуры классового общества, закрывая тем самым путь для правильного понимания преемственности в развитии человеч. культуры. Отдельные элементы В. с. проявились еще в 70–80-х гг. у молодых "марксистов" западноевропейского с.-д. движения, к-рым непреодоленное влияние бурж. социологии мешало понять марксизм во всей его цельности и глубине (см. Ф. Энгельс, Письмо к Блоху от 21–22 сент. 1890, в кн.: К. Маркс и Ф. Энгельс, Избр. произведения, т. 2, 1955, с. 467–70). Значит, распространение в зап.-европ. с.-д. лит-ре В. с. получил в конце 19 – первой четверти 20 вв., он был выражением опошления марксизма в связи с проникновением бурж. идеологии в рабочее движение, оппортунизмом и падением уровня марксистской теории во 2-м Интернационале. Вульгарно-социологич. извращения марксизма в капиталистич. странах возникают ныне на основе эклектич. сочетания отд. марксистских положений с теориями, заимствованными у школ совр. бурж. социологии: у т.н. "социологии культуры", "социологии права", "социологии познания", "социологии искусства", "эмпирич. социологии" и пр. Порой В. с. выступает как одна из форм ревизии марксизма. В России В. с. появился в нач. 20 в. (А. Богданов, Авторитарное мышление, в сб.: "Из психологии общества", 1906; его же, Эмпириомонизм, кн. 3, 1906) и сохранил известное влияние после Октябрьской революции 1917 вплоть до середины 30-х гг. В области философии типичным примером В. с. является книга В. Шулятикова "Оправдание капитализма в западноевропейской философии. От Декарта до Э. Маха" (1908), подвергнутая острой критике Лениным (см. Соч., 4 изд., т. 38, с. 486–502). Отправляясь от работы А. Богданова "Авторитарное мышление", к-рая, по его мнению, открывает "новую эру в истории философии", Шулятиков утверждает, что "все без остатка философские термины и формулы" служат философам "для обозначения общественных классов, групп, ячеек и их взаимоотношений" (указ. соч. Шулятикова, с. 6). Он считает, что во всякой филос. системе "мы имеем дело с картиной классового строения общества, нарисованной с помощью условных знаков" и воспроизводящей социальное положение определенной обществ. группы (там же). Отсюда следуют категорич. утверждения Шулятикова, что, напр., "мир, в системе Декарта, организован по типу мануфактурного предприятия" (указ. соч., с. 27) или "спинозовское миропонимание – песнь торжествующего капитала... все поглощающего, все централизующего" (указ. соч., с. 42). Такого рода утверждения Ленин охарактеризовал как вздор и ребячество (см. Соч., 4 изд., т. 38, с. 492–93). Точно таким же образом Шулятиков подходит к произведениям искусства и ко всем прочим идеологич. явлениям. Как показал Луначарский, критиковавший Шулятикова в работе "Еще о театре и социализме" (см. кн. "Театр и революция", М., 1924, с. 263–91), последний каждое идеологич. явление рассматривает либо как "заведомую ложь",: либо как "скрытую апологию" узкокорыстного экономич. интереса определенного обществ. класса (указ. соч., с. 265–66). Определителем идеологии в каждую данную эпоху является для него исключительно господствующий класс, все другие обществ. классы игнорируются. Продолжая традиции Плеханова в борьбе с идеалистич. эстетикой и бурж. декадентским искусствознанием в защиту материалистич. тезиса о зависимости сознания от обществ. бытия, искусствоведы и литературоведы, допускавшие вульгарно-социологич. ошибки (Фриче, Переверзев и др.) проявили однобокое, а подчас и субъективистское понимание классовой обусловленности искусства и литературы. По мнению Фриче, напр., "господство в живописи линии или краски" фатально предопределяется "психологией класса" ("Социология искусства", 3 изд., М., 1930, с. 93). Подобные же формулировки (применительно к литературоведению) нашли отражение в работах Переверзева ("Творчество Гоголя", 1914, и др.), И. Нусинова (см. его статьи "Каин", "Литература", "Вековые образы" и др., опубликованные в "Литературной энциклопедии") и др. Недооценка значения ленинского этапа в развитии марксистской философии, рассмотрение проблемы партийности в отрыве от вопроса об объективной истине приводили сторонников В. с. к целому ряду неверных положений. В борьбе против буржуазно-дворянской историографии историк M. H. Покровский допустил ошибку субъективистского характера, определив историч. науку как политику, опрокинутую в прошлое. Эта формулировка Покровского свидетельствовала об отрыве им вопроса о партийности историч. науки от проблемы ее истинности, тогда как в марксизме партийный, классовый подход и объективность рассмотрения совпадают. В 30-х гг. В. с. был подвергнут резкой критике со стороны науч. и лит. общественности. Этой критике предшествовала (в конце 20-х гг.) дискуссия в литературоведении по вопросу о механистич. и вульгарно-социологич. ошибках Переверзева. Постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 16 мая 1934 "О преподавании гражданской истории в школах СССР" способствовало широкому критическому обсуждению историч. концепции Покровского. В середине и во 2-й пол. 30-х гг. была проведена дискуссия по вопросу о В. с. в лит-ре и иск-ве. В ходе этих обсуждений были вскрыты и подвергнуты глубокой критике осн. положения В. с. и его теоретич. источники. Лит.: Энгельс Ф., [Письмо] К. Шмидту 5 авг. 1890 г., в кн.: Маркс К. и Энгельс Ф., Избр. соч., т. 2, М., 1955; его же, [Письмо] К. Шмидту 27 окт. 1890 г., там же; его же, [Письмо] Ф. Мерингу 14 июля 1893 г., там же; его же, [Письмо] Г. Штаркенбургу 25 янв. 1894 г., там же; Ленин В. И., Предисловие ко второму изданию кн. "Материализм и эмпириокритицизм", Соч., 4 изд., т. 14, с. 9; его же, Аграрный вопрос и современное положение России, там же, т. 19; его же, О пролетарской культуре, там же, т. 31; К изучению истории, М., 1937; Литературные дискуссии (Библиографический выпуск No 1), M., 1931; Шиллер Ф. П., Социологические течения в немецкой литературе, в его кн.: Литературоведение в Германии, [М.], 1934; Верцман И., Марксо-ленинская теория искусства и ее социологическое извращение, "Вестн. Коммунистической акад.", 1934; Розенталь М., Против вульгарной социологии в литературной теории, М., 1936; Лифшиц Mих., Ленин и вопросы литературы, в его кн.: Вопросы философии и искусства, М., 1935; Денисова Л., Энциклопедия вульгарного социологизма, "Литературный критик", 1937, No 5; Фадеев А. [А.], Литература и жизнь, в его кн.: За тридцать лет, М., 1957; Против исторической концепции M. H. Покровского. Сб. статей, ч. 1, М.–Л., 1939; Против антимарксистской концепции M. H. Покровского. Сб. статей, ч. 2, М.–Л., 1940. Ю. Давыдов. Москва.

Введение. § 1. Теоретическая система В.Ф.Переверзев а. 1. Теория образа. Искусство как игра. 2. Литературный герой как «социальный характер». 3. Герой и автор. Теория «переодевания». Литературное произведение и авторское сознание. 4. Теория стиля. Стиль и класс. Проблема литературного процесса. § 2. Теоретическая система «школы В.М.Фриче». 1. Понятие стиля. Стиль и класс. 2. Жанр и стиль. 3. Элементы художественной конструкции произведения . 4. Литературный процесс и его законы. Категории стиля и жанра в теории литературной эволюции. 5. Социологические литературные прогнозы. 6. «Антиподы и двойники». § 3. Методология форсоцев (эклектические направления в литературоведении и критике 20-х гг.) 3.1. «Социологический метод» П.Н.Сакулина. . 3.2. «Формально-социологический метод» Б.Арватова. 3.3.Теоретическая база «лефовской» критики.

Введение

В 20-е годы резко столкнулись полярно противоположные методологические принципы и подходы к литературе. Формальная школа и социологическое (его часто, и не без оснований, называют еще «вульгарно-социологическим») литературоведение развили свои теоретические принципы в чистом виде, с логической последовательностью и до конца.

Формализм объявил своим основным принципом положение о независимом, развивающемся по своим имманентным законам литературном «ряде». Всякое представление о причинных связях, выходящих за пределы этого «ряда» и связывающих его с действительностью или другими «рядами» культуры, отвергалось. «Превращение исторического параллелизма разных рядов культуры, – писал Б.Эйхенбаум, – в функциональную (причинно-следственную) связь насильственно и потому не приводит к плодотворным результатам» 1 . Другой основополагающий тезис – о художественном произведении как «внеположной сознанию данности» – превращал произведение искусства в вещь «в себе и для себя», отсекал его от сознания автора и читателя.

В вульгарно-социологической системе взглядов литература, напротив, рассматривается как прямое выражение средствами слова и образа экономического базиса и классового бытия. Неразличение, отождествление сознания и бытия, субъекта и объекта (об этом подробнее будет сказано ниже) породило механическое представление об отношении литературы к действительности, по которому литература является точной проекцией классовой «психоидеологии», а классовая «психоидеология» полностью адекватна экономике. Изменения в экономических условиях с абсолютной необходимостью и автоматически влекут за собою изменения в литературе. Как писал один из тогдашних «столпов» социологического литературоведения В.М.Фриче, «литературные течения, сменяющие друг друга, представляют не более чем символические значки, обозначающие на особом языке переход человечества от одной формы хозяйственной деятельности к другой» 1 .

В истории литературоведения не было двух столь противоположных по своим исходным позициям научных школ.

«Вульгарно-социологический» метод исследования и интерпретации духовных явлений возник еще в конце ХIХ – начале ХХ вв. и представлял собой довольно заметное явление в русском искусствознании дореволюционной эпохи. А позднее, в 20-е годы, выступая, как и раньше, под флагом марксизма, являвшегося теперь формой государственной идеологии и потому особенно привлекательной как для искренних сторонников революции, так и для всякого рода приспособленцев, он пытался играть ведущую роль в литературоведении и критике. Возникновению вульгарного социологизма отчасти способствовала недостаточная разработанность марксистского диалектического метода в применении к изучению «надстроечных» явлений, что приводило к невольным ошибкам даже крупнейших представителей марксизма в науке о литературе. В известном письме И.Блоху Энгельс писал: «Маркс и я отчасти сами виноваты в том, что молодежь иногда придает больше значения экономической стороне, чем это следует. Нам приходилось, возражая нашим противникам, подчеркивать главный принцип, который они отрицали, и не всегда находилось достаточно времени, места и поводов отдавать должное и остальным моментам, участвующим во взаимодействии... К сожалению, сплошь и рядом полагают, что новую теорию вполне поняли и могут ее применять сейчас же, как только усвоены основные положения, да и то не всегда правильно» 2 . Недаром Маркс воскликнул в свое время под впечатлением «работы» вульгаризаторов его учения во Франции: «Ясно одно, что сам я не марксист!» Разумеется, и в России нашлось немало людей, усвоивших лишь азы марксизма и посчитавших вследствие этого чрезвычайно легким делом свести все сложнейшие виды духовного творчества к элементарному выражению форм производства и классового интереса.

Еще до революции, в 1911 г., была издана нашумевшая в свое время книга В.Шулятикова «Оправдание капитализма в западноевропейской философии (от Декарта до Э.Маха)». Её автор утверждал, что все идеологи буржуазного общества обязательно защищают капиталистическую эксплуатацию и что все крупнейшие философы прошлого были «прислужниками» господствующих классов (к примеру, «спинозовское миропонимание, – утверждал автор, – песнь торжествующего капитала»). В.И.Ленин написал на полях книги против этого утверждения: «Ребячество», – и еще много раз повторил такого же рода оценки: «Неверно», «Экий вздор!», «Вали в кучу! И идеализм и скептицизм, всё отвечает мануфактуре!», «Прост, очень прост тов. Шулятиков», – а «всю книгу» в итоговой оценке назвал «примером безмерного опошления материализма» 1 . Шулятиков, между прочим, занимался не только историей философии, но и литературной критикой. Книга его статей на литературные темы была издана в конце 20-х гг., и в рапповском журнале «На литературном посту» даже попытались в связи с этим объявить В. Шулятикова «одним из первых пионеров марксистского литературоведения» 2 .

Философские концепции В.Богданова, в частности его «теория социального опыта», легли впоследствии в основу теории Пролеткульта, идеи «химически чистой» пролетарской культуры, которую тот же В.И.Ленин, читая статью В.Плетнева «На идеологическом фронте» («Правда», 22 сентября 1922 г.) оценил так: «Архифальшь» 3 .

Возникнув еще до революции, вульгарно-социологическое направление в 20-х гг. необычайно активизировалось и пыталось играть ведущую роль в литературоведении и литературной критике, принимая самые разнообразные обличья: от богдановских теорий «пролетарской культуры» и рапповской («напостовской») критики до законченных теоретических систем В.Ф.Переверзева и В.М.Фриче. Причины, в силу которых оно столь пышно расцвело после революции, достаточно многообразны. Здесь и мнимо-революционный максимализм, и полемический запал, и конъюнктурная суета, и слабое знакомство широких кругов литературоведов и критиков с эстетическим наследием классиков марксизма (нельзя забывать, что их публикация и серьезное изучение началось лишь позднее, в 30-х годах).

Обычно представление о вульгарно-социологическом литературоведении связывается с так называемой «школой Переверзева», главным образом потому, что она наиболее известна из-за большой дискуссии об этой школе, проходившей в конце 20-х – начале 30-х гг. Но помимо нее в литературоведении и критике 20-х гг. не меньший вес и авторитет имело направление, представленное В.М.Фриче и его последователями. В 20-е годы оно, в отличие от «школы Переверзева», не подвергалось сколько-нибудь серьезной критике и противопоставлялось, как «подлинно марксистское» и «диалектическое», всем другим школам, в том числе и системе Переверзева. В действительности для подобного противопоставления не было оснований: у обоих течений был общий источник и общая «ахиллесова пята»: с точки зрения марксистской, коренятся и то и другое в неумении применить марксистский диалектический метод к теории отражения, т.е. то, что, по словам В.И.Ленина, всегда являлось основной бедой метафизического, вульгарного материализма.

Но различия и даже некоторые кажущиеся противоречия в литературно-теоретических взглядах двух лидеров вульгарно-социоло­гического литературоведения 20-х гг. имеются. Расхождение объясняется тем, что в той и другой системе взглядов обоснование главных литературно-теоретических понятий велось в разных направлениях, хотя «противоположность» позиций, трактовок и конкретного наполнения этих понятий в конечном счете оказалась иллюзорной. Тем не менее есть смысл рассмотреть «систему Переверзева» и «систему Фриче» по отдельности, проследив свою собственную логику в каждой из них.

Коллективная чувственность. Теории и практики левого авангарда Чубаров Игорь М.

«Вульгарная социология» и становление социологии искусства в ГАХН

«Социологи» ГАХН во главе с В. Фриче с самого начала запустили свою вульгарно-социологическую шарманку, не имеющую на самом деле отношения ни к социологии, ни к искусству, ни к марксизму. Главная проблема состояла в том, что на предлагаемых ими основаниях анализа искусства невозможно было провести смысловые различия между работами одного времени, одной эпохи, тем более одного стиля и направления, т. е. выделить принципы индивидуализации конкретного художественного произведения.

В качестве предложений от своего отделения Фриче озвучил следующие «синтетические» направления: 1) «О формальном методе в литературе»; 2) Гаузенштейн; 3) работы «на злобу дня»: а) нужно ли искусство; б) камерный и монументальный театр; в) о новейших стилях. Ни о каком сближении с другими отделениями здесь не могло быть и речи. Социологическое отделение с самого начала своей деятельности тянуло одеяло в академии на себя, более других соответствуя вышеописанным запросам власти. Причем его влияние осуществлялось преимущественно по административной линии: представители отделения постепенно становились начальниками и… доносчиками. Кончилось все плохо – устройством еженедельных «социологических дней» в академии, ее тотальной социологизацией как таким принудительным внешним синтезом «научного» изучения искусства.

Но наряду с откровенно редукционистской социологией содержания в России в то же время активно развивалась социология искусства как новая наука, пытавшаяся совместить идею общественной природы искусства, формальный анализ художественных произведений и их политический смысл. Ситуация с социологией в ГАХН стала меняться, когда туда пришли работать такие интересные теоретики-производственники, как Н. Тарабукин, Б. Арватов и Д. Аркин. Этот сюжет выходит за рамки нашей статьи. Для нас важно лишь обратить внимание на то, что синтетический проект искусствознания философского отделения имел важные точки пересечения с основными позициями социологов ГАХН в вопросе об отношении искусства к социальному опыту и истории. Но если для Шпета и Арватова этот вопрос был научной проблемой, то для Фриче и Co. – догматической предпосылкой.